Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович. Страница 49

Откровенно изнывая ожиданием, он убрал стену в родительскую спальню. Сделать это оказалось гораздо легче, чем раньше: если в самые первые разы он словно поднимал тяжеленную гирю ярмарочного акробата, то со временем гиря становилась легче и легче, а сейчас и вовсе кажется жестяной пустышкой...

Родители оставили в спальне горящую лампу, но теперь костюмы оказались другими — ага, они и в этот вечер не отказались от шаловливого маскарада. Зар был одет лишь в коротенькую пеструю жилетку и тюрбе из такого же шелка. Аянка в полном бадахарском наряде — шаровары и рубаха из тончайшей розовой кисеи, распущенные волосы перевиты нитями разноцветного бисера — помещалась перед ним на коленках и, глядя снизу вверх с озорной улыбкой, проказничала розовыми губками искусно и неторопливо. Очень похоже, что в спальне разыгрывалась голая книжка из многотомных «Похождений виконтессы Еллапы» — самая первая, где описывается, как корабль, на котором плыла прекрасная виконтесса, еще совсем молоденькая и невинная, захватили пираты, не склонные портить дорогой товар (правда, за время плаванья Еллапе не раз пришлось постоять на коленках перед капитаном, навигаре и первым помощником). Ее отвезли в Бадахар и продали в рабство молодому знатному вельможе, обучившему виконтессу многим шалостям, в том числе и «бада-харским штучкам». Ну да, у Лянки на шее богатое затейливое ожерелье с огромными самоцветами-лалами, в точности отвечающее описанию уникального фамильного украшения, подаренного Еллапе вельможей. Это, конечно же, искусный фальшак — ну, откуда папане взять столько деньжищ на настоящее? Вырвавшись из Бадахара и пережив схожие приключения, занявшие еще два тома, Еллапа вернулась в Арелат и, продав это самое ожерелье, купила большой трехэтажный особняк неподалеку от королевского дворца, роскошно его обставила, еще и осталась денежка на карету с четверней великолепных лошадей и наем целой оравы слуг. Вполне вероятно, сочинитель нимало не преувеличил и ожерелье в самом деле столько стоило...

На этот раз Тарик смотрел на родителей без малейшей зависти — сам сегодня на мосту Птицы Инотали испытал то же самое, а что еще предстояло вскоре... Без всякого любопытства — теперь как-то и смешно любопытствовать, нужды нет — вернул стену на место, что далось совсем уж легко, будто стакан воды выпил.

Снова сел к подоконнику — и не удержался от воровского взгляда на часы, возвещавшие, что осталось совсем немного. Лампу, конечно, не зажигал, чтобы лучше видеть Серую Крепость — причудливо вырезанную ленту на фоне звездного неба. В Городе звезды выглядят гораздо бледнее, там множество фонарей — уличных, каретных, на воротах, сияет масса окон, — а на Зеленой Околице уличные фонари зажигают только в темные ночи, над воротами светят маленькие, а кареты ездят крайне редко...

Наконец! Над островерхой крышей одной из башен — той, возле которой Тарик нашел загадочную чашечку, — зажглась зеленая искорка. Казалось, она растет, набухает удручающе медленно — хотя на деле, конечно, двигалась как обычно, испокон веку. Над крышей во всей красе поднялась смарагдовая капелька Брилетона — время пришло...

Тихонечко распахнув окно, Тарик привычно перемахнул во двор и пошел к калитке. В конуре сонно ворохнулся Кудряш и тут же затих. Дом старухи Тамаж погружен во мрак, ни одно окно не горит, только из полукруглого чердачного брезжит ровный свет лампы, в которую засыпано не больше пары щепоток «огневика». Любопытно, что старой ведьме в столь неурочную пору понадобилось на чердаке? Бывает, люди иногда и посреди ночи туда поднимаются по какой-то неотложной надобности, но старуха там не расхаживает: лампа, сразу видно, стоит неподвижно. И когда это люди завешивали чердачные окна занавесками, да еще плотно их задергивали? На обычной улице это было бы быстро замечено и вызвало бы пересуды, но здесь, на Кольце, любопытных глаз почти что и нет. Ай, да провались она в Сумеречный Мир и увязни там до скончания веков, бес с ней...

Не задерживаясь, Тарик вышел на улицу Серебряного Волка. Там, как и повсюду, было довольно светло — Старшая Спутница, почти полноликая, уже высоко поднялась над крышами справа, а на небе ни облачка. Четкие тени, словно вырезанные из черной бумаги, протянулись от домов и заборов чуть ли не до середины

улицы, а левая сторона, соответственно, залита серебристым светом. Привычная мирная картина...

Тарик быстро шагал по улице. Редко-редко на него лениво побрехивали из-за заборов особенно бдительные и полные дурацкого рвения собаки. Светилось одно окно из дюжины — главным образом те, где лежали калеченые, не попавшие в Лечебницу, но наверняка страдавшие. Однако, несмотря на тягостную невзгоду, жизнь продолжалась: там, где лежала густая тень, порой слышались перешептывания, смешки, а то и тихие девичьи повизгивания — приглушенные, а значит, деланые, политеса ради, означавшие, что парень вольничает руками, а девчонка, прежде чем сдаться, обязана легонечко протестовать. Привычная картина, знакомая Тарику отнюдь не понаслышке, — парочки, уйдя подальше от своих домов, здесь рассвет и встретят.

Даже родители девчонок, прекрасно помнящие собственную юность, преспокойно относятся к такому ночному времяпровождению дочек — знают, что, согласно строгим негласкам, на уличных свиданках главного не произойдет, а иные шалости невинности не порушат. Ну а родители парней сплошь и рядом памятуют древнюю истину: сын не дочка, в подоле не принесет. Противники таких свиданок в меньшинстве. Многие ограничиваются тем, что берут с дочек строжайшую клятву за пределы улицы не выходить. Главное происходит в лесу над рекой и на старой мельнице, но это совсем другой расклад — туда потаенно ходят пары таких годочков, что и случае известных сюрпризов их быстренько поженят, и все сгладится: посудачат на кухнях и забудут очень скоро. Иные крепкие семьи, вполне довольные друг другом и тем, как сложилась жизнь, возникли как раз вследствие тех самых сюрпризов. Их мало, но они есть...

Тарику пришло в голову, что скоро о них с Тами будет говорить вся улица: очень быстро станет известно, что он пришел в дом к девчонке, оставшейся одинешенькой на всю ночь. Прежде такого никогда не случалось. Годовички Тами не остаются одни, в доме всегда кто-то да есть: родители, слуги и служанки, кабальники

и кабальницы, родственники, братья и сестры. Иначе просто не бывало... до сегодняшней ночи. Распрекрасно знал: кое в чем нравы Зеленой Околицы ничем не отличаются от деревенских, незамеченным его приход не останется — в первую очередь теми парочками в тени, мимо которых он прошел. И ведь даже нельзя сказать, что он поступает неполитесно: ни политесы, ни негласки такого просто-напросто не предусматривали — не запрещали и не разрешали. Единственный, кто имеет право заявить ему претензию, — ее дядя, ему и решать...

Ни малейшей гордости он не испытывал, думал об одном: как это отразится на Тами, если дядя узнает? А тот узнает рано или поздно, и Тарик понятия не имел, что на этот счет гласят гаральян-ские установления. Но не поворачивать же назад, отступать поздно, придется идти до конца...

В тени кто-то зашевелился, послышался странный непонятный глухой стук, и гнусавый голос крикнул:

— Тарикер Кунар, стой!

Тарик моментально этот голос узнал и остановился посреди улицы, досадливо поморщившись: только Хорька сейчас не хватало...

Из тени выступил Хорек, в правой руке неся галабарду на длинном древке, нужную ему сейчас, как свинье стекляшки. Остановился в двух шагах, упер древко галабарды в землю, перехватив его рукой поближе к широкому фигурному лезвию, тщетно попытался придать себе осанистость гвардейца у главных ворот королевского дворца. Спросил со своей всегдашней дурацкой подозрительностью:

— Куда собрался посреди ночи?

— Ну, так уж и посреди, — сказал Тарик тем безучастно-ровным тоном, каким всегда разговаривал с Хорьком, чтобы и не злить его, ничего не обострять, и дать понять, что на шею ему не сядешь и ножки не свесишь. Не всем его годовичкам удавалось такой тон выдержать. — Ночь только начинается, Брилетон едва-едва над крышами поднялся...