Четвертый позвонок, или Мошенник поневоле - Ларни Мартти. Страница 26

— Я только сегодня узнала об этом. Не беспокоит, хотя здесь немножко беспокоит…

— А здесь?

— И здесь тоже. Вы впервые женитесь?

— Впервые.

— Ну, тогда в этом есть хоть какая-то новизна… И я было собиралась однажды выйти замуж. Но выяснилось, что жених мой не любит канареек, — и мы вовремя расстались. Всегда лучше разойтись до венчания. А в настоящее время мне мужчины не очень-то и нужны. Если бы вы знали, доктор, как мило бывает проснуться ранним утром от щебетания Джека и Муриеля! Совсем другое слышу я за стеной, у соседей. Каждое утро там раздается грубый мужской голос: «Где мои ботинки? Ну, вставай поживее, корова, заштопай мне носок!» Ох, это ужасно, доктор. Поистине ужасно! Когда Джек и Муриель получают свой завтрак, они благодарят меня приветливым взглядом и веселым пением, — а в это самое время за стеной слышится раздраженный мужской голос: «В какой лавке резиновых изделий ты купила эту ветчину? Когда ты научишься жарить яичницу!» О, это совершенно ужасно! Когда я ставлю в клетку чашечку с водой, то Джек и Муриель начинают плескаться в ней, такие счастливые, и грациозно благодарят меня. А от соседей доносится отвратительное рычание: «Жена! Опять вода для бритья слишком горяча! Ты что, принимаешь меня за свинью, которую надо ошпарить? Принеси холодной воды! Да тише ты, не толкни — хочешь, чтобы я порезался!» О-ох, доктор! Такие возгласы я слышу за стеной каждое утро! Поэтому-то я и не хочу выходить замуж…

— Так не больно?

— Немножко. Для каждой женщины замужество — это страдание…

— Выпрямите руки и совсем расслабьте их, а подбородком упритесь в подушку. Беспокоит?

— Чуть-чуть, но это ничего… Причем от мужчин ведь и не освободишься потом до самой смерти! Когда Джек и Муриель умрут, я велю набить их чучела, и они будут украшением на моем зеркале…

Джерри молча слушал. Он завидовал канарейкам и всем мужчинам, которым был дан развод до женитьбы. Мисс Симпсон, получив электромассаж и разминку спины на все три доллара, почувствовала себя счастливейшим человеком на свете. А Джерри мучился подозрениями. День до обеда тянулся долго, как агония паралитика. Для Джерри было очень слабым утешением то, что он умрет богатым. Когда он около полудня пришел домой готовить жене завтрак, Джоан еще лежала в постели, просматривая новый комикс. Джерри приготовил еду и позвал жену к столу, но она попросила подать ей завтрак в постель. Ее желание было исполнено.

Воцарившееся за едой тягостное молчание нарушила Джоан:

— Джерри, что ты имел в виду этой ночью, когда назвал меня веселой Магдалиной, а моего брата — инквизитором?

Я хотел сказать именно то, что сказал.

— Ты хотел нас оскорбить?

— Нет, я сказал это в виде комплимента.

— Ах, какой ты милый! Ты используешь такие тонкие сравнения! Джерри, ты был на войне?

Хиропрактика удивил этот вопрос, который свалился на него совершенно неожиданно.

— Да. Даже на двух войнах.

— Наверно, это было увлекательно? Поразительно интересно?

— Ужасно. Безумно.

— Правда?

— Тебе надо было бы увидеть огромные кладбища Европы, чтобы…

— В Америке есть кладбища во много раз больше.

— Неужели и кладбища здесь величайшие в мире?

— Конечно… Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. Кушай, пожалуйста, пока не остыло.

Оставив жену одну, Джерри пошел на кухню. Он чувствовал усталость. Все ему надоело. Еда, купленная в кредит, казалась невкусной. Не съев и половины, он собрался уходить. Джоан нахмурилась. Она ждала десерта: маленьких супружеских ласк, слов, не имеющих значения, и поцелуев, которые надо поскорее разменять, как фальшивую монету. Она получила все это, но слишком мало, и только после того, как попросила.

— Ты еще ни разу не сказал, что любишь меня, — недовольно проговорила Джоан, удерживая мужа в дверях.

— Разве это так необходимо? — отвечал он деревянным голосом.

— Я думаю! Ты еще не знаешь женщин. Тебе следовало бы почаще ходить в кино.

