Идентичность Лауры - Маркович Ольга Владимировна. Страница 24

— Да так.

Он заметно расстроился и, сложив салфетку, лежащую на столе, принялся разглаживать сгиб ногтем.

— Нет, все-таки ты зачем-то спрашивал, — не унималась я, понимая, что испортила момент.

— Не бери в голову, Труди. Это, в сущности, пустяки.

— Ты об этом советовался тогда с Джессикой? — вырвалось у меня.

Эл переменился в лице. Зря я это сказала. В глазах у него возник правомерный вопрос.

— Как ты узнала? Ведь вы с Джесс не разговариваете.

— Услышала. Случайно. Не хотела подслушивать. Но так вышло. Что мне было делать? Знаешь, не так просто перестать слушать, если начал.

— Наверное. — Эл поморщился. — Я не хотел на тебя давить. Если тебе тут не нравится, то и говорить не о чем. — Он грустно улыбнулся и стал размахивать широченными ручищами в попытке привлечь официанта и сменить тему.

— Мне, Эл, нигде не нравится. Это какая-то зашоренность натуры.

Я по-прежнему жалела об испорченном моменте. Думала о той детской радости, с которой Эл начал разговор.

— Ты не зашоренная, Труди. Ты столько прочитала, столько знаешь. И ты ведь пишешь!

— Бестолковую фигню.

— Те статьи, что ты мне показывала, — они великолепны.

— Знаешь теорему о бесконечных обезьянах?

— Нет.

— Так вот, считается, что абстрактная обезьяна, беспорядочно ударяющая по клавиатуре в течение неограниченного количества времени, рано или поздно напечатает «Гамлета». И хотя вероятность того, что она слово в слово передаст драму Шекспира, настолько мала, что ей не хватило бы времени с момента зарождения Вселенной до наших дней, но в течение неограниченного срока это непременно случится! Эта вероятность рассчитана математически и доказана. — Я изображала профессора Стэнфорда.

— Тебя послушай, так Джессика рисует, как даровитая шимпанзе. А ты пишешь чуть лучше макаки. — Эл засмеялся в голос. — И в чем же ты хочешь убедить меня, Труди? Что обе вы безнадежны?

— Это просто шутки, Эл. Обесценивающие шутки!

— В любом случае тебе понадобится на статью гораздо меньше времени, чем той, хвостатой, на Шекспира.

— Да. С одной стороны бесконечные обезьяны, с другой — искусственный интеллект, отнимающий хлеб. Давай-ка и правда заведем небольшую фермочку, родной, и начнем выращивать тепломордых телят!

— А как же Гиг и Джессика? — удивился Эл.

— Я давно хочу отделаться от этой парочки! — шепнула я заговорщицки.

— И как ты себе это представляешь? — Эл будто не понимал моей иронии. Хотя обоим нам было ясно, что это та доля шутки, в которой есть правда.

— Большой вопрос. Но ведь и ты знаешь, что так не может продолжаться вечно? — ответила я уже серьезно.

— Знаю. Но не представляю легкого решения. Если быть более точным, никакого не представляю. А теперь еще и Лаура. Я видел ее впервые тогда в саду. Это безумно странное чувство. Будто я знаю и не знаю ее. Совершенно не знаю. Вы похожи, но она другая.

— Лаура особенная, — кивнула я.

— Как и вы все. Никого удивительнее в жизни не встречал.

— Ты же с одними коровами на своей ферме общался, — съязвила я, конечно, имея в виду крупный рогатый скот.

— И то верно. Сначала с коровами, теперь с мартышками.

Я шутливо стукнула его по плечу. Он увернулся. Мы расхохотались.

В то утро мы были совершенно счастливы.

Давно не резвился я слюнявым карапузом на качелях собственного унижения. Я был тем самым мальчонкой, что жует козявки в глубокой растерянности из-за того, что к нему на день рождения никто не пришел. Так чувствовал себя я, стоя с букетом тропических цветов в ангаре, где моя жена тянула сложенные в поцелуе губы к худощавому ланкийцу. Да, Джессика умела удивлять.

Зашвырнув примирительный букет в кусты, где ему самое место, и не помня себя от бешенства, я выдернул ее из нарядного шатра, похожего на Таймс-сквер в канун Рождества, и потащил к выходу. Абсурдность того, что устроила Джесс, выбивала почву из-под ног. Нам определенно надо было что-то с этим делать. Нам всем.

