Колдуны и министры - Латынина Юлия Леонидовна. Страница 71

– Не знаю всех обстоятельств, – осторожно сказал Нан, – может быть, эти документы уже у Арфарры.

Шимана пошевелил свою чашечку.

– Ужасно, – сказал он. – У этих, на площади, язык без костей! Станут говорить, что вы, мол, уже договорились с Арфаррой, купили свою жизнь ценой этих бумаг.

– Не думаю, – поспешно сказал начальник «парчовых курток» Андарз. – Там целая папка касается меня, и если б эти документы были в руках Арфарры, он бы нашел способ зачитать эту папку прямо с трибуны собрания.

Нан молчал. Шимана помахал принесенной бумажкой.

– Шесть часов назад, – сказал он, – в Голубом Зале самозванец Арфарра предложил государю восстановить вас в должности. Негодяй Чареника так и закричал: «Нан и Арфарра сговорились за счет блага народа!»

Нан молчал.

– Все дело упирается в документы, – нетерпеливо сказал еретик. – Что скажут, если вы откажетесь их огласить? Скажут, что вы еще надеетесь на примирение с дворцом!

Внезапно Нан вынул из рукава записку и протянул ее Шимане. Записку ему бросил в толпе какой-то из агентов Арфарры. Арфарра предлагал меняться: Нан отдает сундучок с документами, а взамен получает сына.

Андарз всплеснул руками:

– Какая дрянь! Отдайте ему бумаги!

Шимана внимательно прочитал записку и порвал ее.

– Ничего Арфарра с вашим сыном не сделает, – возразил Шимана. – В крайнем случае отрежет… чтобы тот не мог быть императором.

Слово, употребленное еретиком, было непозволительно грубым.

Первый министр побледнел от бешенства.

– Вы думаете, – сказал он, – мы достаточно сильны, чтобы уже ссориться?

– Я думаю, господин Шимана, – сказал Андарз, – что сын Нана и государевой кузины, – единственный, помимо государя, ныне живой отпрыск государева рода, и вам стоит упомянуть об этом на вечернем заседании. А господин Нан за это отдаст бумаги, касающиеся вашего врага Чареники.

На этом и порешили.

Нан и Андарз откланялись и покинули комнату с красными циновками. Шимана остался наедине с писаной красавицей. Он поклонился и сказал:

– Документы – бог с ними, можно повесить Чаренику и без документов. Но вот что важно: чтобы Нан навсегда порвал с этими людьми из дворца и сам добивался их гибели. Кончилось время мира!

– Дурак! – сказала женщина, – народ повесит Чаренику за его преступления, а за какие преступления повесишь ты Арфарру?

– Матушка, – сказал Шимана, – я не понимаю, о чем ты?

– Выборы, выборы, – закудахтала женщина. – А кого выберут-то? В столице, пожалуй, выберут тебя! А в провинции-то выберут Арфарру!

Полное лицо Шиманы стало цвета мела.

– Можно обвинить его… – и тут же еретик замолк. Все те соображения касательно всенародных выборов и Арфарры, которые уже представлялись Чаренике, пришли в голову и его заклятому врагу.

Но следующие слова писаной красавицы заставили Шиману окаменеть.

– Если Нан будет жить, – сказала она, – то кто-то из вас через три месяца отрежет другому голову! А если он умрет сегодня, то он станет богом-хранителем революции. И если смерть его приписать Арфарре и Киссуру, это и будет то преступление, за которое их можно казнить по суду.

– Матушка, – воскликнул Шимана, – я буду неблагодарной лягушкой, если не отомщу за смерть Нана! У нас хватит мужества дойти до эры Торжествующего Добра, даже если придется идти по трупам!

И пошел распорядиться.

Поездка Андарза и Нана к дому первого министра заняла почти час: народ не давал им проходу, осыпая жареным зерном. Министр полиции Андарз заплакал и стал на колени.

– Нан, – сказал он, – вы чувствуете запах свободы?

Нан, по правде говоря, чувствовал лишь запах чеснока.

Нан и Андарз прошли в широкий двор: там, среди ликующего народа, стояло десять сектантов, в красных куртках и с мечами, и впереди них – сын Шиманы, стройный, красивый юноша лет семнадцати. Нан знал его и любил: в отличие от своего отца, тот получил изрядное образование и учился в лучших лицеях.

Юноша опустился на колени перед Наном и произнес:

– Отец сказал: «Пока Арфарра держит его сына во дворце – иди и будь его сыном». Ах, господин министр! Этот колдун Арфарра сделал из бобов и бумаги целое войско наемных убийц и послал их по вашим следам: а вы даже свою охрану оставили в Зале Пятидесяти Полей. Можно мы будем охранять вас?

Андарз и Нан довольно переглянулись. «Все-таки Шимана устыдился, – подумал Андарз. – Послал сына, для примирения, почти заложником». Засмеялся, обернулся и спросил Нана:

– Как вы думаете, – примет государь делегацию или нет?

– Думаю, – сказал Нан, – что с ним случится приступ астмы.

– Что ж, – усмехнулся Андарз, выпятив губу, – он не понимает, что если с ним случится приступ астмы, то через месяц ему отрубят голову?

Нан поглядел на Андарза. Министр полиции, взяточник и поэт, был очень хорош сегодня. Его большие васильковые глаза так и светились, дорогой кафтан был измят и разорван на груди, и на высоком лбу красивого цвета спелого миндаля была повязана красная шелковая косынка. Он совсем не походил на того человека, который, два года назад, прятался в масляном кувшине и плакал в ногах Нана.

– А вы понимаете, – сказал Нан, – что если через месяц государю отрубят голову, то через два месяца ее отрубят нам?

– Я думаю, что это совершенно неважно, – ответил Андарз.

Оба чиновника сошли с лошадей и расцеловались на прощание. Солнце билось и сверкало в мраморных плитах двора, челядинцы и красные циновки почтительно щурились в отдалении, и с холма, на котором стоял дворец, в раскрытые ворота виднелись бесчисленные беленые крыши и зелень садов, и пестрая толпа на улицах и площадях.

Андарз вскочил на лошадь и поскакал к своим войскам. Нан долго глядел ему вослед, на солнце, город, народ и небо. Обнял сына Шиманы, засмеялся и сказал:

– А вы правы! Арфарра попытается меня убить, – пошлю-ка я за своей охраной.

Черкнул записку и отослал с одним из секретарей.

Нан прошел по аллее, усыпанной красноватым песком, в малые покои в глубине сада. Он шел очень медленно. Встретив садовника, стал расспрашивать его, хороша ли в теплицах клубника, та, которую он всегда посылал государю. Полюбовался цветущими кувшинками и долго стоял в детской у пустой колыбельки.

– Ну, – хлопнул Нан юношу, – пошли за сундучком!

Сын Шиманы как-то растерянно улыбнулся и последовал за министром. Они прошли в малый, скромно отделанный кабинет, с толстым харайнским ковром во весь пол и неброскими гобеленами в белых и голубых тонах. В углу стояло множество богов-хранителей, и юноша вздрогнул от дурного предчувствия, заметив среди них яшмового аравана Арфарру. Нан долго что-то делал одной рукой у каминной решетки, так что сектанты даже подскочили, когда угол ковра вдруг стал опускаться, открывая щель, черную, как лаз в преисподнюю.

Нан сошел вниз, а один из сектантов, вышивальщик по занятию, взял фонарь в виде шара, увитого виноградными гроздями, и полез за ним. «Экие аккуратные ступеньки, – подумал вышивальщик. – У нас так дома не чисто, как у них в подземелье».

Ход был довольно узок. Нан скоро остановился, вынул из стены небольшой сундучок и дал его в руки сектанту. А правую руку, замотанную бинтом, сунул за пазуху. Сектант, топоча к выходу, полюбопытствал:

– А куда ведет этот ход дальше?

– Во дворец. Можно даже дойти к моему кабинету.

– Ба, – так мы, значит, можем пробраться во дворец без всякого штурма? Или там – засада?

– Не знаю, – сказал Нан. – Об этом ходе знаю только я и государь. Я почел лишним сообщать о нем моему преемнику, а государь, сколь я знаю, мог и запамятовать.

– Ба, – промолвил сектант, – все-таки у нас неподходящий государь.

Нан помолчал, потом сказал:

– Этот Арфарра, вероятно, велел постукать по стенам, только нынче эти вещи не так строятся, чтобы до них можно было достучаться.

Тут они вышли в малый кабинет. Вышивальщик стал вертеть сундучком на столе, и Нан торопливо сказал: