Двое из будущего. 1904-... (СИ) - Казакевич Максим Валерьевич. Страница 35

Домой вернулся лишь под вечер. Уставший и грязный зашел во двор. Толкнул тихую калитку и увидел Лизку. Она широким веером разбрасывала дробленое зерно, созывая несушек:

— Цыпа, цыпа, цыпа….

Она меня не видела и не слышала. В шутку я подкрался к ней и неожиданно схватил щипнул за бок. Он с визгом подпрыгнула:

— Ой! — и, не разворачиваясь, махнула миской с крупой: — Щас как трахну по кумполу!

— Чегой-то сразу «трахну»?! — шутливо вопросил я.

Она обернулась и уже удивленно:

— Ой! Василий Иванович? А я думала, что это Данила опять шутит.

— Данила на складе у меня задержался.

— А Петро?

— И Петро там же и Егорыч. Я один сюда приехал, парни в городе дела заканчивают.

— Ой, а давно вы приехали?

— Утром, — ответил я с улыбкой замечая как Лизка взмахнула руками. — У тебя горячего поесть что-нибудь готовое есть? А то жрать охота, сил нет.

— Как же нету, есть! Щи стоят в печи, Данилу кормить собралась. Думала, придет вот-вот, а его все нету и нету. Проходите в дом, я вам сейчас накрою.

— Угу, хорошо. А банька, случаем, у тебя не растоплена?

— Нет, не топлена. Но вода еще теплая. Вы помыться хотели?

Я кивнул и остановил дернувшуюся было в баню женщину:

— Сначала поесть, Лиз. Баню я сам растоплю.

И пока она готовила мне стол, я взял в охапку дровишек и раскочегарил небольшую банную печь. Греться она будет часа два, а то и три, так что после плотного ужина у меня еще будет время побездельничать.

В это время Лизка квохтала вокруг меня. Стащила с меня грязную одежду и затеяла во дворе стирку. На улице сейчас прохладно, но еще без заморозков. Днем можно ходить в легком пальто и без шапки. Одно плохо — ветра со стороны моря в это время года слишком уж пронзительные, вытягивают тепло из тела очень быстро. Сейчас сумерки, солнце скрылось за сопками, и потому Лизка торопилась. Ширкала белье на стиральной доске осточертело — только пена летела во все стороны.

В дом зашла моя троица. Краснощекие, уставшие. По веселым глазам было ясно, что где-то накатили. Да и запах от них шел такой, что хоть нас затыкай. Нырнув головой в печь, Данила воскликнул:

— О-о, щец еще теплый! Живем, братцы!

И они втроем сели за стол. Я к тому времени уже давно закончил и щеголял по жарко натопленному дому в длиннополом халате, но уходить из-за стола не стал. Остался сидеть рядом с мужиками, хлебая из тонкостенного стакана крепкий сладкий чай. Парни молотили ложками по тарелкам, крошили челюстями подсохшую краюху черного хлеба. Когда закончили и, облизав ложки, отложили их в сторону, Данил сыто откинулся на спинку стула и сказал:

— Повезло вам, Василь Иваныч, что сегодня пришли. Сегодня японец тихий, не бомбит. Верно праздник у них какой-то.

— Да, мне уже говорили, что я счастливчик. Говорят, что они одиннадцатидюймовку подтащили?

— Говорят, — согласно кивнул он. — По Высокой долбят, разбить хотят. Хе-хе…, дурачки желтозадые.

— Так говорят или точно?

— Ну, ее-то никто не видел, да только их снаряды ложатся на гору и многие не взрываются. Те, что более или менее остаются целыми, наши пушкари выкапывают и себе забирают.

— Зачем это?

— Знамо зачем — чтобы обратно отправить. Что они потеряли, то мы вернем, — и он довольно засмеялся.

Все-таки это трое довольно хорошо отметили воссоединение. Были позабыты прошлые распри и недовольства. Мурзин полноценно был признан суровыми мужиками и его сексуальная ориентация больше никого не волновала. Вернее сказать, она перестала быть поводом для драки, мои архары скрипя сердцем приняли его предпочтения. А что, Мурзин, если не знать его натуру, тоже довольно суровый мужик — пять лет в артели на колке дров простоять, это вам не сказочки, и не смотри, что любит он одеваться с иголочки. Руки у него такие, что кому угодно шею свернет.

Сам Данил после ранения оправился. Рука у него почти пришла в норму, только лишь сгибаться до полного перестала, а замирала на полпути. И как не прилагал силы Данил, как не тужился, а все одно не получалось — задетый пулей нерв не пропускал сигнал далее. Или сама мышца отказывалась его слушаться. Врачи на комиссии с чистым сердцем подписали парню нужные бумаги и выпнули из солдат на свободу. Сказали лишь, что такое состояние у него не на всю жизнь, а с годами работоспособность руки полностью восстановится. С тем и ушел Данил из солдат, с неработающей до конца конечностью и с не до конца исполненным долгом. Потом он мне признался, что на врачей, на Стесселя и лично на меня злился. Но позже, продавая на складе по низким ценам привезенные нами продукты, смягчился и понял, что и здесь он помогает крепости выстоять.

Японец взял за норму каждодневно бомбить наши укрепления на горе Высокой. С самого утра начинал долбежку одиннадцатидюймовыми снарядами и закачивал ближе к вечеру. Монотонно, с точностью часового механизма пузатые снаряды сыпали на бетонные перекрытия, выбивали каменную пыль. Но толстые своды из первоклассного английского бетона и укрепленные рельсами держали. Не зря я столько денег вбухал в постройку.

Поначалу, крупнокалиберные снаряды, падая на высоту, взрывались один к пяти. То есть четыре снаряда просто падали на гору, либо зарываясь в грунт, либо сильно сминаясь, и лишь пятый, взрывался. Что-то там у японцев было плохо со взрывателями, слишком уж большой брак. Наши солдатики, находясь под защитой бетона, не слишком боялись таких подарков и поначалу даже устраивали пари. Сидя возле прикрытых броней амбразур и слыша падающий снаряд, быстро бились об заклад — взорвется или нет. Ставка пять копеек. Какой-то счастливчик за три дня заработал таким образом десять рублей и потом тайком от начальства напоил всех водкой. Это рассказал Данил, который по старой памяти почти каждый день бегал на укрепление.

Но вскоре все изменилось. Японцы сообразили, что что-то у них не сходится и приостановили бомбардировку на пару дней. А после, разобравшись и приняв меры, продолжили. И теперь одиннадцатидюймовые посылки сыпались на гору и взрывались. Не взведенных и осечных стало гораздо меньше.

Наши решили бороться с ужасающего калибра мортирами. Найти ее не составило труда — две моточайки высоко кружа в небе на недосягаемой для стрелков высоте, списали на карту все позиции противника. Мортиры стояли за Трехголовой горой, за обратным ее скатом. Достать нашим батареям их не было никакой возможности, их перекидная стрельба для уничтожения этой позиции была слишком уж пологой. Только миномет крупного калибра с дополнительным метательным зарядом или наши мортиры, переставленные в другие места, могли исправить дело. От Высокой до Трехголовой чуть больше полутора тысяч саженей, вполне достигаемая величина.

К тому времени в мастерских изготовили еще два миномета крупного калибра и отлили из бронзы около полутора сотен мин. Бомбить мортиры решили с Плоской горы, что стояла рядом с Высокой. Там до сих пор было более или менее безопасно, противник не старался ее штурмовать. Пока держалась Высокая, все другие вершины для японцев не имели никакого смысла. И вот в день, когда одиннадцатидюймовые снаряды опять посыпались на укрепления, подполковник Бржозовский Николай Александрович, приступил к контрбатарейной борьбе. И я, пользуясь осведомленностью, присутствовал на позиции с фотоаппаратом наготове.

Три медных миномета поставили на обратном скате горы Плоская. Позиция была подготовлена еще вчера, вчера же и были притащены на горбах солдат тяжелые орудия и боеприпасы. На самую высокую точку был посажен наблюдатель с мощным биноклем и телефоном и, едва только на Высокую посыпались мортирные снаряды, полковник приступил к стрельбам. Сделал сначала несколько пристрелочных, подкорректировал углы минометов и принялся зашвыривать за Трехголовую одну мину за другой. С той стороны явно не ожидали такой подлости. Обстрел Высокой моментально прекратился, а минут через пятнадцать над позицией японских мортир взметнулось гигантский фонтан из камней и пыли, и спустя несколько секунд до нас докатился оглушительный раскат мощного взрыва. С досаждающими город мортирами было покончено.