Мико - ван Ластбадер Эрик. Страница 28

— Время, — сказал ему в ухо Готаро. Нанги выравнивал в это время скорость.

— Подожди! — крикнул он. Но, когда повернул голову, друга уже не было. Нанги представил себе, как тот скользит по встроенному тоннелю в узкую и тесную, словно гроб, кабину.

— Я здесь, — услышал Нанги голос Готаро из переговорного устройства. Он сбавил обороты, и самолет начал снижаться. Нанги информировал Готаро о каждом своем движении.

— Мы на высоте тридцать пять тысяч футов. Я уже могу различить цель.

— Вижу эсминец, — сказал Готаро. — Только доставь меня туда вовремя, а уж я сделаю все остальное.

Опытные руки Нанги вели самолет прямо по курсу. Он чувствовал тугую повязку хатимаки вокруг шлема.

— Сато-сан, — сказал он.

— Да, дружище.

Что тут можно было сказать?

— Двадцать девять тысяч футов. Приближаемся к цели. — Он поднял руку и дотронулся до белой полоски ткани, концы которой трепетали на ветру.

Небо было необъятным. Слева вдоль горизонта собирались тучи, и от внимания Нанги не ускользнула резкая перемена в направлении ветра. Но территория, над которой они пролетали, все еще была залита солнечным светом. Насколько хватало глаз, везде простиралось безграничное море.

— Двадцать восемь тысяч! — Нанги положил руку на рычаг отцепления “Оки”. — Буду отсчитывать тебе обратный счет.

Должно быть, Готаро почувствовал что-то в его голосе, потому что он сказал:

— Не переживай, дружище. Выше голову.

— В отличие от тебя, мне не во что верить, — произнес Нанги, оправдывая свою эмоциональность.

Стрелка высотомера колебалась возле нижней отметки. Вскоре “Ока” превратится в стремительно несущийся цветок, падающий на грудь океана. Настало время прощаться.

Сквозь гул ветра по переговорному устройству до него донесся голос Готаро:

— Такая наша жизнь: сегодня мы в расцвете, а завтра будет ветер соцветья наши нежные срывать — не век же нам благоухать.

Глаза Нанги застилали слезы, он дернул за рычаг.

— Прощай, — прошептал он.

Через мгновение сработали реактивные двигатели, но внезапно “Мицубиси” перевернулся в воздухе. Сначала Нанги подумал, что их задел вражеский снаряд. Нет, что-то не то: они находились еще далеко от цели, чтобы их могли достать корабельные пушки, а в небе, кроме них, никого не было.

Развернувшись одним крылом в небо, самолет начал стремительно падать вниз, и Нанги с замиранием сердца понял, что произошло. Ободранный фюзеляж весь сотрясался от порывов ветра, он наклонился вперед и закричал в переговорное устройство:

— Готаро! Готаро!

— Я все еще торчу здесь, приклеенный к твоему днищу.

— Двигатели сработали не так! Я не могу выровнять самолет! — Нанги в отчаянии дергал ручки управления, но все было бесполезно, и он знал об этом. Скорректировать тысячу семьсот шестьдесят четыре фунта дополнительной нагрузки было невозможно.

Потеряв контроль, они неслись по направлению к морской поверхности на головокружительной скорости шестисот миль в час. Нанги все же не терял надежды и делал все, чтобы хоть как-то притормозить их стремительное падение. Через девять секунд реактивные двигатели отключились, но их огромная начальная сила уже оказала свое разрушительное воздействие.

— Забирайся обратно наверх! — прокричал Нанги, пытаясь вновь подчинить себе самолет. — Я не хочу, чтобы ты находился там, когда мы грохнемся в воду.

Ответа не последовало, а Нанги был слишком занят приборами управления, чтобы повторить свое предложение. Теперь, когда двигатели уже заглохли, над самолетом удалось установить некоторое подобие контроля. Но они находились слишком близко к воде, и Нанги понимал, что никакой надежды выйти из штопора у них нет. Два мотора “Мицубиси” не могли преодолеть мощный импульс, полученный самолетом от реактивных двигателей.

