Дело о лазоревом письме - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 37

Глаза Нарая задумчиво сощурились.

Остаток дня Нан провел, письменно излагая свои соображения об осуйской торговле.

За стеной советник Нарай медленно, четко диктовал писцу новое уголовное уложение: «Тому, кто бросался камнями на площади, – штраф в пять розовых или десять плетей. Тому, кто бросался камнями в месте, где есть стеклянные окна, – штраф в десять розовых или пятнадцать плетей. Тому, кто в драке вымазал человека собачьим дерьмом, – штраф пять розовых. Тому, кто схватил человека за волосы и сунул его в колодец, – штраф шесть розовых или двенадцать плетей.»

В раскрытые окна управы било заходящее солнце, под окном садовник, задрав задницу, полол клумбу с росовяником, в прудике возле храма Бужвы весело кувыркались утки, где-то далеко, за семью воротами, бранились визгливыми голосами просители и размеренный голос Нарая говорил: «Если бродяга украл хлеба до пяти грошей, – смягчить наказание до трех ударов плетьми, если же при этом в кармане бродяги найдется пять и больше грошей, дать ему двадцать плетей».

Нан прекрасно понимал, зачем господин Нарай заставляет его писать эту бумагу. Нарай был уверен в преданности Нана, но ему хотелось, чтобы в случае, если Нан найдет лазоревое письмо, подпись Нана стояла под двумя-тремя такими документами, которые делали бы примирение Нана и Андарза совершенно невозможным.

После обеда Шан’гар повел Шаваша в свой кабинет и дал ему переписывать стихотворение Андарза. Это были недавние стихи, посвященные новой госпоже. Госпожа сравнивалась в них с лилией и с луной, и Шавашу особенно понравились строчки, где Андарз говорил, что он взглянул на заколку в ее волосах, и ему показалось, что она воткнута ему прямо в сердце.

– А вы сами когда-нибудь любили? – спросил Шаваш.

– Не знаю, – сказал Шан’гар, – а вот про моего старшего брата есть очень хорошая песня.

Шаваш попросил рассказать историю про старшего брата, и Шан’гар рассказал:

– У князя горных ласов по имени Идлис Непоседа была красавица-дочь, и в нее влюбился один раб, черный и кривой как репа, но прекрасный певец. Он сложил такие песни о ее красоте и уме, что их пели даже мыши в своих норах, и множество людей влюбилось в нее из-за этих песен. Когда мой старший брат услышал эти песни, он потерял сон и покой, он ворочался на постели ночами, но отец запретил ему свататься к ней, потому что наши роды враждовали. Вот однажды, когда отец и брат охотились в горах, на них напала засада. Отец вынул меч и стал драться, а брат только вертелся за щитом, не вынимая меча. «Вынимай меч!» – закричал отец. А брат: «Клянусь, я обнажу свой меч не раньше, чем ты разрешишь мне посвататься к дочери Идлиса Непоседы!» – «Сватайся, – заорал отец, – пусть лучше ты будешь женатый, чем мертвый». Вот после этого они отбились от засады, вернулись домой и стали снаряжать послов. Брат мой приготовил уже свадебные подарки, но вдруг засомневался. «А что, если этот певец врал! – подумал он, – в конце концов, я влюбился в нее со слов какого-то раба? Вдруг моя возлюбленная похожа на щербатого карася или на овощ баклажан? Отправлюсь-ка я сам в числе своих сватов и погляжу на невесту!» Он взял и поехал с собственными сватами. К его изумлению, отец девушки согласился на свадьбу, и невеста вышла к послам. Брат увидел девушку и сказал себе: «Поистине, этого певца мало повесить, ибо все его сравнения взяты у вещей, уже существующих, а такой красоты не было и не будет».

А невеста, желая расспросить посла о своем женихе, позвала его в свои покои вечером играть в резаный квадрат. Брата моего бросало то в жар, то в холод. Он выиграл первую партию и спохватился: «А на что мы играем?» – «На деньги, – ответила невеста». «Нет, на поцелуй! – закричал брат. – Я выиграл партию, а значит, и поцелуй!» С этими словами он схватил ее в руки и стал целовать, а потом, осознав опасность происшедшего, выскочил в окошко и ускакал домой. Девушка, плача, пришла к няньке и рассказала ей о странном поведении свата. «Не бойся, – сказала нянька, – этот сват был сам молодой князь, иначе бы он не осмелился сделать того, что сделал». И так они любили друг друга и были счастливы, – сказал Шан’гар, – а когда Савар убил моего брата, она умерла с горя.

