Глаза Ангела - ван Ластбадер Эрик. Страница 36

Спокойно защищаясь от непрерывных выпадов противника, Хонно выжидала удобного момента для нападения. Удар, еще один, и еще, вот, наконец, сейчас можно, — и Хонно ринулась в атаку на Большого Эзу, раскрывшегося на секунду перед очередным броском. Мгновение — и она поняла, что попала в ловушку — противник был готов к этому удару и, более того, ждал его. Терпеливо, долго он заманивал ее, чтобы она из обороны перешла в наступление, а когда она наконец сделала это, он умелым приемом блокировал ее. Хонно осталось только дивиться его мастерству и легкости, с какой он уложил ее на обе лопатки и прижал к полу ребром ладони, держа руку у ее горла.

Большой Эзу помог Хонно подняться с ковра, похвалил:

— Неплохо, госпожа Кансей. Но можно еще лучше. Они встретились через полтора часа в ресторане клуба на третьем этаже. За это время Хонно вымыли, натерли ароматными маслами, сделали массаж, снова вымыли. В комнате, где она принимала ванну первый раз, Хонно нашла свою одежду, выстиранную и тщательно отутюженную.

В отличие от яркой беломраморной залы на втором этаже, помещение ресторана было выдержано в строгом, сдержанном стиле: стены из необработанного серого гранита, почти бесцветные, создающие странное впечатление переливчатости благодаря неотполированной поверхности камня; необычно узкие и длинные зарешеченные стрельчатые окна; в оконных проемах был виден город, но из-за необыкновенной формы окон он приобретал нереальный, расчерченный на вертикальные полосы облик, казалось, здесь поработала рука не архитектора, а художника-абстракциониста.

— Есть какие-нибудь новости? — спросила Хонно, усаживаясь за столик напротив Большого Эзу.

— Терпение, госпожа Кансей, — ответил тот. Официант в это время разливал в бокалы охлажденное белое вино. — Надо уметь терпеть. Именно из-за недостатка терпения вы поддались на мою хитрость во время нашего боя и проиграли.

— Но я хочу знать, что же случилось с Гиином, а также получить назад тетради Сакаты, — волнуясь, проговорила Хонно, откладывая в сторону красиво оформленное меню.

Большой Эзу молча разглядывал ее, потягивая вино, потом сказал:

— Давайте сначала выясним, что для вас важнее: тетради, оставленные вашим другом вам в завещание, или жизнь профессора Гиина?

— Но мне одинаково важно и то, и другое!

— Но если бы вы все-таки были вынуждены выбирать между Гиином и тетрадями, — спрашивал Большой Эзу Хонно так, словно она была маленькой девочкой, — что бы вы выбрали?

— Вы серьезно говорите или это очередная из ваших шуточек?

— Я абсолютно серьезен.

— Послушайте, но ваш вопрос звучит просто дико.

— Неужто? Я так не считаю.

— Да что же вы за человек такой! — сердито воскликнула Хонно. — По-моему, ответ может быть только один: жизнь человека гораздо важнее каких бы то ни было тетрадей, пусть даже и зашифрованных.

— Разве? А как же ваше обещание Сакате-сану, госпожа Кансей? Ваш священный долг — гири?

Хонно захлестнула волна жгучего стыда. Беспокойство за жизнь Гиина отодвинуло на второй план ее долг перед Сакатой, она как-то забыла об этом.

— Но вы, по-моему, неправильно ставите вопрос. И потом, почему вам так важно знать мой ответ?

— Ваш ответ имеет принципиальное значение. Я задал вам загадку-Дзэн, и если вы думаете, что решение подобных загадок — бессмысленное занятие, то вы глубоко заблуждаетесь. Это не моя прихоть, поймите. Загадки-Дзэн, дорогая госпожа, помогают найти выход "душе, блуждающей в потемках. Я предупредил вас, что вы должны быть готовы к чему угодно. Вы дали слово, уверили меня, что сделаете все, что от вас потребуется. И что же? Нам встретилось первое препятствие на пути, и вы не можете сделать ничего лучше, как только капризничать и обижаться. Где ваш боевой дух, воля? Что бы сказал о вашем поведении Саката-сан?

Хонно закрыла лицо руками и заплакала. Большой Эзу подождал, пока она успокоится, и спросил:

— Почему вы плакали?