Самолет падал под таким острым горизонтальным углом, что Нанги начинал опасаться, как бы у него не отломилось крыло. Он знал, если это произойдет, у них не останется ни одного шанса. Совершенно неуправляемая машина камнем рухнет в океан, и они мгновенно разобьются. Поэтому Нанги попытался изменить угол падения. Если ему удастся хоть как-то его выровнять, у них еще останется какая-то надежда выжить. Когда они врежутся в воду, “Оку” снесет, а поскольку Готаро там уже не будет, все должно обойтись — толстый корпус самолета выдержит такую нагрузку.

За ветровым стеклом небо, сливаясь с морем, бешено вращалось, словно ярмарочная карусель. Сила притяжения так давила на соединительные швы фюзеляжа, что он весь скрипел.

В море не было вражеских кораблей, и только на горизонте вызревал шторм, багрово-желтый, как кровоподтек.

Теперь они были уже совсем близко к воде, и Нанги, у которого в ушах так звенело, что он перестал слышать, покрылся испариной. Другое крыло опустилось еще недостаточно, и давление на него было просто ужасным.

Он знал, только несколько секунд отделяет их от смерти. Нанги не устраивала перспектива быть заживо погребенным в этом стальном гробу, и он с еще большим усердием приналег на рычаги управления.

Что-то легло ему на спину, затем сильная рука Готаро сжала плечо, и Нанги подумал: слишком уж долго он там возился. Нанги разозлился на себя и на Готаро, доставившего ему лишнее беспокойство.

Океан стремительно надвигался на них, и Нанги подумал: дохлый это номер, если нас и не убьет этот чертов угол, то уж взрывчатка на носу “Оки” доконает наверняка. Но он все же не сдавался, и крыло, словно нехотя, начало выравниваться.

Теперь они были не более чем в пятидесяти футах над водой и все еще падали, падали, как лист на ветру, а могучий океан надвигался на них, переливаясь своей темно-синей, почти черной чешуей — то матовой, то сверкающей; и последняя мысль, мелькнувшая у Нанги в голове, была о том, что под ними — Марианская впадина, и если они утонут, то их уже никогда не найдут.

Потом Тихий океан подступил совсем близко и ударился о них с такой силой, что воздух вырвался из легких Нанги, точно из взорвавшегося баллона. Тысячи демонов пронзительно закричали у него в ушах, короткая вспышка ослепила его, все внутри оборвалось, пронзая его мучительной болью, распиная на кресле страданий.

Должно быть, Готаро вытащил его из смятой, искореженной кабины, потому что Нанги не помнил, чтобы он сам оттуда выбирался. Многие годы эти несколько мгновений будут возвращаться к нему в ночных кошмарах, но в памяти его не останется ничего определенного — только смутные воспоминания, ощущение удушья, неподвижности и ужаса.

А затем — ясное небо над головой, резкий ветер, обжигающий лицо, и убаюкивающее движение волн. Он открыл глаза, но взгляд его застилала красная пелена. Боль пронзила его голову, а когда он попробовал пошевелиться, у него ничего не вышло.

— Лежи тихо, — сказал кто-то рядом с ним. — Лежи тихо, самурай.

Дыхание Нанги было затруднено, он делал отчаянные попытки заговорить, но в горле словно застрял ком. Внутри все горело, а рот был точно набит ватой. У него снова начался жар, и пот, будто слезы, струился по его пылающему лицу, в ушах раздавался чудовищный треск, удушливый дым забивал ноздри. Его вырвало, и кто-то поддержал ему голову и вытер рот грязной белой тряпкой, снятой со шлема.

Взгляд его стал проясняться, и Нанги увидел что-то вздыбившееся, закрывающее собой все на свете, похожее на огромную, черную лапу морского монстра. Он застонал, и от необъяснимого ужаса, охватившего его, весь покрылся холодным потом. Затем в голове у него снова прояснилось, и он понял, что это — хвостовая часть “Мицубиси”. Он закрыл глаза и потерял сознание.

Когда он снова открыл глаза, то заметил, что потерял ощущение глубины.

— У тебя поврежден глаз, — сказал находившийся с ним Готаро. — И что-то случилось с твоими ногами. Так что лежи, не шевелись.

Какое-то время Нанги молчал, переваривая услышанное. Потом выдавил из себя одно только слово:

— Взрывчатка...

Готаро ему улыбнулся.

— Именно поэтому я и возился в “Оке” так долго. Пытался освободить нос. Взрывчатку я сбросил на высоте около восемнадцати тысяч футов. Она здорово бабахнула.