Чиж: рожден, чтобы играть. Авторизованная биография - Юдин Андрей Андреевич. Страница 37
«Письмо Егору Летову» было написано мгновенно, на эмоции. Но Чиж долго не решался исполнить его на публике. Он опасался, что прямое обращение к вождю сибирских панков («Пока. Пиши. Не молчи. Чиж») тусовка может расценить как претензию на дружескую близость.
«Письмо», соглашается Чиж, следует считать его по-настоящему последней политической песней: «На концертах ей никто не подпевал. Страшная».
Лето 1990: «Дорогуша»
У нас группа замышлялась именно как компания разных людей. Не так, как в «Алисе» или «Кино», где всегда виден лидер. Вот когда Саша тяжело болел... в газетах даже писали: «Чиж, конечно, хорошо поет, но над ним всегда нависает тень Чернецкого». Сейчас картина другая: выходит Сашка на сцену, а из зала кричат: «Серега, “Чай” давай!»
25 мая 1990 года в Харьковском институте ортопедии и травматологии Чернецкому провели эндопротезирование (замену сустава) на правой ноге. Но операция была сделана так безграмотно, что привела к загноению костного канала. Следующие восемь месяцев Саша был прикован к постели. Поставить его на ноги не сумела даже знаменитая народная целительница.
Надежда забрезжила, когда по местному телеканалу показали интервью с врачом-ортопедом, который проходил стажировку в Германии и был заметно впечатлен прогрессом тамошней медицины. Отчаявшись вылечить Сашку в СССР, парни отправили письмо в немецкую клинику.
В связи с болезнью Чернецкого наступили, вспоминает Чиж, «совсем тоскливые времена». Дожидаясь, пока их фронтмен поправится, группа нигде не выступала. Для зрителей «РЛ» прочно ассоциировались с репертуаром Чернецкого. Несколько песен Михайленко и Чижа были гарниром, но не «мясом».
Нет концертов — нет гонораров. Первые шесть месяцев «творческого простоя» Чиграковы протянули на те 600 рублей, которые привезли с собой из Дзержинска. Когда заначка была истрачена, покупка новых брюк или ботинок стала серьезной проблемой.
— У него были одни голубые джинсы, — говорит Ольга. — Они рвались и лезли после каждого концерта, я без конца их штопала, ставила заплатки.
Если изредка Чиж всё же отправлялся на фестивали вне Харькова, жена собирала ему в дорогу, как селянину на ярмарку, нехитрую снедь: яйца, хлеб, огурцы. Наличными выдавалось максимум 10 рублей.
Чтобы накормить семью, Чижу пришлось вспомнить о ремесле лабуха. В составе команды Лени Лифшица он стал работать на «этнических» свадьбах: украинских, еврейских, цыганских, армянских, где играл на всем, на чем придется, — на клавишных, на гитаре, на барабанах. В ту пору в моде была группа «Любэ», и Чиж, копируя Расторгуева, отчаянно кричал в микрофон: «Атас!.. Атас!» (Этот шлягер, кстати, можно было расценить как злобную антисоветчину. Строчка «Хлеба нет, а полно гуталина» была, по сути, картинкой из жизни конца 1980-х, а «глумится горбатый главарь» многие понимали как намек на генсека Горбачева.)
«А хорошо я себя чувствую на свадьбе до полуночи где-то, а потом как-то не в кайф становится, устаешь, — рассказывал Чиж. — И думаешь: “Скорее бы всё закончилось”. Она заканчивается, домой приходишь и с отчаяния пишешь песню какую-нибудь. Я так написал “Ша-ла-ла”. “Поход” я написал перед свадьбой, мне не хотелось ужасно идти».
Слова «Похода» зеркально отразили настрой автора: «Оставь меня дома, захлопни дверь, / Отключи телефон, выключи свет». Припевом стала знакомая с детства молитва.
— Всякий раз, когда я куда-то шел, мама говорила: «Не забудь про себя молитву сказать». Я ее только на музыку переложил и переставил слова. В оригинале: «Иду в поход: два ангела — вперед. Один душу бережет, другой тело спасает». Повторяю всякий раз, садясь в самолет...
