Чиж: рожден, чтобы играть. Авторизованная биография - Юдин Андрей Андреевич. Страница 17
— Я тогда просто торчал на Майке Олдфилде [29], и цитаты из альбома «Queen Elizabeth II» шли налево-направо, — признаётся Чиж. — Но сама мелодия, если убрать заимствования, была оригинальная и достаточно сложная — с полиритмией, неожиданными отклонениями в другие тональности.
Написать тексты попросили Некрасова (после окончания института он работал в Горьком в конструкторском бюро и не мог приезжать в Дзержинск на репетиции).
— Слова были «антивоенные», лучше и не скажешь, — говорит Чиж. — Очень хорошие были стихи, искренние.
Пора было выходить из подвала на свет. А пока Чиж отправился в Питер.
Питерские сессии
Слово «сессия» звучит по-английски почти как «сейшн». Именно так понимались Чижом его визиты в Ленинград, где дважды в год он сдавал экзамены в Институте культуры. На несколько недель город на Неве становился его отдушиной, параллельной жизнью.
Институт выделял заочникам койку в общежитии, но Чиж предпочитал останавливаться у друзей. Первым, у кого он нашел стол и кров, когда летом 1985-го переводился на заочное отделение, был старый приятель Миша Климешов. Днем тот грыз гранит науки в консерватории, а по вечерам земляки «оттягивались» на его съемной квартире.
— В Питер Серега приезжал со своими оригинальными песнями, не похожими ни на что, — вспоминает Климешов. — Я бы назвал их песни-шутки, песни-пародии. Считаю, что некоторые из них человечество недополучило: Чиж закопал их глубоко...
Причиной была всё та же запретная тема наркотиков. Но если в армии Чиж сочинял о своих «полетах во сне и наяву» натуралистические репортажи, то теперь он решил взглянуть на опасные экспириенсы с позиции здорового стёба («Помнишь, у откоса я катал “колёса”?..»). Психиатр нашел бы этому логичное объяснение: то, что становится забавным, перестает пугать.
Одной из таких пародий был набросок эпического сказания о злоключениях советских «торчков» в мифическом «городе Обломове».
Климешов тогда подхалтуривал в ресторане, и к нему в гости приходила куча новых приятелей. Чиж с удовольствием играл для них. Когда он уехал, люди продолжали приходить и просить песен. Климешов рассудил, что не будет большого вреда, если он споет вместо Чижа, и потихоньку «передрал» весь репертуар земляка.
— И всё было тип-топ, — говорит Михаил, — кроме «Обломова», в котором были только куплет с припевом. Я посчитал, что это непорядок, и написал в этом стиле еще один куплет.
Случай рассказать об этом автору представился только в мае 1988-го, когда они встретились с Чижом в Горьком. Пока приятели ждали автобуса, Климешов прямо на сигаретной пачке набросал слова. Вскоре Чиж сочинил третий, заключительный куплет, про горком, который «ударил в колокол». («Бывает такое: забываешь о песне, — комментирует Чиж. — Потом кто-нибудь встречает: “Помнишь, ты как-то песню напевал, недоделанная еще была?..” Да, действительно, говорю, что-то было, надо доделать... А так, чтоб я вымучивал песню, — такого не припомню»).
В очередной приезд, в январе 1987-го, Чижа приютил Андрей Великосельский. Друзья не теряли связи — постоянно перезванивались, обмениваясь музыкальными новостями. Именно Великосельский, по словам Чижа, открыл ему глаза на Майлза Дэвиса [30]. Когда Чиж приезжал в Питер, они бродили по магазинам, покупая на последние рубли джазовые пластинки.
Нежданно-негаданно в квартиру к Великосельскому нагрянул приятель Чижа по институту Андрей Шулико, вернувшийся из армии. Его ждал сюрприз: Чиж взял гитару и устроил премьеру песни. В занятных городских картинках, которые storyteller наблюдал прямо из окна вечернего автобуса, Шулико с удивлением узнал собственные стихи. Он сочинил их в Якутии, скучая на штабном дежурстве, и послал в Дзержинск.
Этот ностальгический набросок настолько понравился Чижу, что он тут же придумал мелодию в стиле ямайского музыканта Эдди Гранта, который начинал в 1960-х в группе «The Equals». («Автобус», кстати, стал единственной песней — если не брать совместные опыты с Некрасовым, — когда музыка Чижа легла на чужой текст. Обычно ничего хорошего из таких попыток не выходило. Причина, по словам Чижа, была самой простой: чужие стихи его «не цепляли».)
Встреча у Великосельского вернула всех троих в беззаботное студенческое время. По вечерам приятели слушали регги — солнечную музыку с далекой Ямайки. Дополнением к этим посиделкам стали, как и прежде, папироски с марихуаной. «Трава» будоражила воображение и рождала новые песни. «В основном всё это потом никуда не годилось, — говорит Чиж. — “Сенсимилья”, пожалуй, единственная, которая осталась». Он сочинил эту балладу за две троллейбусных остановки, когда ехал на Васильевский остров к знакомой барышне. Это был не-регги, сделанный в духе регги.
— Пришел туда, куда ехал. Взял гитару, сыграл. Для себя сначала. Потом показал барышне — вообще никакого эффекта: «Ой, такое говно!..» — «А мне нравится!»
Когда Чижа спрашивали, что означает слово «сенсимилья», которого нет ни в одном словаре, он не моргнув глазом отвечал, что это: а) сорт французского коньяка, б) имя девушки, в) город в Испании. На самом деле слово sinsemilla родилось на Ямайке. Это сорт конопли — неопыленные, еще без семян, женские растения. Дымком «сенсимильи» и пением старых псалмов растаманы [31] до сих пор торжественно встречают каждый восход солнца.
— Впервые про «сенсимилью» я услышал от БГ, — говорит Чиж. — «Сижу на крыше, и я очень рад, употребляю сенсимилью, как аристократ». Потом был Боб Марли, Black Uhuru — уж коли мы плотно сидели на «траве», мы не могли обойти своим вниманием ямайских музыкантов. Но вообще она была написана как ответ на песню БГ. Это как бы мое прочтение.
Если «Ассоль» и «Обломов» Чиж пел исключительно в тесных компаниях, то «Сенсимилье» было суждено стать хитом «ГПД», который исполняли во втором отделении каждого концерта, в ряду других супербоевиков.
Коммунисты называли Ленинград колыбелью трех революций. На самом деле их было четыре. Последняя, рок-н-ролльная, случилась в конце восьмидесятых — считается, что 1987-й стал годом тотального выхода советской рок-музыки из подполья. И если раньше питерская тусовка шла на любой сейшн только потому, что он мог оказаться последним, то уже в 87-м легальных концертов стало так много, что приходилось выбирать, куда и на кого пойти.
Пользуясь случаем, Чиж посещал всё подряд. На одной из таких рок-вечеринок он познакомился с парнем, который крутился возле организаторов подобных акций. Когда тот узнал, что Чиж пишет песни, он предложил «протолкнуть» его на сцену. Но дебют не состоялся. В самый последний момент Чиж решил, что на фоне бушующей вокруг стихии он будет выглядеть деревенским Ваней Жуковым, который «тоже песен накропал».
— Виктор Робертович Цой пел о столичных проблемах столичной тусовки: «На нашем кассетнике кончилась пленка — мотай!..» А в моем родном городе кассетник вряд ли был даже у каждого третьего из пацанов. И я подумал: «Мне, наверное, рано туда идти: у меня песни совершенно другие. Они у меня... провинциально-лирические». И я никуда не пошел.