Идентичность Лауры - Маркович Ольга Владимировна. Страница 50

— У вас преступный ум, Труди.

— Нет. Это просто инстинкт самосохранения. И потом, я говорю вам как есть.

Это действительно подкупало.

— Меня поразило, что у вас была разработана система договоров по правилам и времени владения сознанием с остальными личностями, — заметил я, когда она замолчала. — Тоже ваша идея, Труди?

Она довольно улыбнулась. Интересно, что Лаура вызывала прилив нежности одним своим видом, изяществом и манерой изъясняться. А Труди походила на синий чулок. В ее выражении лица и позах не было женственности. Она говорила хрипло и отрывисто. Казалась угловатой и холодной. Если это игра, то она талантливая актриса.

— Да, я ведь много читаю. Не только художественную литературу, но и другую, полезную. Я прочла труды доктора Фрэнка В. Путнама про диссоциативное расстройство. Он писал про «договоры».

— Вы могли бы воспользоваться этой информацией, чтобы симулировать болезнь? — Я решил спровоцировать ее и посмотреть на реакцию.

— Напомните, вы приехали сюда, чтобы помочь Лауре? Или с какими-то другими целями? — Труди сощурила глаза, не отводя от меня взгляда.

— Чтобы помочь, — ответил я. — Простите, это неправильно с моей стороны. Я сторонник презумпции невиновности.

— Какая уж тут невиновность, — вздохнула она. — Два человека видели, как мы ударили Эла.

— Расскажите про Эла.

— Это была случайность. Мы с Джессикой потеряли контроль, и вышел Тихоня Му. Увидел драку, испугался и захотел ее остановить. Он не любил Гига. Гиг пугал его. А Эла он любил. Эл гладил нас по голове, когда мы просыпались от ночных кошмаров. Му попал по Элу случайно.

— Как вы пережили его гибель? — спросил я, зная, что у Эла с Труди были отношения.

— Я ее не пережила, — ответила она, а потом добавила: — Я думаю, худшее наказание для человека не тюрьма, не психушка и даже не смерть. Худшее — это потеря того, кого любишь. А еще вина. Потеря и вина. Нет ничего мучительнее.

В тот день я не узнал ничего больше. И так было о чем подумать, обдумать услышанное. Пока я так и не встретился с Джессикой, хотя был наслышан о ее появлениях от медперсонала. Каждый раз, когда она занимала сознание, то устраивала дебош, спорила и ругалась. Поэтому Труди старалась ее не допускать до управления. Но их «система договоров» совсем расшаталась, произошел откат, и в клинике чаще всего они сменяли друг друга произвольно. Прошло недели две или чуть больше, когда я смог наконец познакомиться с Джессикой. Войдя в кабинет, я сразу понял, кто передо мной. Пациентка сидела, задрав ногу на стул, упершись в острую коленку подбородком, и пристально изучала меня. Кажется, она куражилась. Я сделал вид, что не вижу ее позы. Сел. Разложил бумаги.

— Добрый день, Лаура, Труди? — спросил я.

— Я не Лаура. И уж тем более не Труди, красавчик, — сказала она незнакомым мне голосом с хрипотцой.

— А кто вы? — продолжил я игру.

— Джессика. А вы?

— Я доктор Курт Мак-Келли.

— Знавала я парочку Куртов, Рассела и Кобейна. Тоже симпатичные ребята. Может быть, дело в имени?

— Не знаю, — ответил я.

— Ну а я возьму на вооружение. Так можно назвать сына. Тогда он точно вырастет симпатичным. — Она облизала губы и сощурилась. Волосы ее были всклокочены, напоминая прическу Анджелы Дэвис. «Свободу Анджеле Дэвис!» — мелькнуло у меня в голове. Может быть. Хотя вряд ли. Таких, как она, надо держать на цепи.

— Джессика, я приехал сюда, чтобы помочь вам, — сказал я.

Она посмотрела на меня с презрением:

— Мужчины не помогают. Они пользуются.

— Все друг другом пользуются, — возразил я. — Не только мужчины женщинами.

— Разве?

— В той или иной степени. — Я не понимал, к чему она клонит, но глаза пациентки горели нездоровым огнем.

Она спустила ногу со стула, выпрямила спину и, опершись руками о сиденье, вытянулась вперед:

— Этим вы себя успокаиваете?

— Не понял?

— Этим вы себя успокаиваете, когда пытаетесь объяснить себе, почему она ушла от вас?

— Кто?

— Та женщина, что разбила вам сердце.

— Никто ничего мне не разбивал. Я сам… — Я осекся. Эта плутовка уже вытянула из меня больше, чем я собирался сказать. Она рассмеялась. Довольно откинулась на спинку стула и встряхнула волосами.

— Я так и знала. Я слишком хорошо понимаю мужчин.

Ее хотелось одновременно и придушить, и поцеловать, так она была хороша в своем естестве. Я попытался сосредоточиться.

— Не буду вас переубеждать. — Я ерзал на стуле. Мне не нравилось, что обследуемая перехватила инициативу. — Почему на вас жалуются другие пациентки?

— Потому что я не даю себя в обиду.

— Что вы имеете в виду, Джессика?

— Я не даю им воровать мои вещи. И трогать меня. — Она гордо вскинула подбородок.

— Насколько я слышал, никто вас не трогает. Другие девушки сторонятся вас.

— Это потому, что я объяснила им, что я со мной шутки плохи.

— Как? — спросил я.

— Объяснила, что я богиня Кали. Они теперь держат свои вороватые руки при себе. Боятся кары небесной. — Джессика расхохоталась. — Дремучие ланкийцы все-таки, — добавила она и пристально посмотрела на меня. — Никто не приходил меня навестить? — спросила она, резко переменившись в лице.

— Вы имеете в виду Гига Арчера?

Она отрицательно и немного брезгливо покачала головой. Рот ее скривился в презрении:

— Нет, не Гига. Мой бывший муж меня больше не интересует. Рамзи. Не приходил меня навестить Рамзи Бембо, такой голубоглазый ланкиец, похожий на испуганного олененка? — спросила она беспомощно.

— Насколько я знаю, нет, — ответил я.

Джессика опустила голову и приподняла плечики.

— Что ж. Ладно. — Задумавшись, она машинально крутила перстень на пальце. — А его я отвоевала в честной драке, — пробормотала она себе под нос.

— Кого? Рамзи?

— Нет. — Пациентка разразилась девчачьим смехом. — Не Рамзи. Кольцо! — Она вытянула вперед руку и продемонстрировала мне надетый на безымянный палец перстень. — Одна психическая хотела отнять его у меня. Я расцарапала ей лицо.

— После этого вас привязали к кровати?

Джессика кивнула.

— Что это за перстень? — спросил я.

— Это кольцо Гига. Только не того засранца. Не моего мужа. Это настоящее кольцо из древних преданий. Говорят, оно может помочь человеку избежать наказания за плохие поступки.

— Откуда оно у вас? — спросил я осторожно, понимая, что не должен выказывать недоверия к ее словам. Было похоже, что у Джессики психоз.

— Я забрала его у любимых дядюшек. До тех пор, пока оно было при них, все им сходило с рук!

— Что сходило?

— Всякие непотребства. Ну, вы сами знаете. Благочестивая дева Труди уже наверняка вам рассказала.

— Что с ними случилось?

— С Томом и Тедом?

— Да.

— Пожар, — ответила она. — Не надо было оставлять свою Zippo без присмотра. — И, пожав плечами, она затянула тоненьким голоском:

Путь пешком в Бодхгаю занял у меня много дней. Я их не считал. Просто шел. Ничего больше не было важно. Кроме пути. Кроме пыльных дорог и низкого солнца на замыленном горизонте. Кроме бедняков, чумазых детей с влажными черными глазами, зелено-желтых туков, похожих на армию жуков-листоедов, оказавшихся на выжженной земле. Я был готов закончить свои дни в мутных водах Ганга. Это было даже предпочтительно. Ничего не было важно. Кроме пути. Я пытался простить себя. Ноги стоптались в кровь. Серая пыль забила трещинки. Я хотел боли. Но муки тела не лечили души. Боль вцепилась в меня, как голодная хищная кошка, и грызла, мусолила, обгладывала косточки. Я был где-то вблизи Бодхгаи, но чуть-чуть не дошел до храма Махабодхи. Видел его пирамидальную, как маяк, верхушку над деревьями, но упал. Упал и тогда подумал, что теперь свободен. На груди у меня висела тряпичная сумка, которую на прощание вручила бабушка. Перед тем как отключиться, я услышал ее вкрадчивый голос: «Есть то, что рождается в благости, а есть то, что в страстях. То, что рождается в страстях, вымаливается и очищается благодеяниями».