Этот «мертвый сезон» оживил звонок Андрея Тропилло. Его имя было хорошо известно в рок-тусовке. Почти вся классика советского рока (в том числе гребенщиковский «Табу», услышанный когда-то Чижом-студентом) была нелегально записана Тропилло в студии при Доме юного техника, где он заведовал кружком акустики. Из Ленинграда эти магнитоальбомы расходились по всему СССР, знакомя широкие народные массы с достижениями отечественного андеграунда. И когда Тропилло утверждал, что именно он «изменил судьбу советского рока», он имел на это основания.
В июле 1989 года трудовой коллектив ленинградского филиала фирмы «Мелодия» выбрал «менеджера-подпольщика» своим директором. Тропилло сразу же попытался перестроить работу студии на западный лад. Его амбициозный план предполагал сделать из «Мелодии» исключительно рок-н-ролльный лейбл [67], то есть записывать много талантливых групп, большими тиражами выпускать их пластинки и зарабатывать на этом кучу денег.
В харьковском Доме грампластинки, куда Тропилло занесло по коммерческим делам летом 1990-го, местные кооператоры подарили ему магнитоальбом «РЛ». Тропилло тут же прослушал кассету и попросил координаты Чижа. «Как это ни странно звучит, — поясняет Андрей Владимирович, — но очень часто я полагался только на свою интуицию».
— Я пришел, лег спать, и меня с кровати звонок поднял, — вспоминает Чиж. — Оля спрашивает: «Кто звонил, что хотели?» — «Да вот, зовут пластинку писать». — «Пластинку? С “Разными”?..» — «Да нет. Меня одного». Мы с ней оба, такие комсомольцы-пионеры, лежим на диване, спать уже пора, а мы всё размышляем: «Ехать — не ехать...»
Предложение Тропилло было большим соблазном. Сольный альбом мог сделать Чижа известным всему СССР — рокерских пластинок в те годы выпускалось немного, поэтому каждое новое имя вызывало живой интерес. Вдобавок Тропилло обещал заплатить авторский гонорар. Эти деньги для Чиграковых были бы весьма кстати.
Однако Чиж позвонил в Питер и сообщил, что «еще не готов». Настоящая причина отказа, разумеется, была иной.
Когда Чернецкого спрашивали, что такое настоящая рок-группа, он отвечал словами Генри Роллинза [68]: «Это племя, живущее в джунглях. Если беда — общая, радость — тоже». Попытку реализовать себя в одиночку «Разные» расценили бы как предательство.
Тем не менее сам факт интереса со стороны легендарного Тропилло, учитывая рокерскую систему ценностей, давал Чижу повод для гордости. («Однажды у меня было знакомство с питерским парнем, который крутился возле “АукцЫона”. Спрашиваю: “Ты Гаркушу знаешь?” — “Да, конечно”. — “О-о-о!..” Я был страшно горд, что знаю кого-то, кто близок к Гаркуше. И тут вдруг звонит Тропилло...») Такие контакты поднимали в глазах местной тусовки, которая поначалу относилась к Чижу как к «мальчику с аккордеоном».
— Нет, выпить-закусить — тут всё было нормально. Но близко к себе меня не подпускали. Видимо, потому, что я был приезжим, а там своя тусовка, это их город, они там выросли. И вдруг появляюсь я, инородный элемент, и начинаю активно внедряться. Естественно, мне дали понять: парень, ты сначала осмотрись... Я чувствовал это отношение.
Другим следствием переговоров с Тропилло стала песня «Дорогуша». Первую строчку, утверждает Чиж, он сочинил, как только услышал предложение о записи сольника: «Я сразу же подумал: “Неужели совсем крутой стал?!” Обосрал сам себя заранее...»
Эта песня, говорит Чиж, долгое время не нравилась жене — она считала, что в ней подразумевается какой-то конкретный персонаж, хотя на самом деле это собирательный образ девушек, которые возле него крутились: