Рыцари былого и грядущего. Том I (СИ) - Катканов Сергей Юрьевич. Страница 84

Лицо Роланда несколько просветлело. Он благодарно кивнул де Пюи, но не сказал ни слова в ответ. Тогда разговор вновь подхватил нетерпеливый Гуго:

— Я тоже, любезный де Пюи, решил посвятить себя служению паломникам. Ведь они нуждаются не только в вашем богоугодном заведении, но ещё и в том, чтобы попасть сюда живыми. Прежде, чем вы дадите им кров, кто-то должен сохранить их жизнь.

— Воистину так, добрый Гуго, — несколько покровительственно улыбнулся де Пюи, — наслышан о ваших подвигах у источника. Нет для рыцаря задачи благороднее, чем защищать безоружных христиан. К сожалению, здесь, в Святой Земле, наши рыцари порою забывают об этом, предпочитая защищать свои замки. Так что вы, Гуго, не только спасли множество жизней, но и успели подать замечательный пример всему воинству Христову в Палестине.

Польщённый Гуго не смог скрыть довольной улыбки, не зная, что ответить на столь драгоценную похвалу, и тогда печальный Роланд задал, наконец, вопрос, вертевшийся у него на языке с самого начала разговора:

— Скажите, благородный де Пюи, не тоскует ли ваша рука по мечу, не слышите ли в своей душе музыку боя?

— Тоскует. Слышу. Но я — монах.

— А как бы нужен был Святой Земле ваш меч, де Пюи, — вставил Гуго, не осознавая, что его комплимент граничит с оскорблением, — ведь вы — герой иерусалимского штурма! Союзник самого великого Готфрида!

На восторженного Гуго было невозможно обижаться, и де Пюи лишь молча улыбнулся ему в ответ, но в этой улыбке было столько затаённой боли, что Гуго сразу же почувствовал свою бестактность:

— Я понимаю, Раймонд, понимаю. Вы — монах, вы дали обет никогда не брать в руки оружие.

— Монахи не дают такого обета, — де Пюи улыбнулся ещё более скорбно.

— Вот как? Я не знал. Почему же монахи из рыцарей не воюют? Ведь на Святой Земле так не хватает рыцарей!

— Впервые слышу такой вопрос. Монахи не воюют, потому что они монахи. Мы слуги Христовы, а убийство — грех.

— А как же рыцари? Ведь мы тоже христиане! Значит, сражаясь во славу Господа нашего, мы совершаем грех? А священники и монахи, благословляя нас на бой, благословляют на грех? Когда вы с Готфридом освободили Иерусалим, должно быть, пролили немало сарацинской крови. Значит, грешно было освобождать Иерусалим?

— Если ты не успокоишься, Гуго, твои раны откроются, — было заметно, что де Пюи едва сдерживается. — Ты странный юноша, Гуго. Никогда и ни от кого я не слышал таких речей.

— Королю Балдуину моё предложение о защите паломников тоже показалось очень странным. В вашем королевстве не принято заниматься такой ерундой. Готов признать, что я ничего не понимаю в делах королевства, но объясните же мне, наконец, в чём я не прав? Почему слуги Христовы не могут обнажать свой меч против врагов Христовых?

— Потому что у каждого — своё дело. Рыцарь — сражается, монах — молится.

— Но я и сражаюсь, и молюсь. Я делаю оба дела. А почему вы не можете и молится, и сражаться?

— Ты сведёшь меня с ума, неразумный юноша!

— А ваш разум — в чём?! В том, что, прекрасно владея мечём, вы позволяете безнаказанно резать паломников, предпочитая оказывать помощь тем, которые случайно останутся в живых? Я тоже чуть не сошёл с ума, когда увидел горы трупов у источника. Это были мёртвые пилигримы, которых никто из иерусалимских героев не захотел защищать. А вы могли! Один такой рыцарь как вы, Раймонд, стоит трех таких, как я. Вы так и не объяснили мне, почему монах не может защищать христиан с оружием в руках.

Если бы Раймонда де Пюи разом пронзили десять стрел, он и то не испытал бы такой боли, которую причинили ему слова Гуго. Раймонд был настолько потрясён, что совершенно не воспринял оскорбительность слов этого мальчишки. Его мучительно терзало ощущение глубокой правоты юного рыцаря. Немыслимой и неслыханной правоты. А ведь этот израненный мальчишка-герой всего лишь вслух произнёс то, о чём не принято говорить. Нет, ещё хуже — о чём не принято думать. А мальчишка и думает, и говорит, и делает. Неожиданно на Раймонда нахлынул его старый кошмар, который впервые пришёл к нему не во сне, а наяву — он очень явственно почувствовал, что тонет в безбрежном и бездонном море крови — тяжёлые рыцарские доспехи тянут его ко дну. Он, как всегда в минуты посещения этого кошмара, почувствовал себя мёртвым и сказал голосом, который мог принадлежать только мертвецу:

— Ты многое видел, юноша. Но ты не видел того, что видел я. И не дай тебе Бог.

Раймонд де Пюи вышел из комнаты странной, неестественной походкой, как будто его ноги были деревянными.

Роланд ни разу не вмешался в словесное сражение Гуго и Раймонда, но он ловил каждое их слово. Они говорили о самом главном вопросе его жизни. Здравая житейская правота Гуго была для него живительной. Конечно, у Гуго не было ответов, но он обладал удивительной способностью ставить вопросы так, как их никто не ставил. «Действительно, — подумал Роланд, — на чём основано убеждение, что монах не может сражаться? Разве я хоть раз слышал внятное богословское обоснование этого всеобщего убеждения? Мы с Гуго спасли жизнь восьми паломникам. Рыцарь де Пейн совершил подвиг, а монах Роланд совершил грех? Нелепость. Но тогда и отчаянье от совершённого греха — нелепость. Я не убийца. Я воин-монах».

Приходя в себя, они молчали больше часа, пытаясь переварить то, о чём шла речь. Наконец, Гуго решил поделиться главным из своих выводов:

— Ты знаешь, брат Роланд, я хоть и не монах, но ведь я все последние годы жил согласно монашеским обетам, которых, впрочем, не приносил. Я сохранял целомудрие. Я выбрал добровольную нищету и даже решил не прикасаться к деньгам. Деньги — у моего оруженосца, и я позволил ему иметь их ровно столько, сколько необходимо для нашего пропитания. С послушанием у меня похуже, но это лишь потому, что мне пока не у кого находиться в послушании, а так — я готов. Я был бы счастлив принести монашеские обеты и если даже их не примут, мне никто не запретит их соблюдать. Мы с Жаком живём, как братья, то есть как и положено монахам.

Сердце Роланда живо откликнулось на последние слова Гуго. Он рассказал про свою мечту о создании подлинного монашеского братства и о том, как им с отцом Робертом удалось это осуществить. Гуго растрогался, его очень увлекли идеи Роберта и Роланда. Он рассказал про свою мечту — о достижении Царствия Небесного. Роланд так же в свою очередь расчувствовался. Их мечты сразу же слились в одну и они поняли, что навеки стали духовными братьями.

Гуго принимал решения быстро. Вскоре он произнёс слова, определившие всю его дальнейшую жизнь:

— Кольчуга приросла ко мне, но я готов надеть поверх неё монашескую сутану.

Неторопливый в решениях Роланд тем не менее сразу же откликнулся на порыв обретённого брата:

— Сутана приросла ко мне, но я готов надеть поверх неё рыцарскую кольчугу.

Раймонд де Пюи больше не заходил к ним. Через неделю Гуго и Роланд оправились достаточно, чтобы встать на ноги. Оба они испытывали большую неловкость перед де Пюи, которого Гуго, совершенно того не желая, видимо, очень сильно обидел. Они отправились искать госпитальера, что не составило большого труда.

— Рад видеть, что вы оба уже встали на ноги, — де Пюи улыбнулся с большой тоской.

— Простите меня, доблестный де Пюи, за те неразумные слова, которые я вам наговорил.

— Ваши извинения приняты. Поймите, Гуго, что я не трус, который прячется от боя в богадельне.

— Да что вы, Раймонд. Я восхищаюсь мужеством рыцаря, который вместе с Готфридом шагнул на иерусалимскую стену. Я совершенно не имел в виду ничего такого. Если вы больше не сердитесь, мы с Роландом очень просили бы вас рассказать о штурме.

— Ну что ж. Я никогда и никому не рассказывал об этом кошмаре. Другие участники штурма, уверяю вас, тоже весьма не любят о нём вспоминать. Но, видимо, пришло время. Может быть, тогда вы поймёте меня.