Идентичность Лауры - Маркович Ольга Владимировна. Страница 18

Эл совершил удачную подачу. Рамзи скакал по задней линии, раззадоренный серией отличных ударов. С одной стороны, мне нравилось, что игра пошла. С другой, жутко бесил ажиотаж новоявленного чемпиона. Я решил во что бы то ни стало показать бармену, кто тут папочка. Отлично владея форхендами с обеих рук, я, тем не менее, нечасто использую леворучный. Как правше лучше мне дается игра с ведущей руки. Однако гаденыш так меня разозлил, что я придумал маневр в стиле матча с Открытого чемпионата Австралии 2014 года между Рафаэлем Надалем и Роджером Федерером. И теперь у меня в голове собственный голос зазвучал, как тенор спортивного комментатора: «При форхенде справа Надаля расстояние между игроками увеличивается. Надаль использует левую руку для контроля и точности удара. Федерер аккуратно отступает, чтобы выиграть время на реакцию и подготовку к ответной подаче. Когда Надаль переходит к форхенду слева, расстояние между соперниками резко сокращается, и тот тигром приближается к сетке. Федерер, в свою очередь, старается поддерживать позицию на базовой линии и аккуратно отбивает мячи, чтобы не дать Надалю набрать преимущество. Надаль использует комбинацию обоих форхендов сначала справа, затем слева, чтобы создать разнообразие и непредсказуемость в игре. Он меняет руки, контролирует траекторию и скорость мяча, а также создает сложности для не менее гениального соперника — Федерера».

Рамзи в паре с Элом не тянули и на четвертинку Федерера, как, впрочем, и я не тянул на Надаля. Но преимущество у меня все-таки было. Это моя способность отбивать с двух рук. Эл сразу заметил, что я приготовился выкрутасничать. Он знал мою манеру игры, и по его настрою я заметил, что он готов к обороне.

Солнце оставляло нам минут двадцать, не больше, пока мы не начнем скукоживаться под безжалостными лучами, как разложенные вдоль дороги сухофрукты. Лютый азарт овладел мной. Я внутренне ликовал, сохраняя внешнее спокойствие. Мы собирались сыграть решающий тай-брейк, так как конкурирующая фирма догнала нас по очкам. Играть, как водится, собирались до десяти, продолжая до тех пор, пока у кого-то из нас не случится перевес в два очка.

Эл сделал первую подачу. Я ответил двумя. Бил быстро и непредсказуемо. Пару раз пришлось прикрикнуть на Джесс. Она чуть все не испортила, болтаясь под ногами. И не отбивала толком, и не могла занять такое место на корте, чтобы не мешать. А я как сменил руку в форхенде, так у Рамзи челюсть отвисла, и весь он аж позеленел. Поменялись площадками с нашими соперниками после завоеванных шести очков, но это бедолаг не спасло. Обыграли их вчистую.

Я хотел дать Джесс ее заслуженное «пять». Все ж таки ей не удалось помешать мне победить. Закинул перед ней растопыренную ладошку, но она не ответила. Глянула на мою пятерню с презрением. Надулась, видно, из-за того, что я на нее накричал. Ну да ладно. Позлится и перестанет. Главное, сам я себя чувствовал отлично. Эл потопал в душ. Рамзи уселся на лавку у дальней стены корта под печальными куцыми деревцами. Вид у него был помятый. От былой, только-только проклюнувшейся чемпионской выправки не осталось и следа. Даже странно, что моя победа до того сильно на него подействовала. Я откупорил еще одну бутыль воды, которая валялась рядом с нашими вещами и за время матча нагрелась так сильно, что показалась кипяченой. Вот дрянь. Я сплюнул то, что набрал в рот и не успел глотнуть. Подал знак Джесс, показав сначала на бутыль, потом в сторону аллейки с магазинчиками, чтобы она поняла, что я отправился за живительной влагой. Джесс кивнула в ответ, не меняя обиженного выражения. Она на всех парах двигалась в сторону лавки, на которой сидел Рамзи. Ей нужно было утешить цветного малыша, над которым она взяла шефство. Правильно говорят о женщинах с их материнским инстинктом. Уж лучше б он распространялся на детей, чем на неповзрослевших мужиков или выводок из десяти кошек.

Я брел по раскаленной аллее форта Галле, и продавец каждого встречного магазинчика считал своим долгом крикнуть мне вслед: «Хелло, мистер! Веар а ю гоинг? Ком ин». Это утомляло, и я уже по привычке не обращал внимания. Приветственно качал головой, как городской сумасшедший, то ли сам себе, то ли им в ответ. Увидев издали выставленную на улицу холодильную камеру с напитками, я просиял и направился к ней. В этот момент мимо меня прошла ланкийская девица, и я, не рассчитав траектории, легонько задел ее плечом. На секунду мы встретились взглядами. Странно, обычно местные жители улыбаются мне, как святому явлению. Неважно, что у них там на уме. Но вот улыбка чиста и радостна, как утро Рождества Христова. Эта же особа прожгла меня такой нескрываемой ненавистью, что я опешил. Я, не успев толком разглядеть ее лица, запомнил лишь два черных, горящих на смуглом лице миндалевидных глаза. От встречи этой у меня немного сжались яички, в прямом и переносном смысле. Мне стало даже малость не по себе. Не знаю уж, что в девице было такого — в ней самой или в ее яростных глазах, да только мне тут же захотелось к падре на причастие. Замерев у рефрижератора с водой, я уставился вслед агрессорше. Она неторопливо плыла дальше по аллее, покачивая худыми, как у некормленой коровы, бедрами. Длинные руки ее неспешно болтались вдоль тела, как стрелки маятника. Раз-два, раз-два. Я засмотрелся на мерное покачивание рук и бедер. На стройность и долговязость ее фигуры. На черные вьющиеся волосы невероятной длины, спускающиеся чуть ли не до самых пят.

Продавец лавки заметил мое внимание. Подойдя ближе, он с пониманием дела изрек:

— Она теперь местная знаменитость, сэр! Поэтому так и важничает.

Я вышел из оцепенения.

— Что вы сказали?

— Я про Кэйлаш, — продавец магазина махнул пухлой блестящей рукой в сторону удаляющейся незнакомки. — Это сестра местного серфера Санджая Ароры, которого недавно нашли на побережье с проломленным черепом. Теперь все об этом говорят — и местные, и экспаты.

Мужичок закачал головой из стороны в сторону той характерной индийско-ланкийской манерой, которая может означать что угодно. Иногда мне кажется, что у этого жеста столько же значений, сколько у хорошего ругательства, спектр которого варьируется от самых чарующих перспектив до низведения объекта в полное ничтожество. Смотря в каком контексте и с какой интонацией произносить.

— Я слышал об этом. — Я попытался сглотнуть, но комок встал в горле. Мы, обитатели виллы «Мальва», предпочитали не говорить о происшедшем. Что, впрочем, не означало, что мы об этом не думали. — А что еще говорят?

Продавец магазина посмотрел на меня внимательнее, чем прежде, и тоже сглотнул:

— Говорят, брат Кэйлаш связался с белой женщиной, и ее муж пристукнул его из ревности. Всем было ясно, к чему рано или поздно приведет образ жизни Джая. — Торгаш развел руки в стороны. Этот жест, кажется, значит одно и то же на всех языках. Я кивал и слушал, а продавец смотрел на меня внимательно. Говорил медленно: — У нас, сэр, очень почитаются семейные традиции. Потому каждый бы так поступил на месте ее мужа. Вы понимаете, о чем я? — Он сердито сдвинул брови. — Если б жена была нечестивой, то каждый…

Я вытянул пару бутылок воды из холодильника, рассчитался и побрел обратно в сторону корта. Эл и Джессика меня заждались, а Рамзи уже не было. Он спешно уехал на смену. А мне так хотелось посмаковать победу. Обсудить, как я вывел юнца из равновесия своими форхендами. Я заговорил. Джесс слушала напряженно, а Эл, как всегда, молчал и улыбался. После пяти минут моей пламенной самозабвенно-самовлюбленной речи жена не выдержала и вставила:

— Рамзи вовсе не от твоих умелых форхендов из обоймы выпал, Гиг, душка. Он понял, что ты владеешь как правой, так и левой рукой, что в сочетании с мотивом и нахождением поблизости с местом преступления делает тебя подозреваемым в убийстве его друга детства Санджая. Вот он и стал сам не свой, а не то, что ты подумал.

Я приуныл. Два высказанных против меня подозрения в диапазоне десяти минут, сделанные разными людьми, серьезно меня обеспокоили.