Зачарованное озеро (СИ) - Бушков Александр Александрович. Страница 50

— Не умничай! Выучили вас... Выпендрежные все стали, мало вас драли... Куда идешь, спрашиваю?

— По своим сугубым делам, — сказал Тарик. — Могут же быть у человека и в ночную пору сугубые дела, ничуть не злодейские... Никаких регламентов не нарушаю, запрета на пешее хождение в темное время нет — и не припомню даже, чтобы он был когда-нибудь...

— Ну ладно, ладно... — примирительно протянул Хорек тоном, свидетельствующим, что первую атаку Тарик отбил, причем, что важно, не разозлил противника. — Сразу уж щетиниться начинаешь, как ежик... Я так, для порядка спрашиваю, потому как для того на ответственную службу и поставлен... К гаральяночке, поди?

Ну вот, извольте... Много народу видело, как они с Тами шли, держась за руки, — люди сделали выводы, пошли разговоры, дошло и до Хорька. Он, конечно, болван болваном, но ушки держит на макушке и прилежно собирает все уличные новости, даже мирные и безобидные — все надеется, придурок, что из чего-нибудь сможет надуть пузырь, позволивший бы ему поступить в Сыскную...

— Ты не подумай, я тебе ничего не предъявляю, и в мыслях нет, — протянул Хорек прямо-таки масленым голосом. — Регламентами карается, ежели силком, а по доброму согласию — сколько хошь. Честно, я тебе даже чутка завидую: бесовски симпотная девка, а про этих гаральяночек всем известно, что ножки они раздвигать приучены чуть ли не сызмальства, все умеют, хоть на вид и монашенки монашенками... Честно, Тарик, я тебя не на шутку уважать начинаю, да и давно уважал, ты на нашей улице, поверь моему слову, заглавник...

Тарик насторожился. Следовало держать ухо востро: когда Хорек неуклюже разыгрывал мнимое дружелюбие, это означало, что речь идет об очередной пакости почище тех, когда он стращал и напирал...

Хорек придвинулся к нему поближе, так что Тарик чуть посторонился, чтобы лезвие галабарды не маячило в опасной близости от его уха. Понизил голос до заговорщицкого шепота:

— Ты ж был вчера на плясках со своей гаральяночкой, люди видели...

— Ну, был.

— Значит, своими глазами все видел. Говорят, ты как раз лицом к помосту стоял, когда он обрушился?

— Ну...

— Не думаешь, что очень это все странно? Столько лет стоял, из дуба и на совесть сколоченный, а тут вдруг посыпался, будто гнилая хибара с Вшивого Бугра...

— Ежели подумать, странно, — осторожно сказал Тарик.

— Во-от! Значит, тут злой умысел. И тому, кто его раскроет и виновных представит, выйдет награда. И тому, кто помог, тоже... Мне рассказывал друг-приятель из Сыскной, еще месяц назад, что на Пшеничной был случай... Два музыкальных отряда долго бегали по судам, никак не могли уладить, у кого будут права на тамошнюю площадку, — как-то так повернулось, что были кое-какие и у тех, и у этих. Долго тягались, а потом коронный судья присудил одним — а если коронный судья, тут уж никак не пересудишь... Вот те, что проиграли, темной ноченькой взяли тонкие пилки и тишком столбы подпилили, а разрезы чем-то там замазали, никто и не заметил. А через два дня, когда музыканты вышли на площадку, она и рухнула. Пониже была, чем наша, в человеческий рост, и никто не убился, но половина поломалась, а половина расшиблась. Может, и у нас похожее?

— Что-то плохо верится, — сказал Тарик, особенно не раздумывая. — Что-то не слышал я, чтобы с нашими музыкантами кто-то за площадку соперничал. Один у нас отряд, и у него все права... А столбы там какие были?

— Ну, похлипче наших, — неохотно признал Хорек. — Потоньше, и не дубовые, а сосновые, и числом поменее. Все равно, могло то же самое и у нас стрястись. Не было музыкантов-соперников, да мало ли причин? Сводил кто-то счеты с кем-то из музыкантов, а то и с самим бароном. За свою бабу мстил или еще чего... Вот и подпилили...

— Что, следы есть?

— Поискать как следует, так найдутся... А может, и почище. Три месяца назад один мясник другому горшок с горючим прахом под

лабаз подложил, так бабахнуло... Там, правда, дело было не в торго-иом соперничестве — тот, кому подложили, у того, кто подложил, потаенно бабу жулькал. Может, и у нас...

