Игры судьбы - Матвеева Любовь. Страница 27

и не нашли…

А сыну нашему в тридцать четыре года почки внезапно отказали, тоже умер. Остались мы без единственного сына… Работала я в Петропавловской городской поликлинике, которая на Красноармейской была, в старинном здании, санитаркой. Здание и сейчас стоит, а людей сколько сгинуло за время его существования… И нам с дедом уже по девяносто лет. Как меня муж зовёт? Мотя, а я – его, если в добром здравии (в хорошем настроении) – Мишенька. Только это редко бывает, нехороший у меня характер! Доктор в прошлом году пришёл, ругает, что в больницу не ходим. Спрашивает:

– Сколько лет вы вместе живёте?

– Семьдесят, – говорим.

– И не надоели вы друг другу?

– Нет, – говорим, – не надоели. Правда, Мишенька?..

ЛОШАДИНОЕ СЕРДЦЕ

В семье нас было шесть детей, жили мы в Архангелке – переселенцы с Украины – вспоминает моя собеседница, Безуглова Валентина Яковлевна. – Из раннего детства сохранилось в памяти, что брат Тимоша

принёс из школы перед Новым годом стеклянный шар – ёлочную игрушку. Надо знать жизнь, которой жила старая деревня: тяжёлый труд с детства, грязь, пот, вши, клопы, грубая одежда из самотканых материй, грубая речь, чтобы представить, какое впечатление на меня произвела обычная сейчас ёлочная игрушка! Она была необыкновенная – нереальная, загадочная, хрупкая… На тот момент это было самое красивое, что я видела в жизни!

Конечно, мне хотелось её подержать в руках, но Тимоша берёг её как зеницу ока. Прятал он шарик в горнице, в угловом столике. Однажды я улучила момент, когда мама была занята на кухне. Шмыгнула в комнату, просунула руку, и… вот оно, зеркальное чудо в моих руках! Боже, как волшебно

преломлялся свет на его поверхности!

Внезапно в комнату вбежал Тимоша и вскрикнул. Я попыталась убежать и, конечно, уронила шарик, осколки брызнули в разные стороны! Брат заплакал, и хотел свести со мной счёты, но мама не дала меня обидеть.

Неподалёку жили бабушка и дедушка – родители отца, они меня очень любили, я у них почти всё время и жила. «Наша дочка» – называли они меня. Бабушка всё младшего сына Андрюшу ждала из армии, специально для него посадила грядку огурцов. Не дождалась – в 1916 году ходил страшный тиф, целые семьи вымирали за несколько дней. Мёртвых собирали, складывали в общие ямы, обливали известью и сжигали – если некому было хоронить. Бабушка с дедушкой умерли, их похоронили дочери. Тут и Андрюша вернулся.

В это же время умерла моя мама. Помню, надели на неё самое лучшее платье – шерстяное, розовое, венчальное, и понесли на кладбище. Я так плакала! Не потому, что маму было жаль, а потому, что на кладбище

меня не взяли – было мне пять лет, я не осознавала потерю, просто хотелось пойти со всеми вместе. Сестра Ульяна к тому времени была уже замужем за Сазоновым, жили они на разъезде в Кривозёрке, имели дочь Надю. Узнав, что родители умерли, Уля бросила мужа, забрав дочь и своё приданое – пять овец, вернулась в родной дом и стала воспитывать нас, сирот. Потом она вышла замуж за Семёна, родила четырёх сыновей и дочь Валю. Сыновья

у неё выросли подлые.

Когда Колчак из Омска заходил, страшно было. Помню, раз во двор заехал вооружённый казак на коне – шея и пол-лица пуховым платком замотаны, в крови. Ну и испугались мы, дети! А чаще всего мы просто ничего не видели и не понимали. Сестра Тася меня и Валю закутывала обычно

потеплее в шали, и мы сидели у соседей в подвале, дрожа от холода и страха. Когда выпустят из подвала – стрелой мчимся домой, залезем на печь, греемся. Там у нас форточка была прорезная. Жарко, бывает, станет, а раздеваться нельзя – вдруг опять стрелять начнут, надо будет быстро

к соседям бежать снова в подвал, спасаться. Откроем форточку – не надышимся!