«Надо же, – подумал Шаваш, – а эти варвары совсем как люди.»

А Шан’гар погладил Шаваша и сказал:

– Я научу тебя писать и считать, и выделывать с числами удивительные штуки, от которых радуется сердце, но в вашей империи ничего не делают даром. И взамен ты будешь следить для меня за экономом Амадией и за молодым господином, потому что молодой господин находится всецело под влиянием покойницы, и как бы он не навредил отцу.

Глава седьмая,

в которой некий осуйский купец наносит визит алхимику и в которой выясняется, что когда государь меняется к человеку, то даже собаки на его псарне начинают лаять по-другому

Усадьба, где хозяйничал господин Амадия, спускалась к самой реке. У пристани виднелись корабли с парусами в форме свиного уха. Напротив ворот, похожих на лошадиную подкову, виднелся независимый кабачок, с верандой, приподнятой над землей и уставленной лимонными деревьями в красных кадках.

Шаваш заметил на веранде нескольких рабочих из усадьбы, и среди них – одного своего знакомого. Человек этот был раньше художником и расписывал простую бумагу так, что она походила на билеты государственного казначейства. После того как его брата сварили за это в кипящем масле, он исправился.

Шаваш взошел на веранду и завел со своим знакомым разговор об экономе Амадие и о фабрике. Тот рассказал ему множество интересного. О том, что Амадия произошел от свиньи, съевшей императорский персик, рабочие слышали, но сомневались.

– А много ли он платит? – спросил Шаваш.

– Сто розовых в месяц, отвечал бывший художник, – в полнолуние и в первый день молодой луны.

До полнолуния оставалось два дня, и художник горько вздохнул, вспоминая те времена, когда брат его был жив.

В это время ворота усадьбы, похожие на лошадиную подкову, раскрылись, и в них показалась супруга эконома с жертвенной корзинкой, а за ней и сам Амадия. В корзинку был воткнут шестиухий флаг: судя по надписи на флаге, оба они направлялись в храм Двенадцати Слив.

Шаваш распрощался с собеседниками и осторожно последовал за экономом. «Удивительное дело», – подумал Шаваш, вспоминая золотистые башенки и утопающие в зелени павильоны городской усадьбы императорского наставника: поистине по красоте это место было приближено к небу, и если рай есть на самом деле, то не иначе, как он расположен над усадьбой Андарза. Между тем он не пробыл в усадьбе и пяти дней, как молодой господин велел ему шпионить за Иммани, Шан’гар – за молодым господином, а Андарз и Нан – за Иммани, Шан’гаром и Амадией, вместе взятыми. «Если дело пойдет так дальше, – подумал Шаваш, – то сегодня Амадия должен попросить меня следить за Шан’гаром».

Храм Двенадцати Слив находился по ту сторону реки, посереди четырехугольного пруда, поросшего белыми тысячелистными кувшинками. К храму вела дамба, чья узость напоминала об узости добродетели. Середина храма была перетянута золотой аркой, а за ней стояла статуя Бога Правосудия с весами в руках. Наверное, он измерял, кто больше даст.

В дальнем углу пустого храма играла кучка детей. Эконом поставил перед богом жертвенную корзинку, стукнулся носом о пол, испещренный молитвами, и молился довольно долго.

После этого супруга его направилась в часовню Исииратуфы, а эконом ушел в домик для еды. Перед домиком продавали связки прутьев, приносящие счастье, и эконом Амадия купил себе несколько связок. В домике для еды пожилой монах поставил перед ним целое блюдо ароматных блинов, свернутых трубочкой. Блины плавали в соусе из масла, сахара и шафрана. Амадия принялся жадно есть блины. Немного погодя он поднял голову: над столом стоял осуйский посланник Айр-Незим.

– Какая неожиданная встреча! – сказал осуйский посланник, оглядываясь, нет ли вокруг свидетелей.