Джессика сопротивлялась и упиралась. Обзывала меня последними словами, рычала дикой кошкой. Так было всю дорогу до дома, пока она не обмякла. Повисла на моей руке кроткой невольницей. Я отвел ее в нашу комнату. Она молча разделась. Раздела меня. Мы смотрели друг на друга, как подростки перед дефлорацией. Джесс, такая маленькая, несчастная и потерянная. Ребенок со взрослым взглядом или взрослая со взглядом ребенка. Все в одном. Я не хотел ее трогать. Кажется, секс стал для нее привычным способом решать проблемы. И было в этом что-то нездоровое. Тяжелое, как испещренное шрамами тело бывалого генерала под мундиром, увешанным орденами. Будто бы этот старый вояка не признавал, что настало мирное время и ему пора на покой. И все ходил на аудиенции и балы, танцуя из последних сил, не снимая бренчащих медалей, золоченых погон и сабельки на боку. И всем вокруг было видно, как ему тяжело. Что он хочет под теплый плед, в кресло у камина, но что-то ему мешает. Джесс не показывала ран, которые прятала под экипировкой. Может, потому, что «панцирь сексуальности» был тем единственным, что она знала о себе наверняка. Пополняя коллекцию на парадном наряде орденами, она укрепляла броню от внешнего мира. И хуже всего, что я опять с каким-то звериным удовольствием подыграл ей в этой дурной привычке. А после, не говоря ни слова, оделся и съехал на первый этаж в холл, оставив одну.

Несколько дней мы не разговаривали. Она носилась по комнате раненым зверем и никак не могла смириться с мыслью, что мы с Элом решили отсидеться на вилле до окончательного решения по Лауре. То, что она не согласна, я знал по топоту, доносившемуся сверху, и по дрожанию люстры. Это же не Труди, которую хлебом не корми — дай запереться где-нибудь. Поговорить Джесс не пыталась, потому что уход мой сильно ее обидел. Я это знал и немного наслаждался этим.

На третий день нашей самоизоляции Эл с Труди собрались в бар на завтрак.

— Такое ощущение, что женщинам всегда хочется чего-то противоположного. Когда можно гулять, она сидит в четырех стенах, а как только мы решили воздержаться от прогулок, ей тут же понадобилось выйти в свет.

— Это не ей. Это мне нужно, — ответил Эл.

Думаю, он прикрывал Труди, но я согласился:

— Идите. Как раз заберешь ключ от ангара у нашего ланкийского Казановы! Представляю истерику Джессики, когда та узнает, что вы с Труди выходили на прогулку, в то время как она вынуждена сидеть дома, как Ассанж в посольстве Эквадора. — Я хохотнул и плюхнулся на диван, на котором последние три дня ел, спал и пил. Весь спектр человеческих удовольствий.

— Почему ты так на нее взъелся? — спросил Эл с лестницы, которая вела на второй этаж к спальням.

— Не понял? — переспросил я, громко втянув свежевыжатый лаймовый сок из трубочки.

— Вы с Джесс постоянно встречались с другими людьми. Что теперь не так?

— Это она встречалась с другими людьми, приятель! — Я снова глотнул сока, и тот обжег мне глотку. Эл смотрел непонимающим взглядом.

— Да-да. Мне и одной бабы хватало с лихвой, чтобы кто-то еще пилил мне мозги. Дальше пьяных обнимашек в баре я как-то не заходил. Мне было ее достаточно. В хорошем и плохом смысле. Достаточно Джесс. А ей меня — нет.

— И почему ты тогда это позволял?

— Знаешь, Эл, думаю, это даже не любовь, а патология какая или одержимость. Сам себя ненавидишь, но готов на многое. Или, может, даже не готов, но делаешь.

— Наверное. Я не знаю.

— Знаешь, Эл. Конечно же, знаешь. Ведь ты в том же дерьме, что и я. Ты можешь бесконечно успокаивать себя тем, что Труди — ангел. Но только какая, в жопу, разница. Белый и черный лебедь. Тра-та-та-та, тарара-та-та, тра-та-та-та, тарара-та-та, тра-та-та-та-а-а-а, тра-та-та-та-а-а-а, — пропел я и, устроившись на диване поудобнее, продолжил бездумное бдение.

В тот же день, вечером, после того, как Джесс узнала о прогулке Труди, она ожидаемо устроила нам с Элом ужасную сцену. Собрав небольшую сумку с вещами, она попыталась покинуть дом. Посовещавшись, мы решили пристегнуть ее к кровати. Наручники обычно не вызывали у нее отрицательных эмоций, ведь связывать друг друга было нашим маленьким фетишем. Конечно, не в этом случае. Но что оставалось делать? У Труди не было желания сбегать. А Джесс сама напросилась. Втягивает в нашу жизнь посторонних людей. Мужики вокруг нее мрут как мухи, так еще и Лаура объявилась, от которой непонятно чего ожидать. Такое решение казалось не совсем экологичным, но правильным. Если выбирать между двух зол — «привязанная Джесс» и «свободная Джесс, которая постоянно ввязывается в истории», выбор очевиден. По крайней мере, на время.