Дело о пропавшем боге - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 29

Новая волна ставшего чужим запаха окатила Нана, и он тихонько отвел глаза от пестрой, не по-вейски расписанной банки с растворимым кофе в руках Бьернссона; Нан мучился без кофе чуть не год, пока не привык.

– Что вы можете сказать мне об Ире?

Глаза Бьернссона злорадно заблестели.

– Ну, например, я бы мог с вами поделиться совершенно фантастическими топологическими закономерностями, в которых оформляется его поверхность; ничего похожего мы не видали; есть, правда, в топологии теорема Пшибышевского, которая указывает на теоретическое существование подобных структур…

– Из топологии Ира можно вычислить его свойства?

– А из энцефалограммы можно понять, о чем вы думаете? О свойствах Ира я вам могу сказать столько же, сколько и вы мне.

Нан досадливо махнул рукой.

– Я знаю, что аппаратура у вас шалила, Но ведь вы его видели, а я его не видел. Есть же такая вещь, как научная интуиция.

– Моя научная интуиция, – сухо проговорил Бьернссон, – подсказывает мне, что свойства Ира – неподходящий объект для научного исследования.

– Вы хотите сказать, – уточнил Нан, – что он сверхъестественного происхождения?

– С чего вы взяли? Я хочу сказать, что наука – это не отмычка, которой можно взломать любую дверь, как то представляется широкой публике, а ключ, который подходит не ко всем дверям мироздания. Научное исследование – это игра по правилам, и объект исследования должен этим правилам подчиняться. Наука – это знаковая система, а все, что описывается в рамках любой знаковой системы, соответствует прежде всего не реальности мира, а грамматике системы и правилам порождения знаков. Одно из правил науки гласит, что не нужно умножать сущностей сверх необходимости. Объяснение должно быть простейшим, в противном случае это уже не наука, а что-то другое. Другое правило гласит, что в одинаковых условиях объект исследования должен вести себя одинаково. Третье требует, чтобы выведенные формулы имели количественное наполнение. И, наконец, с точки зрения науки причины предшествуют следствию. Ир этим аксиомам просто не удовлетворяет. Если вы встретите научные фразы в его описании – не верьте, это не наука, а научность, то есть, попросту говоря, применение научных методов исследования в области, оным не подлежащей. В одинаковых условиях, например, Ир ведет себя по-разному.

– Как именно?

– Так, как будто следствия ему известны.

– То есть движется по времени вспять?

– Ну что за страсть к громким словам. Вовсе нет. Вы вот, мистер Стрейтон, пытаетесь разгадать преступление. Ваши действия также подчинены будущему. Представьте себе, что вы совершенно точно знаете, что вам надо предпринять, чтоб добиться цели, что эта цель уже существует внутри вас, что, когда приходит время, вы просто рождаете эту цель из себя в реальность – и вот вам одна из моделей действий Ира.

Бьернссон говорил, кося глазом на закипающий кофейник.

Вода пошла пузыриться и перескакивать через край, Бьернссон смахнул со стола испещренные закорючками листы, стукнул вазочкой с медовыми сухариками и расставил чашки.

Запах кофе был упоителен, и Нан соблазнился: все-таки он не спал ночь.

– В такой модели Ир просто дергает за ниточки нас всех: вас, меня, Келли, и так далее до каждого новорожденного Веи.

– Ну, во-первых, даже божественное всеведенье не отменяет свободной воли. А, во-вторых, для этого Иру нужно хоть как-то интересоваться всеми поименованными лицами, – в чем я сильно сомневаюсь. Ир не прилагал руки к истории Харайна, хотя бы и имел для этого все возможности.

– И, например, судьи не убивал?

– То есть как? – возмутился Бьернссон, – вы хотите сказать, что Ир, лично, сам…

– Ну согласитесь, что устройство, которое за четыре стенки заставляет галлюцинировать электронную сеть, может выкинуть что угодно.

– Но Ир никогда никого не убивал, ни физически, ни по-другому!

– Во-первых, он никогда не сталкивался с землянами; во-вторых, мы не знаем, как вел себя Ир, скажем, пять тысяч лет назад; и в-третьих, вы только что сами говорили, что такая штука, как Ир, заведомо не исчерпывается прошлым опытом. Когда же вы морочили мне голову: когда уверяли, что реакции Ира непредсказуемы, возможности непонятны, а действия не поддаются прогнозу на основе прошлых действий; или сейчас, когда уверяете, что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»?

Бьернссон засмеялся.

– Я вам ничуть не морочу голову. То, что с научной точки зрения для Ира нет никаких границ – лучше всего доказывает ограниченность самой научной точки зрения. Мое личное мнение – не как ученого, а как человека: Ир никогда не причиняет сам по себе зла. Именно поэтому, если хотите, я уверен, что он не направляет историю Веи.

– Ну хорошо. Тогда другой вопрос. Ир не руководит действиями человека. Но ведь влияет на его психику?

– Несомненно. В присутствии самого Ира… это трудно описать словами, но – ты попадаешь как будто в гигантский резонатор чувств, идей, ощущений. Своих собственных чувств, Стрейтон, а не кем-то навязанных! Именно поэтому желтые монахи должны быть бесстрастны и бескорыстны, иначе просто сойдешь с ума – и все.

– А земляне – бесстрастны?

– Мы не торгуем запасами храма, не пьем, не едим мяса, не ходим в кабачки и веселые дома.

– И это называется бесстрастием?

– На Вее это называется бесстрастием, и вы это прекрасно знаете.

– Но я не спрашиваю, насколько вы были бесстрастными с точки зрения вейца, я спрашиваю, насколько вы были бесстрастными с точки зрения землянина?

– Ну так вам уже верно Келли рассказал, как мы ругались каждый божий день. К чести человека, надо сказать, что ему свойственно спорить с товарищем из-за пропавшей зубной щетки, а не из-за неверия, скажем, в социальную справедливость. У нас было все наоборот. Каждый, конечно, явился на Вею с какими-то идеями насчет миропорядка. Это неизбежно. Любой землянин носит с собой целый зверинец бактерий и целый зверинец идей. Большинство из них безобидно, с другими незаметно справляются иммунная система и здравый смысл.

В монастыре вирусы проснулись. Возможно – потому, что нас всех повышибали из привычных социальных луз, запечатали в бутылку и бутылку кинули в чужое море. Возможно – это Ир… создал питательную среду…

– Тогда то, что вы мне рассказали об Ире – тоже версия идеолога, а не ученого?

Бьернссон пожал плечами.

– Я, по-моему, это вам сам объяснил.

– И когда вы начали… ругаться?

– Чуть меньше года назад. И где-то через месяц после этого наша аппаратура тоже стала завираться.

– А вы уверены, что роль резонатора, как вы выражаетесь, сыграл Ир, а не сами земляне?

– Простите, не понял?

– Вы говорите о том, что происходит с землянами, а я говорю о том, что происходит с Веей. Когда «Орион» вернулся на землю, только и было шуму, что об озарении, внушении и влиянии сына Ира на членов экспедиции. Но вы-то знаете, что земляне оказали не меньшее влияние на самого сына Ира. Что с ним, позволю себе заметить, случилось нечто похожее: он перестал верить в Ира, он стал верить в идею Ира.

И со всем Харайном происходит то же самое. Не знаю, воздействует ли Ир на провинцию, но что на нее действует монастырь – это уж точно. Вы сидите за своими толстыми стенами, вам запрещен диалог – но проповеди-то разрешены! Роджерс, Меллерт, – кто еще?

Вы не читаете доносов, вы не знаете, как бешено популярен Кархтар. А ведь он возглавил бунт не потому, что судья неправедно обрезал ему уши, а просто потому, что набрался идей!

Бьернссон налил себе новую порцию кофе и переломил тонкими пальцами сухарик.

– Да уж, доносов я не читаю, – согласился он. – Но, знаете ли, революции не обязательно проистекают из чуждых влияний. В Харайне промышленное развитие идет быстрее – раз; Харайн был всегда житницей империи, а нынче два года страдает от неурожая – два; а что до Кархтара – вряд ли он может оспаривать идеологическое первородство у государя Иршахчана…