Назад в СССР: демон бокса (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич. Страница 28

Не точно представляя, что меня ждёт, я уснул на верхней полке, а по возвращении на Войсковой увидел, что бабушка немедленно метнулась к телефону, накрутила диск и крикнула:

— Приехал!

Хоть для неё не было никаким секретом, где внук и когда вернётся.

Пока уплетал вкусные оладушки на пару с дедом, приплыли родители тела. Не иначе как взяли такси, отцовский белый «Москвич» тихо гнил во дворе, укрытый тающим мартовским снегом. Евгений полыхал Везувием, его половинка шептала со второй линии атаки «тише-тише». Пророкотал:

— Вернулся!

Я пожал плечами и намазал сметаной следующую оладку. Добавил брусничного варенья.

— Вы бы разделись. Присели, — попробовала бабушка.

Но он не слушал. Сдвинул на затылок дорогую шапку из коричневого песцового меха, открыв желающим его видеть, а также нежелающим, потный морщинистый лоб. Пятьдесят ему в следующем, не курит, пьёт мало, а уже почти старик. Я бы пошутил: вот что делает с людьми научный коммунизм, но шутки и подколки про него самому надоели.

Неожиданную струю внёс дедушка Стефан.

— Вот ты, Евгений, кричишь «запрещаю всё!», а внук ездил на всесоюзные соревнования. Государственное дело, понимаешь, по системе милиции-МВД. А узнают там, что ты ставишь палки в колёса, и ну? Как тебе доверить преподавание у студентов, их человек триста в аудитории, если с единственным сыном справиться не хватает тебе… как его… педагогического умения? Тем более, пока профессорство твоё висит в воздухе, — дед чавкнул оладкой и закруглил: — Ты как хочешь, зятёк, а внука я в обиду не дам. Не угомонишься — надену ордена, возьму партбилет и пойду в твой партком. Говорить с товарищами как коммунист с коммунистами.

Он не сказал, что прежде поднимет железнодорожные связи, чтоб его визиту предшествовал звонок из райкома, а то и из обкома КПБ, оно и так понятно. Да и верхом на продуктах дедушка много весит, всем хочется вкусно кушать и не стоять в очередях за дефицитом.

Бабушка недовольно стрельнула глазками. Она-то поддерживала дочку, вынужденную считаться с мужем. Промолчала.

Отец тела крутанулся, посмотрел на жену. Окружён. Интересно, как себя бы повёл среди четырёх шпанёнков с нунчаками? Здесь откатил назад.

Глухо бросил:

— Поехали домой. Хватит уроки пропускать.

— Да не вопрос. Но в присутствии мамы, бабушки и дедушки хочу услышать, что больше не будешь нападать на меня и бить, обзывать, унижать. А главное, вы больше никогда, слышите? Никогда не вмешивайтесь в мои занятия спортом.

Он кивнул нехотя и потопал к двери. Я по-прежнему топтал оладки.

— Почему не идёшь?

— Я не слышал твой ответ. Громко, отчётливо. И мама тоже — что не попытается запрещать спорт.

— Он ещё условия мне ставит, мерзавец! — взвизгнул «везувий».

— Бабушка, можно ещё пару оладушек? Никто никуда не торопится.

В общем, я выколотил из родителей тела нужные мне заверения, не питая иллюзий. Оба не горят желанием соблюдать договорённости и по первому подходящему поводу их нарушат. Но что делать? Бесконечно оставаться на Войсковом — никак. Афера со спортинтернатом далека от гарантии успеха. Вместо абсолютной досрочной победы удовлетворюсь по очкам, понимая, что соперник не повержен и готовит немедленный реванш.

Сложил вещи. В том числе Олдриджа и Дойла, их боялся оставлять на Одоевского как образчики тлетворной буржуазной литературы, вдруг псих их выкинет, и будет крайне неудобно перед учительницей. Назад ехали на двух автобусах с пересадкой и ожиданием на весеннем морозце, молчали. В квартире отец тела включил вышеупомянутый «Горизонт» и сделал вид, что по уши увлечён репортажем о тружениках полей. Наверно, с тем же успехом таращился бы в тестовую сетку, транслируемую в перерыве между утренними и вечерними телешоу о рекордных плавках и сердечных встречах Брежнева с товарищами по партии из европейских соцстран.

Женщина проводила меня в комнату.

— Добился своего?

— Не добился главного. Понимания. Зачем ему это? Зачем тебе? Вы рвёте нервы себе и мне, а они не восстанавливаются. Не проще ли отпустить вожжи? У нас почти весь класс закурил, а я не курю. Не скидываюсь с пацанами на пиво. Не шатаюсь по вечерам по району, а меня любая банда с радостью примет — кому хошь башку отобью. Учусь на «четыре» и «пять». Никогда не болею. Что вам ещё надо?

Она опустилась на стул, наблюдая, как раскладываю вещи. Долго думала.

— Нам нужен привычный порядок вещей. Где родители решают, сын слушается.

— Ага. Спорт — только предлог. Камень преткновения. То есть по любому другому поводу придурок набрасывался бы на меня с кулаками, обзывал «мерзавцем» и «паразитом»… Мама! Ну почему я у вас только один? Тратил бы он свой немереный педагогический капитал на двоих-троих?

— Потому что я сделала несколько абортов и больше не беременею, — с неожиданной откровенностью ответила та. — Это сейчас он того, поистрепался. Раньше — каждый вечер хотел.

— Знаю. Оттого кипятком писал, когда я в туалет шёл мимо вашей койки.

— Так и переезд сюда — чтоб удобнее было, комнаты-то отдельные! — она удивилась моей недогадливости. — Да, отдельные. Только боевой запал угас. Бесится, а не может. Оттого срывает злобу.

Что не отменяет её участия в запрете бокса. Всё это столько раз пережёвано про себя и вслух, что надоело. Осточертело.

— Пусть злится. Вкупе с гипертонией ни к чему хорошему не приведёт. Только не поддерживай его, когда начнёт в следующий раз. Не становись мне врагом.

— Так и этот раз не закончился, — объективно заметила она.

С тех пор с «профессором» мы практически не общались. Только на бытовые темы вроде «сходи за хлебом» и «вынеси мусор», причём ведро к мусоропроводу тащил всегда я, не унижая профессорское достоинство. Его супруга, вот же сюрприз, вняла совету не рвать нервы. До лета и очередного спортлагеря в квартире царило спокойствие вечной мерзлоты. В качестве благодарности я съездил несколько раз на дачу, перешедшую родителям тела от бабушки с дедушкой, перекопал землю, вырубил и выкорчевал две старых сдохших яблони, выбросил мусор. До совершеннолетия оставалось ещё пять мучительно долгих лет… Которые нельзя терять, потому что мои будущие конкуренты не теряют.

В начале июня в комнате нарисовалось облачко «Вышнего». Бесстрастный голос, кто бы поверил, меня похвалил. Чужак обнаружил фамилию Матюшевича в оцифрованной версии «Физкультурника Беларуси» в качестве обладателя кубка «Первая перчатка» и прожужжал, что я начинаю менять историю.

— На боевом самбо меня засудили, — ответил я на чувстве противоречия, хоть никто за язык не тянул.

— Профессиональные боксёры выступают и в ММА. Сочетание стилей полезно. Но в безвыходной ситуации предпочитай бокс.

— Конечно, хозяин. Скажи, ещё кого-нибудь послал в прошлое?

— За следующий час прошла одна группа, семь особей. Все умерли, подселение в прошлое не состоялось.

— Эй! Ты там не борзей. Завалишь весь Кавказ трупами — усложнишь нам задачу. Российская армия двинет войска!

— Не существенно. Ты обязан решить задачу до девятого августа две тысячи двадцать четвёртого года по вашему календарю. Тогда Российская армия и прочие пустяки не будут иметь значения.

Российская армия — пустяки⁈ А влепит по горе «Искандером» с ядерной боеголовкой, мало не покажется?

Убрался, сукин сын. На его фоне папа Евгений — вполне себе милое существо. Хотя бы человек.

Там, в будущем, продолжается девятое августа. Ждёт, когда я догоню.

Уверенность, что «Вышний» намерен починить или оружие, или что-то другое зловредное, усилилась.

Пока он посещает меня раз в несколько месяцев, а то и раз в год, следит за происходящим в прошлом лишь по изменениям в электронном информационном поле, я практически независим и неподконтролен. Что будет к две тысячи двадцать четвёртому? Чтобы расстроить его план, плевать — какой именно, наверняка понадобятся действия, им неодобряемые.

Сукин сын или сукина дочь, а скорее сукино нечто, он продолжает гробить людей, чему никак не помешаю из семьдесят четвёртого. Зато постепенно убеждается в моей уникальности и незаменимости. Я важен, как политэкономия социализма для агитации в СССР. Может, чужой меньше будет пихать под локоть.