Идентичность Лауры - Маркович Ольга Владимировна. Страница 47

Эпилог

Дерево в центре площади походило на спрута. Ветви-щупальца охватывали пространство у входа в Национальный госпиталь ментального здоровья Ангоды. В жизни не видел таких великанов. Оно просто торчало из клумбы, как зарывшийся головой в илистое дно осьминог. Здоровое, вековое, с необъятным стволом, нарочито театральное дерево. Может, именно оно добавляло атмосфере драматизма. Я представил себя героем пьесы или кинофильма. Молодой честный врач, приехавший в психиатрическую лечебницу на краю мира и попавший в водоворот странных, загадочных обстоятельств. Молодой? Относительно. Честный? Пожалуй. Но у честности, как и у религиозности, сильно размыты границы. Потому я предпочитаю не принадлежать ни к каким конфессиям, кроме собственного кодекса чести. В психиатрической практике встречается столько страшного и странного, что частенько задаешься вопросом: кто писал эти грустные, лишенные здравого смысла человеческие судьбы? Можно было бы сказать — Бог. Можно было бы. Но я атеист. Многие врачи атеисты. Это удобно. Нет соблазна обвинить в своих ошибках кого-то другого.

Тропинки. Тишина. Мрачная обшарпанность строений. Я сидел на лавочке в тени ветвей древесного спрута и читал записи в блокноте. Ждал, когда за мной спустятся. Крупный охранник, похожий на ланкийского Шакила О’Нила, поглядывал в мою сторону с недоверием. Кругом сновали милые смуглые девушки в серых платьицах до колена, в белых чепцах и таких же гольфиках. Точно медсестрички из Silent Hill. Их благочестивый вид вызывал скорее тревогу, чем успокоение. Сбиваясь в стайки по три-четыре, они сновали вокруг, оценивая меня. Сплетницы-старшеклассницы. Я еще не привык к местному колориту и надеялся не привыкнуть. На Ланке для меня было слишком жарко, слишком грязно и слишком много внимания. Единственное, что заставило меня притащиться сюда — это пациент. Пациентка. Гражданка Соединенных Штатов Америки — Лаура Арчер, как она именовалась сейчас. Больше известная общественности как Лаура Хитченс. Несколько лет назад она подозревалась в громком убийстве жениха. Тогда ее причастность к делу не была доказана. Тем интереснее, что имя Лауры всплыло снова в связке с еще более пугающими происшествиями, но уже вдали от дома. Снова убиты мужчины. Снова тем же способом. А виновница не вызывает ничего, кроме сочувствия.

Я писал диссертацию на тему диссоциативного расстройства идентичности, когда учился в Пенсильванском университете, и потом много лет специализировался на теме расщепления сознания. Наверное, поэтому меня наняли разобраться с ситуацией как эксперта и представителя государства. А может, никто, кроме меня, просто не согласился тащиться в такую даль.

Задача стояла подтвердить диагноз и убедить власти Шри-Ланки передать пациентку на родину для дальнейшего разбирательства. Лаура обвинялась в убийстве двух граждан Америки в противовес одному ланкийцу, поэтому мы хотели сами судить или лечить ее. Я не был уверен, что подозреваемая действительно страдала расстройством, которое встречается в массовой культуре гораздо чаще, чем в жизни. И именно благодаря фильмам и книжкам синдром множественной личности стал спекулятивным инструментом для тех, кто пытается избежать наказания или привлечь к себе внимание.

Задача, которую я решал для себя в этой авантюрной вылазке — создание личного бренда. Я вдоволь наработался в чужих интересах и открывал собственную практику. Огласка за счет громкого дела Лауры Хитченс виделась мне хорошим способом заявить о себе.

Недавно я расстался с гражданской женой Лизой, которая ушла от меня, так и не дождавшись заветного кольца за семь лет совместной жизни. Что ж, тем лучше. Я был абсолютно свободен и предоставлен самому себе. Лиза иногда снилась мне, и, может, еще поэтому я хотел сменить обстановку. Все в нашем доме напоминало о ней. Тихие, счастливые, неразличимые между собой годы.

Пока я мирно сидел на лавочке под древесным спрутом, за мной вышла Сави Сенанаяке, врач, с которой мы вели переписку. Это была невысокая миловидная женщина чуть квадратного телосложения с чистой и гладкой кожей кофейного оттенка. Она улыбнулась и протянула мне руку. Одета Сави была по-европейски: в блузу и джинсы.

— Курт Мак-Келли, — представился я, крепко пожав ей руку. Мне понравилась открытость коллеги. Женщины, которых я успел повстречать на острове, были приветливыми, но отстраненными. Кокетство — да. Физический контакт — ни в коем случае.

— Вы мужчина, — сказала она улыбаясь.

— А что, я не должен им быть?

— «Мак-Келли» ассоциировалось у меня с женщиной. И потом, в нашем отделении не принято, чтобы мужчины работали с пациентками.

— Это проблема?

— Не для меня. Но общество у нас очень традиционное. Пройдемте?

Я двинулся следом за Сави. Она вела меня длинными тропами и переходами. Территория Ангоды оказалась непомерно большой. Корпуса, корпуса. Милые лужайки, охрана и решетки на окнах.

— Как она? — спросил я.

— Ваша соотечественница?

Я кивнул. Сави пожала плечами с легким смущением:

— Сейчас увидите.

Мы зашли в большой барак с бесконечными вереницами железных кроватей, тянущихся вдоль стен справа и слева.

— Вот она. — Врач указала на койку в центре. На ней, поджав под себя ноги, лежала брюнетка с длинными спутанными волосами, весившая не больше 88 фунтов. Она постанывала, будто ребенок, баюкающий себя.

— Пациентка не ест, не пьет, непрерывно стонет. Ее сторонятся другие пациентки. Вот история болезни. — Сави Сенанаяке протянула мне серую картонную папку. — Ознакомьтесь.

— Хорошо. У меня будет кабинет, где я смогу терапевтировать пациентку?

— Да, для этого все готово, — кивнула Сави.

— Спасибо. Я почитаю ваши записи и выпью кофе, а потом вернусь на отделение, — сказал я.

— Я вас провожу и покажу, где кофе наименее мерзкий. — Сави начинала мне нравиться. Она понимала степень важности кофе во врачебной жизни. — Только не ждите, что сможете найти на территории Ангоды капучино или двойной латте. — Кажется, доктор Сенанаяке немного флиртовала со мной.

— Где вы учились? — спросил я, пока мы шли бок о бок по узкой дорожке, заросшей мелкой поджаренной на солнце травой.

— В России. У них отличная психиатрия.

Я забыл, что потею и плавлюсь, как свеча. Принюхался к себе. Вроде ничего. Вытер набежавшие на лоб капли.

— Неожиданно. Россия! Морозы вас не пугали?

«Сейчас бы мороза!» — мелькнула у меня шальная мысль. Рубашка моя вымокла пятном Роршаха на спине.

— Пугали. Морозы и медведи. Но обошлось. — Сави улыбнулась. Я представил ее со снежинками на ресницах и в ушанке со звездой на лбу, как у Шварценеггера в «Красной жаре». Это вызвало милый когнитивный диссонанс.

Мы остановились. Она указала на отдельно стоящее здание, около которого, как голуби на венецианской площади, толпились одетые в серое медсестрички. Увидев меня, те разом замолчали, по-птичьи повернули белые головки в накрахмаленных чепцах, а через секунду защебетали вновь.

— Вот тут, — сказала она, и когда я уже пошел к кафетерию, Сави крикнула мне вслед: — Будьте осторожны, доктор Мак-Келли!

Я улыбнулся:

— Чего мне следует бояться? Дурного американо? Или растворимого кофе из пакетика?

Сави пожала плечами. Я покачал головой в ответ, показывая, что не о чем беспокоиться. Но на душе стало скверно. Я имел обширный опыт в данной области и поэтому в глубине души понимал, о чем идет речь. Больные с расщеплением личности — особенные клиенты. Они требуют абсолютного внимания, абсолютной честности. Между врачом и пациентом формируется собственный микромир с договорами и правилами. Однако я знал себя и не волновался по этому поводу. Слишком уж я практичен и циничен. Больше я боялся того, что диагноз не подтвердится. И тогда я приехал зря. Хотя если подумать, даже и тогда не зря. Если эта девушка — коварная и изобретательная убийца, которую я разоблачу, моя новая практика получит долю славы, необходимую для хорошего старта. А если помогу ей и верну на родину, то и того лучше. Выходило, в любом случае я в плюсе. Потому, думается, милая Сави Сенанаяке зря обо мне беспокоилась.