Игра в смерть (СИ) - Алмонд Дэвид. Страница 23

Мальчик продолжал пятиться от нее.

— Сестра… — умоляюще повторял он. — Сестра! Что с тобою стало?

Усмехаясь, Элли подбиралась все ближе.

Наткнувшись спиной на королевский трон, мальчик в страхе припал к земле.

— Сестра, — лепетал он. — Сестра…

— Как мы поступим с этим созданием? — вопросила Снежная королева.

Потыкав лежащего носком серебряной туфельки, Элли пропела ей в унисон:

— Что нам делать с таким глупым мальчишкой?

— Не вложить ли ледышки и ему в глаза тоже? — подсказала королева.

Мальчик сжался, закрывая лицо:

— Сестра! Вернись ко мне…

Элли рассмеялась.

— Ему ни за что не стать «ледяным мальчиком», — отрезала она. — Для этого у него маловато отваги.

Потянувшись со своего трона, Снежная королева с нежностью погладила ее растопыренные пальцы.

— В отличие от тебя, моя милая, — согласилась она. — А теперь скажи, отважная моя злодейка: как нам поступить? Что мы сделаем с твоим хорошим, добреньким братишкой?

Погруженная в раздумья, Элли тяжко выдохнула сквозь зубы. Опустилась на колени и погладила брата по голове, будто зверька.

— Он мне надоел, — сообщила она.

— Так избавься от него, — предложила Снежная королева.

Элли закрыла глаза, улыбнулась и вновь издала свистящий вздох.

— Избавиться?

— Да, — кивнула королева.

— О да, — прошептала Элли. — Да…

— Мы избавимся от него и от мыслей о нем, — продолжала Снежная королева. — Отправим в небытие. Туда, где нет ничего и никого. С глаз долой.

Элли встретила это решение зловещей ухмылкой.

— Так и поступим! — прошипела она. — Вот он, верный ответ.

Мальчик работал локтями, пытаясь отползти от нее.

— Что, прямо сейчас? — спросила Элли у королевы.

Та не сводила с нее пристального взгляда:

— Я обучила тебя всему, что нужно знать. Приступай, моя умница.

Указав на своего брата, девочка крикнула:

— Исчезни!

Вспышка яркого света, удар молнии, — и мальчик пропал.

— Превосходно! — одобрила мисс Буш. — Уже намного лучше, молодцы! Теперь давайте еще раз вернемся к тринадцатой сцене…

Она снова развернулась в своем кресле и ткнула в меня пальцем.

— А ты, Кристофер Уотсон… — воззвала она. — Исчезни!

Смеясь, я выскользнул назад в коридор.

— Как ты это делаешь? — полюбопытствовал я вечером того же дня.

Элли расплылась в улыбке:

— Проявляя недюжинный талант, мистер Уотсон.

— Я не о том. Как тебе удалось заставить его исчезнуть?

— А, это… Боюсь, эту тайну я раскрыть не могу. Колдовские чары — вот и все, что следует знать зрителям.

Я заглянул ей в лицо.

— А потом он будет возвращен, и тоже с помощью магии, — закончила она.

— Ты…

Элли вновь заулыбалась:

— Что?

— Так, ничего… — хмыкнул я.

Элли танцевала по корке снежного наста.

— Давай же! — подбодрила она меня. — Говори!

Хохоча, она разбрасывала снег точными ударами ноги.

— Что говорить? — переспросил я.

— Ха-ха-ха! «Что говорить»? Мне ведь удалось, так? Что я свожу тебя с ума!

Двадцать

Тяжелее всего были воскресные визиты в больницу, к деду. Скудное солнце, которое просачивалось в окна палаты, делало лица еще более тусклыми, а глаза — пустыми. Мы рассаживались вокруг, потягивали чай. Прикасались к его руке, называли кто дедушкой, кто — папой, нашептывали собственные имена.

— Это я, — привычно напоминал я. — Деда, это я, Кит.

Иногда слабая улыбка на его губах выглядела приглашением к разговору, но дед будто бы совсем растерял силы. Будто не знал уже, как выбраться из пут замешательства, и взгляд свой устремлял в какие-то совсем уж дальние дали: прямо сквозь нас, куда-то за окно, за пределы раскинувшегося там мира. Чем сильнее бушевала зима, тем хуже ему становилось. Усугублялось молчание. Усугублялось одиночество. Похоже было, мы окончательно его потеряли, и дед больше не вернется к нам из тьмы. Мы оставляли его там и в безрадостной тишине возвращались домой сквозь такие же безрадостные сумерки.

Но в то воскресенье я положил аммонита на раскрытую дедову ладонь, — и он сжал пальцы, не дал окаменелости выпасть.

— Помнишь? — прошептал я. — Это подарок возрастом в миллионы лет, и это ты вручил мне его…

Затаив дыхание, мы смотрели, как его пальцы неуклюже поглаживают шершавую поверхность камня, следуя отпечатанной в нем спирали.

— Эта раковина с морского дна, — напомнил я. — Из угольных залежей в сотне футов под Стонигейтом.

Дед поднял глаза и воззрился на меня — сквозь меня.

— Ты был молод, — продолжал я. — И в расцвете сил.

Мама погладила меня по спине. Я слышал шепоток ее пальцев: не надо, Кит, не мучай себя так.

— Вспоминай, — сказал я ему. — Деда, вспомни.

Прикрыв глаза, он вновь дотронулся до аммонита.

— Кит, — с беспокойством шепнула мне мама. — Не надо, Кит.

— Деда! — не сдавался я. — Ты рассказывал, как память заслонила собою мир. Рассказывал, что постоянно видел все то, что уже видел прежде. Это ты поведал мне все мои рассказы. Это ты сказал, что нет ничего более драгоценного, чем память.

Я с силой вдавил аммонита в его раскрытую ладонь:

— Деда… Деда…

Он вздохнул, пальцы ослабли, и я едва успел поймать летящего к полу аммонита.

Обняв рукой, мама притянула меня к себе.

— Выпей чаю, милый, — шепнула она.

Я прихлебнул чай из своей чашки. Казалось, все старания были напрасны. И все же я сделал новую попытку, наклонился к старику поближе.

— Деда, — прошептал я. — Вот, послушай! Когда-то, давным-давно, жил да был мальчик, которого все звали Светлячком. Мы сами дали ему это прозвище из-за отблесков на коже, куда падал свет наших фонарей. Потому что он мерцал во тьме наподобие шелковой ленты, пробегая по узким туннелям прямо у нас на глазах. Мелькнет вдруг — и нет его…

Я вглядывался в лицо деда. Никаких перемен.

— Мальчонка в шортах и рабочих башмаках, кого шахтеры встречали глубоко под землей. Порой он наблюдал за нами из темных уголков, а порой пробегал за спиной, стоило человеку нагнуться за углем. Всякий раз, когда угасал чей-то фонарь или шахтер недосчитывался бутерброда, то были проделки Светлячка. Так мы думали…

Лицо деда смягчилось. По губам скользнуло подобие улыбки. А затем послышался голос — едва слышное бормотание, далекое и слабое. Губы старика едва шевелились.

— Маленький озорник, — прошептал я.

Бормотание отозвалось эхом: интонация и ритм моего собственного голоса.

— Все верно, — кивнул я, и губы деда вновь дрогнули в улыбке. — Малыш Светлячок.

Новое, едва слышное эхо.

— Ходили слухи, что Светлячка завалило в глубине шахты, отрезало от выхода. Его не сумели найти и не смогли похоронить. Хотя мы его не боялись. Было в нем что-то симпатичное. Так и хотелось утешить его и вывести на свет.

Вновь эта улыбка. Дед открыл глаза, и на короткий миг наши взгляды встретились. В его глазах промелькнуло глубочайшее изумление.

— Малыш Светлячок, — повторил я. — Расспроси стариков, что еще живы и не разъехались, они расскажут тебе про нашего Светлячка…

Дед выдохнул единственное слово:

— Светлячок…

— Верно, — зашептал я. — Светлячок. Ты помнишь, это он выпивал воду и грыз сухари, которые мы ему оставляли. Маленький озорник.

Из глубин стариковского горла до нас донесся тихий смешок.

— Он весь словно соткан из мерцающих бликов, — добавил я. — Там, глубоко внизу, в кромешной темноте…

Дед поднял дрожащую руку, погладил меня по щеке, заглянул в глаза.

— Это я, Кит, — прошептал я.

Часто моргая, дед не отводил взгляда от моего лица. Улыбнувшись, провел по губам кончиком языка. И произнес мое имя:

— Кит…

Вгляделся в каждого из нас по очереди и снова прикрыл глаза.