— Я вела себя глупо, пытаясь подражать в своем поведении настоящему воину. Это не для женщины, женщина слаба, только мужчине такое под силу.

— Неправильно. Быть настоящим воином — значит обладать боевым духом, возраст и пол здесь ни при чем. А у вас есть задатки борца, воина, я знаю, я почувствовал это во время нашего боя в додзо. Я ощутил силу вашей внутренней энергии — ва. Вы сражались с яростью, достойной любого мужчины, и получили от боя удовольствие. Совершенно так же, как и я, кстати.

— Но... Бедный Гиин... — прошептала Хонно. — Я не могу не думать о нем, не могу не беспокоиться. Что, если...

— Сердце воина должно быть свободно. Сердце воина закаляется в борьбе, в выполнении обязательств, предписываемых чувством долга — гири, и в соблюдении правил чести. Только это важно. А Гиин всего лишь человек.

— Но ведь я когда-то любила Гиина и, возможно, люблю до сих пор. И Эйкиси я люблю, он — мой муж.

— И Эйкиси, и Гиин, — не более, чем люди. Несовершенный, непостоянный материал. А идеалы воина неизменны, совершенны, чисты. Поверьте хотя бы в один из этих идеалов — и вы перестанете зависеть от кого или чего-либо.

— Я замужняя женщина, — с несчастным видом защищалась Хонно. — У меня есть обязанности перед мужем.

— Повторяю вам, госпожа Кансей, мужчины и женщины — материал ненадежный. Они лгут, изворачиваются, крадут, предают. Такова человеческая природа. Такова жизнь. Поставить себя в зависимость от мужчины или женщины — значит стать слабым, накликать беду. Воин не верит людям, и поэтому обретает великую силу.

— Все слова, слова. Пустые слова.

Большой Эзу долго молчал, затем согласно кивнул.

— Вы правы, госпожа Кансей. И сегодня ночью мы от слов перейдем к делу.

Стемнело, когда они оказались на окраине Токио, в саду, полном зеленого мха и покоя. Словно изумруд, сверкал в свете луны темный и таинственный пруд. В саду находился публичный дом. Хозяйкой заведения была Мама-сан.

— Вы приходите сюда удовлетворить зов плоти? — спросила Хонно, оглядываясь вокруг. Место было красивое; сюда приходили самые разные люди за сексуальными развлечениями, здесь позволены были любые удовольствия, запрещенные общественной моралью.

Большой Эзу улыбнулся словам Хонно и повел ее дальше, мимо пруда через двор к деревянному зданию. Мама-сан стояла в дверях, поджидая посетителей, словно заранее знала об их визите. Она поклонилась Большому Эзу и, когда он представил ей Хонно, тепло, по-дружески приветствовала ее. Гости сняли обувь, которая тут же была поставлена в красивый шкафчик, стоящий в холле, и прошли внутрь дома. На стенах висели деревянные гравюры, изображавшие эротические сцены; многие из них были едва видны за цветами, вазы с которыми стояли повсюду. Хозяйка проводила гостей в комнату с шестью ковриками-татами на полу и массивным, выкрашенным в красный цвет сундуком, чьи железные части были украшены причудливой, затейливой резьбой. В простой фарфоровой вазе красовалась желтая хризантема. Принесли чай, и Большой Эзу почти сразу извинился и ушел, оставив женщин одних.

— Он часто приходит сюда? — поинтересовалась Хонно у хозяйки.

— Нет, что вы! — ответила Мама-сан, и, казалось, сама мысль об этом опечалила ее. — Он приходит сюда крайне редко.

Круглое лицо Мамы-сан было приятным, седые волосы тщательно уложены в замысловатую прическу и заколоты большими деревянными шпильками. Одета она была по старинной моде в нежно-зеленое кимоно, из-под которого выглядывал подол желтой нижней юбки. Грим являл собой традиционное сочетание трех цветов: красного, белого и черного — сильно набеленное лицо, черные брови и глаза, ярко-красные губы и щеки.

— А как вы познакомились с Большим Эзу?

Мама-сан чудно наклонила голову, словно пересмешник на ветке, и ответила:

— Заведение принадлежит ему.

И улыбнулась Хонно застенчиво и даже подобострастно.

— Скажите, вы обедали сегодня в Джинзе, в его клубе?

— Как, и клуб тоже принадлежит Большому Эзу?