Белый ниндзя - ван Ластбадер Эрик. Страница 22

Томи со всей отчетливостью поняла, что любит капитана Омукэ. И это очень скверно, потому что ни он, ни она не имеют права на это чувство. Они прежде всего сотрудники одного отдела. Один раз она уже была в западне, но ей удалось из нее вырваться. Теперь Томи чувствовала, что попалась опять.

Долгое время после того, как Жюстина, спотыкаясь, выбежала из спортивного зала, Николас сидел неподвижно. Глаза его были закрыты. Он спал и видел сны. Страшные это были сны, тревожные. Беспомощный, прикованный к скале, видел он кружащихся над его головой бакланов с пронзительными глазами, которые криком предупреждали его о приближающейся опасности. И где-то на горизонте уже различались очертания его смерти, несущейся к нему, как корабль под всеми парусами.

Уже забрезжил рассвет, когда он поднялся на ноги. На душе было муторно после размолвки с Жюстиной. Он уставился на обитую войлоком тумбу, как на злейшего врага. В этот момент она действительно казалась ему врагом.

Лицо Акутагавы-сан. Сэнсэй говорит Николасу: «В ТОТ МОМЕНТ, КАК ТЫ ВПУСТИШЬ В СЕРДЦЕ НЕНАВИСТЬ, ТЫ ПОТЕРЯЕШЬ ГЕЦУМЕЙ НО МИЧИ».

Он стоит на склоне холма, окутанного таким густым туманом, что не видно ни зги. Тем не менее, молодой Николас ощущает, что прямо под ним крутой обрыв, а внизу простирается долина, откуда они пришли. Целых шесть часов они поднимались сюда. Один неверный шаг — и он упадет в пропасть и разобьется об острые камни.

Я ничего не вижу, думает молодой Николас, а Акутагава-сан говорит, что надо идти по гребню. ИДИ ПО «ЛУННОЙ ДОРОЖКЕ», говорит он, И ТЫ НЕ СПОТКНЕШЬСЯ И НЕ УПАДЕШЬ.

И, хотя его сердце было полно ужаса, молодой Николас пошел, осторожно переступая ногами, по гребню. Во рту был металлический привкус, сердце стучало так, что он слышал только его стук — и больше ничего.

Затем постепенно стали прорезаться и другие звуки: шорох ветра, вздохи раскачивающихся над головой веток деревьев. Клекот ястреба, описывающего круги в небе.

Потом вдруг он увидел и саму птицу сквозь совершенно непрозрачную пелену тумана, не столько ее силуэт, сколько тень... Хотя какая могла быть тень, если солнца не видно? Он поднял голову и «проследил» за полетом птицы, идя все дальше и дальше по «гецумей но мичи».

Теперь он мог чувствовать, как мимо него льется ветер, будто океанская волна, на которой он, кажется, мог бы кататься, как ястреб на восходящих потоках воздуха. Тучи надвигались со всех сторон, и он поднял лицо кверху, ожидая, что оттуда вот-вот упадут дождевые капли. Он шел по гребню скалы, утонувшей в густом тумане, такой уверенной поступью, словно день был кристально чист. И он говорил Акутагаве все, что видел, слышал и чувствовал. Он ощущал себя богом, но это ощущение он утаил от сэнсэя, потому что оно было сродни эгоцентризму, а уж это самомнение не к лицу адепту боевых искусств.

«Гецумей но мичи».

Я помню это ощущение, — думал теперь Николас. Почему же я не помню, как его молено вызвать? Не думай ничего, приказал он себе. Не задавай вопросов, на которые у тебя нет ответов. Очисть мысли свои от всего постороннего. Пусть твое сознание покинет ненависть, рожденная невозможностью восстановить утраченное ощущение. Пусть Интуиция («харагеи») покажет тебе путь («мичи») к этому ощущению, которое мастера боевых искусств прозвали «Лунной дорожкой».

Николас снова принял боевую стойку, до боли отчетливо осознавая, что он не понимает, что делает, что его сознание, в котором царил полный кавардак, только следует за велениями тела.

Он поднял руки, выровнял пальцы и сделал выпад. Снова и снова ударял он невидимого врага, и все его существо горело от все усиливающегося отчаяния, ибо он чувствовал, что не ведает, что творит. Он остановился и, задыхаясь, уставился в пустое пространство перед собой с такой злобой, словно и оно тоже ополчилось на него.

