Колдуны и министры - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 57

Если, однако, внушить Шимане через двойных агентов, что все произошедшее – не более чем комедия, придуманная Наном для того, чтобы сбить курс займа и расправиться с некоторыми людьми, тогда Шимана и «красные циновки», бесспорно, скупят эти бумаги. После этого займ можно будет отменить, а с Шиманой поступить по обстоятельствам.

– Поистине, – воскликнул Чареника, который полгода назад насмерть поссорился с Шиманой из-за верхнеканданских рудников, – ты угадал мой план!

После этого министр финансов вновь отыскал министра полиции Андарза, увлек его в уединенную беседку и начал так:

– Это очень плохо, что государь ударил первого министра, потому что у государя чувствительное сердце, и ему будет совестно увидеть человека, которого он избил, поверив клевете проходимца.

Чареника имел в виду продолжить, что ни арестованный министр, ни клеветник-проходимец не может быть первым человеком в государстве, и что первым человеком должен стать он, Чареника.

Министр полиции сказал:

– Напротив, государь, как человек тонко чувствующий, поймет, что если бы Нан поднял руку, чтоб защититься, то весьма многие в кабинете поспешили бы ему на помощь.

Чареника замер: все-таки этот Андарз в своем бесстыдстве заходил слишком далеко. Но он вздохнул и сказал, что не видит ничего страшного в происшедшем. Арест Мнадеса и прочих грязных людей есть, несомненно, победа.

Что же до ареста Нана – то слова того выскочки либо клевета, либо станут клеветой. У господина Нана слишком много друзей, и Небо, без сомнения, покарает их, если они проявят неблагодарность к другу. Андарз согласился с ним, ибо, хотя он не очень хорошо представлял, что может сделать Небо, он очень хорошо представлял, что могут сделать бумаги из личного сейфа первого министра.

Тут в беседку прибежал секретарь Чареники и еще несколько членов Государственного Совета. Они сказали, что государь подписал указ о назначении Киссура первым министром, а Киссур потребовал первым делом освободить какого-то очередного Арфарру и вместо того, чтобы пытаться приобрести благоволение окружающих, поскакал за этим сумасшедшим. Чареника сказал, что, без сомнения, воскресший старец поведает государю множество занимательных вещей о деревянных гусях и бездонных кубышках, после чего Киссур станет в глазах государя пылью и прахом, и государь тут же разорвет свой указ.

Андарз сказал, что это так, но если по каким-то причинам государь не разорвет указа, то сразу же начнется церемония вступления в должность, и во время обхода крытой дороги Киссура будут сопровождать двадцать «парчовых курток» с церемониальными мечами, и что вместо церемониальных мечей у них будут настоящие. Кое-кто содрогнулся, представив этого молодого безумца зарубленным у алтаря прямо на глазах государя, но Андарз громко закричал, что дело не в Киссуре, а в том, чтобы вразумить государя; что нельзя арестовывать людей просто так, что государь – тряпка, и, стоя над трупом Киссура, он тут же подпишет обязательства не казнить и не править без одобрения Государственного Совета.

Тут уж многие обомлели, услышав, что государя именуют тряпкой.

Чареника царапнул записку и выслал ее из оцепленного дворца.

В Нижнем Городе и на бирже никто не знал о том, что последовало в государевых покоях вслед за официальной церемонией. К концу дня курс государственного займа подскочил на пять пунктов. Люди, ближайшие к Чаренике, спешно, через подставных лиц, продавали бумаги.

В это время Арфарра играл со стражниками в «резаный квадрат». Стражник Изан принес ему из дому котелок с духовитой рисовой кашей и узел с выстиранным платьем. Костлявый старик, однако, ел как боги и покойники, не больше ложки от котелка, стражники дивились и окончательно уверовали.

Изан, только что заступивший в караул, стал рассказывать те новости, которые знал, и рассказал, что Мнадес арестован.

– Говорят, все случилось из-за какого-то полоумного чиновника. Откуда он взялся – никто не знает. То ли это была проделка Мнадеса, то ли самого Нана. Говорят, у этого чиновника рыбья чешуя на боках. Один человек из городской стражи признал в нем своего родича по имени Киссур Белый Кречет.

Арфарра мрачно сказал:

– Когда Киссура привезут сюда, посадите его в соседнюю камеру.

Потом стражники играли в шашки и пили вино. Изан показал Арфарре лиловую бумажку государственного займа и похвастался, что она теперь стоит вдвое дороже. Арфарра стал еще мрачнее.

Тут послышались шаги, закричали замки. Дверь камеры распахнулась, и на пороге камеры предстал комендант, а за ним – Киссур. Комендант был в длинной нешитой рубашке с цветочками, в чулках без сапог, и имел ошеломленный вид. Киссур был в утреннем своем платье свечного чиновника. Поверх платья на нем была алая бархатная ферязь, расшитая изображениями всех зверей и плодов ойкумены, и перехваченная поясом из серебряных пластин с укрепленными на нем кольцами дивной работы, – это была та самая ферязь, что утром еще облегала плечи первого министра, и печать, вдетая в правое кольцо, тоже принадлежала первому министру, – только в соседнее кольцо, на всякий случай, Киссур вдел ножны, из которых торчала витая головка меча.

Белокурый варвар подошел к Арфарре, стал на одно колено и сказал:

– Господин Арфарра! Я арестовал Нана не затем, чтобы утешить собственное честолюбие, а затем, чтобы место продажной твари занял тот, в ком народ четверть века чтит своего заступника: яшмовый араван Арфарра!

С этими словами Киссур стащил с себя ферязь и накинул ее на плечи Арфарры. Присмотрелся и вскричал:

– Ба! Да где же я успел так порвать эту чертову тряпку!

Действительно, – дивная ферязь, украшенная пятнадцатью видами драгоценных камней, тремя рядами знаков и четырьмя добродетелями, была промочена и даже надорвана, и серебрянный пеликан, птица гармонии, потерял свой жемчужный глаз.

Вечером Чареника и еще пять членов Государственного Совета договорились, что государь не имеет права казнить и пытать людей без общего согласия членов Совета, то есть их самих. Андарз, главный зачинщик, написал соответствующий закон. По зрелом размышлении белокурого варвара решено было убить не на людной церемонии, а ночью в государевой спальне, и тут же, окружив государя, потребовать от него подписи под законом.

После этого настал час Овцы, и семеро заговорщиков, не упуская, предосторожности ради, друг друга из виду, поспешили в малую Озерную Залу, где государь в час Овцы появляется у алтаря и подносит предкам овцу в виде серебряного персика. Государь совершал возлияния, а чиновники стояли на коленях, обнажив головы. Сосед тихо спросил Андарза, что будет, если государь подписи не даст? Андарз усмехнулся и сказал: «Это мое дело».

Кончился обряд, распахнулись двери, и в них показался Киссур со златотканой ферязью под мышкой, и высокий – не ниже своего спутника – худой старик в белой холстине. Кто-то прыснул. Чареника насмешливо проговорил:

– Тише, тише! Ясновидящий читает наши мысли!

Старик подошел к министру финансов и сказал:

– Ваши мысли нетрудно прочесть, господин Чареника. Во-первых, вы думаете, что я сумасшедший фокусник. Во-вторых, вы думаете о миллионах, которые приносит вам каждая минута: ведь народ еще не знает об аресте Нана, и покупает билеты займа втридорога. А вы, уже зная, – продаете их. А в-третьих…

Старик замолчал. Чареника побледнел и отступил на шаг. Андарз, министр полиции, не растерялся, и, будто поправляя одежду, дотронулся до плеча. Один из офицеров охраны заметил знак и повернулся, чтобы идти.

– Куда вы, господин офицер? – негромко спросил Арфарра.

Тот вытянулся и стукнул хохлатой алебардой об пол.

– Моя обязанность – проверять посты.

– Ты, я вижу, исполнительный человек, – заметил Арфарра. – Государь дает тебе более важное поручение: возьми сто человек и закрой, пожалуйста, на сегодня биржу. Что же касается охраны государевых покоев, – Арфарра выпрямился и обвел глазами присутствующих, и семеро из них почему-то побледнели, – государь временно доверяет эту обязанность городской страже.