На сей раз Тарик промолчал — и приложил все усилия, чтобы не расхохотаться Хорьку в лицо. Вот это подзагнул даже для своих убогих мозгишек... Как бы злоумышленнику удалось укрыть в дюжине дубовых столбов горшки с горючим прахом так, чтобы никто их не заметил? И не заметил дюжины горящих фитилей? Да и бабаханья не было никакого, уж его-то слышали бы все...

Любопытно, а если рассказать ему правду? И о цветке баралейни-ка, и о своих подозрениях? Конечно, он этого делать не собирался, но если допустить отвлеченным умствованием...

А ведь ухватился бы обеими руками как пить дать! Это никакой не пузырь, это гораздо серьезнее, и многое разложено по полочкам. И с таким делом можно поспешать не в Сыскную и даже не в Тайную, а прямиком к Гончим Создателя — уж Стражник с приятелем в Сыскной отыщет их поскорее, чем Тарик...

Нет, не пойдет. Тупица Хорек — не тот человек, с которым можно делиться такой тайной и искать у него помощи: непременно испортит все серьезное и важное, за что ни возьмется. Пока что Тарик никак не ощущал себя загнанным в угол, был даже план ответного удара — и не такой уж глупый, ежели подумать. И если он не удастся, будет время поискать Гончих Создателя...

— Ну, я пошел, — сказал он решительно. — И так опаздываю...

— Ты подумай... — сказал ему в спину Хорек.

Любопытно, над чем это Тарик должен думать? Над очередной

дуростью Хорька? Делать больше нечего...

Он ускорил шаг. В тени кое-где шушукались и смеялись парочки, на крыше слева надрывным мявом орали два кота, явно собираясь драться: либо кошку не поделили, либо просто так. Пройдя половину улицы, Тарик остановился. Справа, на Плясовой, на месте рухнувшей площадки громоздились две кучи — одна аккуратная, другая гораздо более причудливых очертаний, отбрасывавшая замысловатую тень.

Не колеблясь, Тарик свернул туда. Как ни тянуло его к дому под нумером шестнадцать, любопытство (и не такое уж праздное) пересилило — в конце концов, это отнимет совсем не много времени...

Наружных засовов и уж тем более замков не было ни на воротах, ни на калитке, и ночного сторожа отродясь не водилось — даже если и залезет глубокой ночью какой-нибудь мелкий воришка, красть ему совершенно нечего. Подойдя к калитке, Тарик убедился, что на Плясовой нет ни единой живой души, караульного не отрядили — кто станет красть доски и обломки перилец?

Откинув прибитый под самой перекладиной с внутренней стороны большой кованый крючок, распахнул не скрипнувшую калитку и направился к кучам. Толстые чурбаны, обломки столбов сложены аккуратно, двойным штабелем в человеческий рост, этакой поленницей со двора сказочного великана. Другая куча, уступавшая высотой, но превосходившая длиной и шириной, навалена небрежнее: внизу доски, а на них — причудливо поломанные перильца. Исполинская куча дерева, будто приготовленная тем же великаном для игры с соседями в бирюльки. Яркий серебристый свет Старшей Спутницы позволяет хорошо все разглядеть...

Тарик осмотрел исполинскую поленницу с одной стороны; это заняло не так уж много времени. Ни малейшего следа работы древогрызов, ни единой червоточинки. То же самое с обломками перилец... Можно уходить. Любой Анжинер, даже молодой и неопытный, вмиг определит, что древоточцы тут ни при чем — и уж, конечно, нет никаких следов закладки горшков с горючим прахом. Хорька, ежели он высунется с россказнями о пилах или горючем прахе, поднимут на смех. Сделать фальшивые следы пил, а потом убрать щепки и опилки, чтобы к рассвету ни соринки не осталось, не в силах одного человека, тут нужна, пожалуй, пара дюжин мастеров и гораздо больше времени. Жестоко разочарован будет Хорек — но это его ничему не научит и поумнеть не поможет...

Калитку Тами он открыл с некоторой робостью, но решительно пошел по дорожке. Когда он был на полпути к крыльцу, из-за

угла дома выдвинулся Лютый, с грацией лесного хищника прошел немного и замер, не сводя с Тарика блеснувших зеленым сиянием глаз. Раздалось короткое глухое рычание, напоминавшее окрик стоявшего на часах солдата. Глядя ему в глаза, Тарик решительно и внятно произнес: