Французский поцелуй - ван Ластбадер Эрик. Страница 36

Терри, похоже, понимал, что имеет в виду отец, а я — нет. Мне никогда не нравилось это ружье, а Терри не мог оторвать от него глаз. И вот, когда в то Рождество отец сделал нам такой подарок, Терри был на седьмом небе от счастья. А я, честно сказать, не знал, что я буду со своим ружьем делать. Оно казалось мне воплощением зла, штуковиной, назначение которой было причинять страдание другим живым существам.

Я не хотел с ними идти, не хотел искать оленя. Я знал, что случится, когда мы найдем его. Ну а отец, как обычно, подтрунивал надо мной, задевая самолюбие, чтобы я пошел с ними. Терри, как обычно, не понимал, чего я артачусь. Ему-то самому хотелось идти, так почему мне не хочется? У Терри было всегда так: что нравилось отцу, то нравилось и ему. А если у меня было другое мнение, то таращил глаза, не понимая, что со мной.

В то Рождество долгое время не было снега, но холода стояли что надо. Земля вся промерзла, и даже иголки на соснах были жесткими, будто сделаны из проволоки. Помнится, я очень устал, и мы с Терри уселись отдохнуть под соснами. И, глядя между ветками, я увидал на поляне оленя — огромного, гордого самца. Он беззаботно пасся и я, к собственному удивлению, стал проверять, послюнив палец, как учил отец, с какой стороны дует ветер.

Зачем я это делал, я и сам не знал. Я ведь не собирался подкрадываться к нему с подветренной стороны и стрелять. И совершенно непонятно, зачем я потянул Терри за рукав. Если бы я этого не сделал, он бы точно не заметил оленя, даже пройдя совсем рядом с ним.

Ну а Терри, понятное дело, стал уговаривать меня выстрелить. Это меня ужасно разозлило и я отказался. Тогда он сам поднял ружье и стал прицеливаться. Я ударил по стволу так, что на ружье сместился прицел. "Я отцу скажу, он тебя убьет! — зашипел на меня Терри и сделал такое, что я никогда ему не смог простить. Он схватил одной рукой ствол моего ружья, а другой — кисть моей правой руки, указательный палец которой лежал на спусковом крючке, и стал, несмотря на мое сопротивление, поворачивать ствол в направлении оленя. А потом спустил моим же пальцем курок.

Ружье выпалило. И олень завалился на бок. Я видел выражение недоумения и боли в его огромных глазах. Он умирал, и не понимал, почему. Как человек, подумал я.

Тут и отец подошел, и я расплакался. Никогда прежде я не чувствовал такого отчаяния, такой тоски. Господи, думал я, глядя на его страдания, зачем я сделал это? Как будто это я своей волей нажал на курок и лишил его жизни! Я чувствовал, что вся моя душа съежилась как горящая бумага, и обратилась в пепел. Это все его рук дело! Но нет, не только его, но и моих: ведь это я потянул его тогда за рукав!

Тут Крис не выдержал и расплакался, как тогда, в детстве. Он весь дрожал. Аликс хотелось успокоить его, прижать к себе и этим унять его дрожь, но она не решалась, не зная, как он на это среагирует. Наконец он взял себя в руки и все еще прерывающимся голосом промолвил: — Я так никогда и не смог простить его в своей душе. А теперь уже слишком поздно.

Не глядя в глаза Аликс, он опустился на свою часть дивана и скоро погрузился в дремоту.

Только когда она удостоверилась, что он крепко спит, она протянула руку и нежно коснулась его. Бедняга, он весь дрожал, рассказывая свою историю. И даже сейчас у него такой измученный и грустный вид.

Слабый свет падал на его лицо и, глядя сейчас на него, она вообразила себя Венди в «Питере Пэне». А он — один из Потерявшихся Мальчиков, подумала она, — без мамы дитя, и дом так далек...

Промелькнула мысль, каково было бы ей так возненавидеть родную сестру, чтобы не быть в состоянии даже в душе простить ее. Она вздрогнула. Нет, это все-таки ужасно. Бедняга Кристофер! Да и Терри тоже...

Она посмотрела в окно, на дождь. Полумрак, полусвет. Небо еще слишком темное, чтобы считать, что наступил рассвет, но и уже слишком светлое для ночи. Аликс вспомнила, как они с Диком были на Барбадосе. Они взяли напрокат акваланги и опустились в страну, где всегда ночь.

