Клятва, которую мы даем - Монти Джей. Страница 58

Что лично для меня является самым прискорбным событием в мире.

Сегодня утром, пока он варил кофе, что он делает каждое гребаное утро, с раздражающей пунктуальностью наливая свой дурацкий кофейный сок³⁴, я наблюдала за ним из комнаты Лилак.

Технически это наша комната, поскольку мы живем в одной комнате, потому что я отказываюсь делить с ним постель. Я прикушу язык и буду спать на кровати, которая стоит напротив кровати моей семнадцатилетней сестры, пока она не поступит в колледж, просто чтобы не делить с ним одну кровать. Я одержу верх.

В общем, его руки.

Было ровно пять утра, а я все еще не могла уснуть. Что не ново – я никогда не сплю, а если и сплю, то не всю ночь напролет. Мой разум будит меня в любое время, просто чтобы напомнить, какой страшной может быть темнота.

Я не была уверена, лег ли Сайлас спать или у него, как и у меня, хроническая бессонница. Иногда в ночной тишине я ничего не слышу из его спальни, а в другие ночи я слышу, как со скрипом открывается дверь его спальни, прежде чем открывается дверь в подвал, и он исчезает в своей пещере, возвращаясь только в пять утра, чтобы сварить себе кофе.

И вот сегодня утром я смотрела на него из своей комнаты, на коленях у меня лежал этюдник, и все, на чем я могла сосредоточиться, – это его руки. И мышцы спины. Они пульсируют и вздуваются при каждом его движении. Хорошо очерченные, равномерно распределенные, они проступают вдоль позвоночника и переходят в узкую талию. Золотисто-коричневая кожа испещрена тенями от солнечного света.

У Сайласа Хоторна охренительно узкая талия.

Но его руки.

Руки у Сайласа большие, с широкими ладонями и длинными пальцами, которые двигаются с неуловимой грацией, когда он готовит кофе. Вены под его кожей вздымаются, словно горный хребет, проходя по костяшкам пальцев и переходя в запястья на руках.

Они сжимают и удерживают вещи с такой силой, но с такой мягкостью, какой я никогда не видела.

От его рук у меня в животе завязывается узел.

Желание почувствовать их на себе, желание, потому что один только взгляд на них заставляет меня вспомнить его прикосновения. Каждую секунду.

Все утро я потратила на то, чтобы привести в порядок свою художественную студию к сегодняшнему благотворительному мероприятию «Света», и все, о чем я могла думать, развешивая декорации, – это его гребаные руки на моем теле и ночь в его кабинете.

Когда завеса теней скрывала нас от посторонних глаз, а наши руки исследовали опасную территорию. По позвоночнику пробегает дрожь, сердцевина сжимается, словно я чувствую, как холодный металл его пистолета прижимается к моей разгоряченной коже.

Прошло три дня.

Он спокойно позволяет мне держать дистанцию, ни разу не затронув эту тему в случайных разговорах, которые нам приходится вести, когда мы оба сталкиваемся после возвращения домой с работы. Обычно он приходит домой позже меня и всегда задает один и тот же вопрос, когда входит в дверь.

– Вы двое ели?

Лилак всегда отвечает либо «да», сообщая, что на плите осталась еще еда, либо «нет» – и тогда мы заказываем еду на вынос.

Это чертовски болезненно по-домашнему.

Они сдружились без моего согласия. Раньше я не предполагала, что это станет проблемой, потому что они такие разные. Лилак шумная, постоянно бросается в глаза своей жизнерадостной натурой, а Сайлас... ну... не такой.

Вчера я пришла домой и обнаружила их в гостиной, оба сидели на полу с шахматной доской между ними. Он пытался научить ее, в то время как она постоянно ставила телевизор на паузу, чтобы углубиться в самоанализ каждой из своих любимых сцен из фильма «Движение».

Сайлас молчал, кивая головой, пока она говорила, но не в том смысле, что игнорировал ее, успокаивая, пока она не закончит. Нет, когда она делала паузу, он задавал вопросы. И я буквально видела, как сестра загоралась, отвечая.

Нет ничего, что она любила бы больше, чем людей, которые слушали бы ее текущие теории и убеждения. Это ее язык любви.

А мой язык любви – это когда люди хорошо относятся к моей сестре.

Это равносильно тому, как если бы мужчины держали на руках младенцев. У меня внутри происходит что-то странное.

В тот вечер перед сном мне пришлось напомнить ей, что это временно, и привязанность к нему только усложнит ей жизнь. Он не был чем-то постоянным – Сайлас Хоторн был мимолетным моментом в нашей жизни. Она знала, в чем дело. Но Лилак... ну, она – это она, и она не слушает.

Я должна буду быть рядом, чтобы собрать кусочки воедино, когда все это закончится, и она будет скучать по его обществу.

– Черт.

Баннер, который я пытаюсь повесить снаружи студии, снова выпадает у меня из рук. У меня есть ровно два часа до того, как начнут собираться люди, и эта студия – настоящая катастрофа. Ничего не готово, и с течением времени я все больше погружаюсь под воду.

– Дурацкие горячие, сексуальные руки, – я тихо ругаюсь, сжимая плакат. – Дурацкий одеколон, который так приятно пахнет, дурацкий язык, который...

– Похоже, мы появились как раз вовремя.

Я чуть не падаю с маленькой лестницы, на которой стою, когда оборачиваюсь, баннер развевается и падает на землю, когда я смотрю на людей, стоящих внизу.

Сидя на тротуаре перед моей открытой студией, Сэйдж смотрит на меня, прикрыв глаза от летнего солнца черными солнечными очками, и ухмыляется.

– Что вы, ребята, здесь делаете?

Медленно я начинаю спускаться по ступенькам лестницы, пока не оказываюсь на земле, где и должны быть ноги. К черту эту лестницу и к черту этот плакат.

– Звонил Сайлас, сказал, что тебе может понадобиться помощь, – Брайар ухмыляется и я предполагаю, что это толстовка с капюшоном, которая на ней, Алистера, судя по ее размеру, она доходит до середины бедра, а затем переходит в леггинсы в сеточку. – Похоже, он был прав.

– Знаешь, – хмыкает Лира, покачиваясь взад-вперед на пятках, – я начинаю обижаться, что ты не просишь нас сама.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, не зная, смогу ли сказать им правду.

Что я так привыкла к отсутствию поддержки, к тому, что все приходится делать самой, что забыла о существовании людей, готовые помочь мне сейчас.

– Не воспринимай это так, – говорю я. – Я со всеми такая. Просить – это не то, в чем…

– Ты хорошо разбираешься? Ни хрена подобного, – перебивает Сэйдж, поднимая на голову очки. – Не волнуйся, с этими двумя ты справишься. У меня получилось, просто нужно время.

– Вы делаете это потому, что я замужем за лучшим другом ваших парней? – спрашиваю я, глядя в лицо каждой из них и скрещиваю руки на груди. – Если мы просто будем вести себя вежливо, это нормально. Или это жалость? Из-за того, что со мной случилось? Мне просто нужно знать, почему вы так стараетесь быть со мной милыми.

Брайар склоняет голову.

– Почему ты такой скептик?

Я восхищаюсь прямотой ее вопроса, хотя уверена, что она хотела сказать: Почему ты такая сука?

Не то чтобы я хотела быть такой. Настороженной и недоверчивой. Но это тяжело, когда люди один за другим подводят тебя. Я хочу верить, что у них добрые намерения, но не могу избавиться от чувства недоверия.

– Ясмин, моя школьная подруга, – начинаю я, прекрасно понимая, что все знают дочь двух арт-магнатов, девочку, которую я знаю с детского сада. Мы вместе влюбились в искусство, и так же быстро этот шедевр дружбы распался. – Она была рядом со мной, когда меня спасли. Присылала мне посылки с пожеланиями выздоровления и цветы в больничную палату. Даже приходила и приносила домашнюю еду, пытаясь вдохновить меня вернуться к рисованию, – я облизываю нижнюю губу и вздыхаю, качая головой. – Да, но через три месяца после этого начался ажиотаж – люди узнали о том, что я рассказала только Ясмин. Шрамы, которые оставил на мне Стивен, пытки и унижения, которым он меня подвергал, все, что я рассказывала ей по секрету, стало достоянием общественности, и они, блядь, сожрали это.

Во мне что-то сломалось, когда я узнала, что незнакомые люди по всему миру читают о том, как меня заставляли есть из собачьей миски и справлять нужду в ведро, слушая подкасты и рассказы ведущих новостей о моем психическом состоянии.