Джерри заставил себя на минуту стать актером и попытался подражать кинообразцам. Джоан была счастлива. Но и теперь она выпустила мужа не сразу.

— Джерри, ты должен отнести мои картины в багетную мастерскую, чтобы их вставили в рамы. Надо заказать очень красивые рамы.

Джоан сунула мужу под мышку десяток своих пастельных работ. Проходя мимо соседнего дома, Джерри бросил их в открытое окно подвала и почувствовал, что сделал хорошее дело: оказал большую услугу мировому изобразительному искусству. Он стал пессимистом не на шутку.

Через три дня Джоан объявила мужу радостную новость:

— Милый, я так счастлива! Так ужасно счастлива!

— Уж не собираешься ли ты сказать, что ждешь ребенка? — спросил Джерри подозрительно, ибо ему ничто не казалось уже невозможным.

— Нет, конечно. Что ты! Это же наоборот, было бы просто кошмарно! Ни одна современная женщина теперь больше на захочет рожать. Да в этом вовсе и нет надобности. Если вздумается иметь ребенка — их можно сколько угодно купить в Канаде, по тысяче долларов за штуку. Видишь ли, в Канаде рождается так много внебрачных детей, что их продают даже сюда, за границу. Чарли когда-то занимался этим бизнесом…

— Но ведь это незаконно, преступно!..

— Разве? Нет. Может быть, в Европе — но не здесь. В Америке можно покупать и продавать все что угодно… Но, милый, я же чуть-чуть не забыла рассказать, какое у нас счастье! Ты знаешь? Твоя страховка утверждена!

Джоан достала из-за пазухи страховой полис и подала его мужу.

— Первый взнос надо уплатить в течение сентября, — заметила она как бы между прочим.

Джерри даже не хотелось разворачивать документ. Он только спросил угрюмо:

— А сколько это — первый взнос?

— Не так уж много. Четыре тысячи долларов, с небольшим.

— Четыре тысячи! Ведь это больше моего жалованья за целый год! И я должен платить два раза в год по четыре тысячи! Джоан, тут вовсе нечему радоваться. Мы не в состоянии выплачивать такие суммы.

— Почему же не в состоянии?

— Нет денег.

— Да, но ведь ты можешь занять. Послушай, ты как-то говорил, что мистер Риверс богат. Займи у него.

— Невозможно, невозможно, Джоан.

— Потом ты говорил, что какой-то мистер Крез тоже богат. Нельзя ли занять у него?

— Нет. Он умер…

— Ах, какая досада! Как раз теперь, когда мы так нуждаемся в его помощи! Когда он умер?

— Примерно две тысячи четыреста лет назад.

— Джерри! Ты с ума сошел! Тогда же тебя и на свете не было. Тогда еще не было даже Америки.

— Но Лидия была…

— Джерри! Не смей говорить мне о своих знакомых женщинах! Я нисколько не ревную, но все-таки не выношу, когда мужчины говорят о своих прежних связях. Кстати, кто такая эта Лидия?

Джерри устремил взор далеко-далеко, в невозвратное прошлое, и заговорил, точно прорицатель в вещем сне:

— Древняя страна в западной части Малой Азии, независимое государство, которое простиралось вплоть до реки Халис на востоке. Ее последнего властителя Креза победил царь Персии Кир в 546 году до нашей эры… Крез был богат; он был богаче мистера Риверса… У него было больше имущества, чем у меня долгов… Действительно, если бы я был даже самим Крезом…

— Ты говоришь так сбивчиво, Джерри. Ты же знаешь, что в Америке есть миллионы людей, гораздо более богатых, чем мистер Крез. Зачем же ты говоришь о такой старине?

— Затем, что у меня других богатых знакомых нет, — ответил Джерри уныло и сунул страховой полис к себе в карман.

— Отдай эту бумагу мне, — поспешно сказала Джоан. — Ты можешь потерять ее, и тогда я не…

Джоан проглотила последние слова этой фразы и старалась придумать взамен какую-нибудь отговорку:

— Я хотела сказать… Лучше, если мы будем хранить этот документ дома…

Ложь — очень неполновесный заменитель правды, однако все-таки имеет широкое хождение среди людей. Джерри теперь совершенно ясно видел, что Джоан лгала. Ее глаза и уста лгали. Единственное, что она могла еще сделать, чтобы не осквернять своих уст ложью, — это говорить правду. Или — начать говорить носом, как советовали циники.