На сине-зеленой отмели свет был как раз такой: полупрозрачный, жидкий. Там было так тихо, что биение ее собственного сердца казалось биением сердца вселенной. Дик плыл рядом, и в стекле его маски она видела собственное отражение. Я как морская богиня, подумала она тогда, — неуязвимая и бессмертная. С этим ощущением она и заснула.

Разбудил ее стук дождя по стеклу. Она непонимающими глазами уставилась в окно, все еще сонная.

Периферическим зрением она уловила в квартире какое-то движение. Сначала подумала, что это Кристофер проснулся. Но затем она увидела его рядом с собой на диване. Он спал, зарывшись лицом в подушки.

Она вздрогнула, все еще не веря своим глазам. Какая-то тень скользила по комнате. Кто это? Что он здесь делает? Эти вопросы только вспыхивали в ее сознании, а тело уже среагировало: она бросилась вперед.

Спала она, свернувшись калачиком, как кошка. Теперь ее ладное тело распрямилось, и она, вспрыгнув на спину незнакомцу, обхватила согнутой левой рукой его за горло, прогнулась назад. Но, вместо того, чтобы почувствовать сопротивление, сама кубарем полетела на пол: противник использовал ее собственную силу инерции против нее самой.

Ее глаза широко открылись, и она увидала прямо над собой отвратительнейшее лицо демона, а может, зверя — только не человека!

Одна ее рука оказалась прижатой ее же собственной спиной, дыхание вырывалось из стиснутых легких быстрее, чем она успевала пополнить его запас — даже дыхание давалось с большим трудом и требовало слишком много времени, а у нее его не было. Крепкое, как сталь, тело чудовища было на ней, вокруг нее, даже, кажется, внутри нее. Мгновенно принятое решение, рожденное отчаянием, заставило ее, зажмурившись, ударить лбом прямо в отвратительную харю, висевшую над ней, как китайский фонарь или луна.

Боль пронизала все ее существо, и она застонала сквозь стиснутые зубы, — последний всхлип двигателя, прежде чем он остановится.

Но жуткая тяжесть отвалилась от ее груди и она смогла втянуть в себя немного воздуха. Она взглянула вверх. Дождь, преломленный призмой, расщепляющей свет, капающий на зеркало — нет, не зеркало, но что-то круглое, сверкающее, как металл и...

Это веер, подумала Аликс, переходя из света в тень и обратно. Единственная мысль, сверлящая ее, была предупредить Кристофера. Она попыталась открыть рот, но рука, заскорузлая и твердая, как дерево, с такой силой захлопнула его, что она начала задыхаться.

Твердые, как сталь, пальцы разжали ей зубы, влезли в рот и теперь запихивали ее собственный язык в горло. Аликс, вне себя от ужаса, чувствовала начинающийся приступ рвоты, непроизвольные спазмы сотрясали ее тело.

Используя нижнюю часть ладони ее свободной руки, как ее учили на занятиях по самообороне, она врезала ею в незащищенное ухо врага. Почувствовала, что ее зажатая правая рука освободилась, вскинула ее и, не обращая внимания на боль, нанесла рубящий каратистский удар, но по звуку поняла, что вскользь.

Но это ей дало возможность выкатиться из-под противника, пытавшегося задушить ее ее же собственным языком. Ее единственной мыслью было: надо предупредить Кристофера. И она издала один короткий, хриплый крик, прежде чем гунсенрассек ей шею у подбородка.

Крис проснулся, чувствуя запах крови. Он потряс головой, как боксер в нокдауне. Пробудившись полностью, увидел странную тень, склонившуюся над Аликс, и в руке у нее... что это? Веер?

Рука сама схватила револьвер. Выстрелил, не целясь, в перекатывающуюся по полу тень, которая при звуке выстрела метнулась в холл, за дверь — и исчезла.

Крис бросился за ней следом к открытой двери, но там уже никого не было. Куда он исчез: побежал вверх или вниз? Потом осознал, что это неважно. Чувствуя, как невыносимо ноет его сердце, он метнулся назад, в свою квартиру.

— Аликс!

Он опустился рядом с ней на колени. Все внутри него похолодело, сердце, казалось, сейчас разорвется. Повсюду была кровь. Но ее серые глаза узнали его. Губы приоткрылись, веки затрепетали. Что она пыталась сказать?