У другой сестры Таси муж был хороший – Пётр Петрович Смагин. Первая жена у него умерла от родов, он и женился на моей сестре. На свадьбе ей выносят ребёночка: вот тебе, невеста, подарок от жениха! В это время мы переехали в город Петропавловск. Тогда Зенков большой богач был, скотом торговал, сын его учился за границей. Тася стала работать на кожзаводе. Ещё был завод «Кожхимик», где хозяином был Димитряков. У него в прислугах была красивая девушка. Мой дядя Андрюша, которого мать не дождалась, на ней женился. Он в то время тоже работал на кожзаводе. У них родилась дочь

Клава, которая сейчас директор школы на Бензострое, и сын Володя. А дядя Андрей потом погибнет на фронте.

Скоро Тасиной семье дали комнатку в бараке, я стала жить у неё.

В 16 лет пошла работать – по четыре часа работала на шпальт-машине. Потом сестра говорит: увольняйся и учись в школе, стала я учиться. Там же, на кожзаводе, была школа. Преподавали сосланные с Украины поляки, муж и жена, их дочь Ванда очень хорошо танцевала и руководила самодеятельностью. В клубе кожзавода ставились целые балетные спектакли, которые пользовались большим успехом у горожан – зал всегда был полон. Потом я училась в школе, бывшей царской гимназии, что в районе

Телебашни, девочки и мальчики – отдельно.

После школы мне хотелось быть портнихой, но неожиданно оказалась на курсах машинисток – брат оплатил. Учила нас какая-то нерусская женщина по американской системе. На этих курсах подружилась с Валей, полненькая такая девочка. Я оказалась способной в этой области, и занятий не пропускала. Каждый день включала в работу новый палец. Система такая, что большие пальцы почти неподвижно лежат на определённых буквах, а остальные работают так, что на клавиатуру и смотреть не надо – только на лист. Со стороны смотреть на это было непривычно. Мне всё это очень нравилось, выучилась я за месяц, а моя подруга не смогла. Стала я работать в профорганизации на том же кожзаводе. Начальник как-то посмотрел, как я работаю, и говорит:

– Валя, что ты по клавиатуре, как рак, ползаешь? Надо вот так – пальчиком, пальчиком… – я и стала работать пальчиком. Только когда

я утратила способность работать всеми пальцами, узнала, что квалификация моя стала ниже. Время от времени ездила к сестре Тасе в Атбасар, они к тому времени уехали. Она была в совхозе управляющей молочной фермой. Там было много ссыльных из Ленинграда, помню, они часто получали посылки

из дома. Там я и познакомилась с Сашей Безуглых, он работал на той же ферме счетоводом. Пристал он ко мне и пристал!

Как-то погостила я у сестры, забрала её сына Славика с собой – Тимоша просился, и собралась уезжать. Сестра плачет – она рассчитывала, что я останусь насовсем, а что там: аул и аул, я уж к городу привыкла! Мне и место секретаря в политотделе нашли. И Саша не хочет, чтобы я уезжала – да что мне он!.. Уехала… Через некоторое время я снова приехала – по делу. Саша обрадовался, думал, что из-за него. Мне девятнадцать и ему

девятнадцать… Ничего он был, только вредный, к спиртному уже имел склонность – у его отца-то в сарае всегда стоял ящик водки, и матерился он вовсю. Я к этому была непривычна и слово грубое даже сказать не могла.

Судьба у Саши была тяжёлая. Мальчишкой его отец отдал

в юрту богатому казаху, целыми днями он пас скот – овец, коров, а мать Сашина от беспокойства чернела. Рано Саша и пить научился. Потом он переехал на молочную ферму скотником – там в основном казахи со скотом управлялись, да доярки работали. Но он всё-таки выучился на счетовода. А мать его работала в магазине – продукты выдавала по карточкам.

Встречались мы с ним, посидим, бывает, возле дома на лавочке. Нет, без поцелуев, целоваться я не любила – а, может, Сашу не любила. И решили мы с ним пожениться, привёл он меня к себе домой. Свадьбы не

Было – просто зарегистрировались в сельсовете. Было у них в доме три комнаты, а одной мы и стали жить. Многого я не понимала тогда. Никогда не забуду: расписались мы с ним, а соседка говорит: