Рыцари былого и грядущего. Том I (СИ) - Катканов Сергей Юрьевич. Страница 82

— Мы знаем, — твёрдо ответил один из них, — Мы готовы трудиться на самых тяжёлых работах.

— Ну что ж. Брат Роланд, обеспечь нашим новым послушникам самые тяжёлые работы, как они об этом просят.

Роланд был теперь ближайшим помощником отца Роберта по управлению монастырём. Не потому что он был знатного рода, а потому что более других оказался способным к управлению. Дух потомственного аристократа, для которого повелевать — всё равно что дышать, было не заглушить ни какими самыми тяжёлыми и грязными работами, на которое Роланд охотно шёл. Братья видели, как он смиряет себя, как работает всегда больше всех и каждому старается услужить и помочь. Не все братья знали о его знатном происхождении, в Сито не принято было говорить о мирском прошлом, и авторитет Роланда в обители строился не на его знатности, а на его трудолюбии, смирении, вежливости и услужливости. Он ставил себя последним среди братьев, а потому его постепенно стали воспринимать, как первого. Жак, ставший к тому времени монахом, начал называть Роланда «старший брат». Вскоре и все другие братья стали обращаться к нему именно так. Отец Роберт, заметив это, не запретил и именно с этого времени начал привлекать Роланда к управлению обителью.

Старший брат проводил двух новых послушников-аристократов к месту их убогого ночлега. Ему очень хотелось спросить юношей, почему они пришли в монастырь, а не отправились в крестовый поход, но он не спросил, понимая, что эта тема — соблазн для него самого.

Юноши трудились и молились с такой самоотверженностью, что уже через полгода отец Роберт счёл их вполне готовыми к принятию монашеских обетов. Во время пострига один из них был наречён Гундомаром, а второй попросил, чтобы его нарекли Готфридом. Услышав это имя, Роланд вздрогнул и посмотрел на юношу долгим проникновенным взглядом. Юноша ответил ему таким же, безусловно подтвердив, что он попросил наречь себя в честь Готфрида Бульонского, героя освобождения Иерусалима. Отец Роберт услышал их безмолвный диалог. Готфрид и Роланд одновременно посмотрели на него, не проронив ни слова. И он так же молча кивнул им обоим.

— Мы с тобой здесь уже 10 лет, Роланд. Тебе недавно исполнилось 30. ведь так? — отец Роберт тепло по-отцовски улыбнулся.

— Не помню, отче. Да, должно быть мне где-то около 30-и лет.

— Ты перестал считать годы? Это хороший признак, очень хороший. Ты стал настоящим монахом. А я — считаю. Привык считать. Такая у меня слабость. Помню, когда мы с тобой встретились, ты сказал, что десять дней назад тебе исполнилось 20. Я очень привязался к тебе. Не знаю, как буду жить без такого доброго сына и надёжного помощника.

— А зачем вам жить без меня? Я никогда вас не покину.

— Ты покинешь меня завтра. Твой путь лежит в Иерусалим.

— Что?!

— Разве ты не хочешь совершить паломничество ко Гробу Господню?

Роланд зарыдал. Таким отец Роберт не видел его ни разу, но он знал, что и сейчас, как всегда, его сын сможет быстро обуздать свою бурную натуру. Он сказал спокойно, как будто и не слышал рыданий своего чада:

— Ты дал обет послушания. Ты должен сделать то, что я тебе велю.

— Что случилось, отче?

— Не спрашивай. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что ты должен идти в Иерусалим.

— Ну а потом, конечно же, вернуться к вам?

— Не знаю. Это мне не известно. Может быть, ты и не вернёшься. Мне многое не ясно и не понятно в твоём пути. Ясно только, что твой путь особый, необычный. Там, где ты будешь искать свой путь, я уже ничего не смогу тебе посоветовать. Молись Господу, чтобы Он Сам тебя наставил. И помни, что в твоей жизни незыблемы и неразрушимы лишь три монашеских обета: послушание, целомудрие, нестяжание.

Роланд покидал обитель ранним утром. Он шёл решительным шагом, не оглядываясь. Словно эхо прошлой жизни, донёсся до него истошный крик:

— Старший брат. Брат Роланд, — его догонял Жак в такой же новенькой сутане, как и у Роланд остановился, подождал Жака. Тот выпалил, запыхавшись, как и 10 лет назад:

— Ты решил сделать меня клятвопреступником? Я же дал клятву никогда не покидать тебя.

Не волнуйся, старший брат, отец Роберт благословил меня идти с тобой.

Во время очень долгого и чрезвычайно опасного пути к Иерусалиму можно было удивляться, что Роланд и Жак всё ещё живы. Их жизнь много раз висела на волоске, но Роланд твёрдо решил ни при каких обстоятельствах не брать в руки оружие. Жак не раз пытался намекнуть своему господину на то, что среди монашеских обетов такого нет, но Роланд оставался непреклонен — его пальцы никогда больше не сомкнуться на рукоятке меча.

Впрочем, Роланд вовсе не был уверен в своей правоте. Не раз другие пилигримы с оружием в руках спасали его жизнь — на него летели брызги разбойничьей крови. Не раз он спрашивал себя: «Могу ли я быть счастлив тем, что эта кровь пролита не мной? Я сохраняю себя в чистоте, а другие пятнают душу, спасая меня. Честно ли это?». У него не было ответов на эти вопросы.

Они с Жаком шли иногда вдвоём, а порою присоединялись к разным группа пилигримов. Поток пилигримов из Европы в Святую Землю был нескончаемым, непрерывным, но они двигались с очень разной скоростью и предпочитали разные пути, поэтому попутчики постоянно менялись. Когда братья цистерианцы приблизились к Иерусалиму, их путь совпал с группой паломников, в которой было где-то полтора десятка человек — женщины, дети, старики и ни одного сильного вооружённого мужчины. Эта разношёрстная немощь с надеждой поглядывала на крепких юношей — Роланда и Жака, не сомневаясь, что у каждого из них под сутаной спрятано по дюжине кинжалов. Пилигримы ошибались, молодые монахи были безоружны. Любая женщина, имевшая булавку, была вооружена лучше, чем они.

Радостным, ликующим весельем наполнились сердца пилигримов, когда с холма они увидели едва различимые в дымке стены Иерусалима. Одни принялись подпрыгивать, выкрикивая что-то невнятное, но чрезвычайно радостное, другие, широко распахнув объятья, обнимались словно были Иерусалимом друг для друга, иные, падая на колени, протягивали руки к Святому Граду, изливая в рыданиях всю немыслимую горечь пути сюда. Самые уравновешенные из пилигримов сосредоточенно молились в сторону Иерусалима — без широких жестов и громких выкриков — счастье читалось только в их глазах. И среди этих последних были два цистерианца.

Не только с простодушными богомольцами, но и с опытными монахами произошло то же, что всегда происходило со всеми паломниками — туманный образ Святого Града на горизонте совершенно расслабил их души, за какую-то минуту выветрив ощущение опасности, которое сопровождало их всю дорогу, как будто теперь они уже находились под защитой самого Иерусалима. С беззаботной открытостью паломники бросились к источнику, который виднелся неподалёку в зарослях кустов. У Роланда шаг был шире, чем у других, он первым достиг воды — плеснул себе в разгорячённое лицо прохладной влаги, сделал из пригоршни несколько долгих глотков.

В это мгновение за спиной послышались крики, топот и ещё несколько очень характерных звуков — свист клинка, рассекающего воздух, Роланд не перепутал бы ни с чем. За криками ужаса тот час послышались вопли боли — всё это в несколько секунд. Роланд буквально спиной ощутил, что над ним уже так же занесён клинок. Его корпус развернулся быстрее, чем он успел о чём-либо подумать, и рука взметнулась мгновенно, сомкнув железные пальцы на запястье нападающего. Роланд сломал правую руку врага прежде, чем увидел его. Десятилетний перерыв в упражнениях с мечём почти не сказался на его боевой готовности — инстинкты проснулись мгновенно. Роланд был природным воином, его искусство фехтования всегда состояло более из врождённого таланта, чем из выучки и технических приёмов. Навыки затухают, талант — никогда. В доли секунды, перехватив ятаган нападавшего, он чиркнул ему по горлу лезвием с такой непринуждённостью, как будто отмахнулся от назойливо мухи. И сразу же на него одновременно навалились ещё четверо бандитов.