Он услышал голос Чеонг, его матери: ТЕБЕ НАДО НАУЧИТЬСЯ СПОКОЙНО НАБЛЮДАТЬ ЗА ХОДОМ ВЕЩЕЙ. ПУСТЬ ВСЕ ПРОИСХОДИТ В СВОЙ ЧЕРЕД. ТЕРПЕНИЕ, НИКОЛАС, НАВЕРНО, ДАЕТСЯ ТЕБЕ С ТРУДОМ. ЭТО В ТЕБЕ ОТ ОТЦА. ОН ТАКОЙ: ПОРОЙ ОЧЕНЬ ТЕРПЕЛИВ, А ПОРОЙ НЕТЕРПЕЛИВ, КАК РЕБЕНОК. ОН ОЧЕНЬ НЕРОВНЫЙ, ЭТО ВЕРНО. СТРАННО МНЕ ИНОГДА НАБЛЮДАТЬ ЗА НИМ.

Терпение. Старайся быть ровнее.

Он снова принял боевую стойку и, не давая себе ни секунды на сомнения, ударил темнеющую перед ним неподвижной тушей тумбу. Резкая боль вспыхнула в костяшках пальцев и растеклась по всей руке, но он ударил снова и бил все сильнее и сильнее, с упорством отчаяния, чувствуя, что силы его слабеют. Забыв мудрый совет матери, в слепой ярости он наносил бессильные удары в лицо своим демонам, которые терзали его душу.

Хватая воздух ртом, чувствуя, что пот потоками заливает его тело, он наконец рухнул на татами и, обхватив обеими руками бесчувственный войлок тумбы, заплакал.

Когда Нанги пришел к себе в офис после встречи с Кузундой Икузой, он вновь прослушал состоявшийся разговор. Усевшись за свой стол и задумчиво глядя на виднеющиеся из окна небоскребы деловой части Токио, рдеющие в лучах закатного солнца, он отвинтил ручку своей трости. Голова дракона скрывала микромагнитофон.

Он вставил кассету в стереосистему, и скоро из динамиков полилась вкрадчивая речь Икузы, убеждающая Нанги, что его долг состоит в том, чтобы предать Николаса Линнера.

Нанги откинулся в своем вращающемся кресле, поборол желание закурить — и вспомнил своего друга Сейчи Сато. Тот был настоящим воином: преданным другом и беспощадным врагом. И Нанги не мог не подумать, до чего же похожи во многом Сейчи и Николас.

Нанги знал, что он никогда бы не предал Сейчи.

Он задумчиво постукивал себя по губам указательным пальцем, внимательно вслушиваясь не только в слова Икузы, но и в интонации, чтобы извлечь из разговора максимум полезной информации. Другие тоже пытались в прошлом оказывать на Нанги давление, но ничего у них из этого не вышло. Однако с Икузой дело обстоит гораздо сложнее. Икуза — это «Нами», «Нами» — это, как там ни крути, сама Япония.

Нанги почувствовал себя запертым в клетку. Выйти оттуда можно только через одну дверцу, а сделать это можно, только предав Николаса Линнера.

Записанный разговор окончился, и в комнате повисло зловещее молчание. Нанги вынул пленку, положил ее в карман. Затем он привинтил голову дракона на место и покинул офис.

На улице он нашел телефон-автомат, опустил в щель монетку и набрал нужный номер. После первого же гудка послышался голос автоответчика. Нанги подождал, пока он кончит говорить, затем сказал одно слово и повесил трубку.

Он подождал пять минут, в течение которых двое людей хотели воспользоваться этим телефоном, но Нанги, держа палец на рычаге, притворился, что разговаривает с кем-то. Люди, потоптавшись немного у будки, ушли.

Затем Нанги отпустил рычаг и набрал тот же самый номер. После трех гудков ответил человеческий голос. Нанги, даже не говоря своего имени, назвал какой-то адрес и повесил трубку. Затем вернулся в офис и провел остаток дня в компании системщиков-программистов, безуспешно пытавшихся установить причины таинственной вирусной атаки на банк данных компании «Сато Интернэшнл». Здесь очень бы помог совет Николаса, однако его не было на работе, и Нанги переживал его отсутствие, словно смерть родственника.

В конце рабочего дня Нанги покинул офис и пересек пешком деловую часть города, направляясь в район под название Акихабара, о котором всегда вспоминал с теплотой. В неуютные дни, когда война на Тихоокеанском театре закончилась, здесь был черный рынок, на котором умные и удачливые люди делали состояние чуть ли не за одну ночь. Здесь Нанги начал свою вторую жизнь, прежде чем освоить науку самурайской бюрократии, которую в Японии называют «кариодо».

Сейчас Акихабара осталась живым памятником японской постиндустриальной экономики. По обеим сторонам узких, извилистых улочек лепились магазины, чьи витрины были завалены электронным оборудованием всех видов, размеров и функционального предназначения, по большей части изготовленного на экспорт.