Когда говорит море (СИ) - Игровая Алина. Страница 9

Прижавшись к шершавой скале, я попыталась отогнать прочь навязчивый образ того смельчака на берегу. Какой же глупостью было с моей стороны столь неосмотрительно показаться перед ним? Ведь я, как дитя, увлеклась наблюдениями, позабыв об осторожности. Даже несмотря на предчувствие опасности, я просто не могла оторвать глаз от его волнующего облика. Почему я так странно себя повела?

Мысленно я вновь возвращалась к тому мгновению. Воспоминания о том, как он сидел на песке, с такой страстью изучая горизонт, наполняли меня почти болезненным трепетом. Он казался чужаком в этом мире, таким же изгнанником, как и я — ведь мы оба так рвались к иным берегам, в чужие миры. Пока он вглядывался в линию горизонта, я пожирала взором его самого, не в силах насытиться открывшейся передо мной красотой. Это что, какая-то особенная людская магия?

Я помнила, как он медленно, словно во сне, перебирал песчинки, и те золотой пылью стекали между его пальцев. А его глаза в это время были устремлены куда-то вдаль. Какие же думы тревожили тогда его разум? Те же ли метания между зовом дали и оковами привычного окружения? Или же нечто совсем иное?..

При воспоминании о том, как он резко выпрямился и повернул ко мне свое красивое, суровое лицо, все внутри меня сжималось от ужаса. Губы невольно расползлись в немой гримасе боли. Я не помнила, как умудрилась бежать прочь, спасаясь от преследователя. Лишь бросилась наутек, ослепленная паникой, пока не оказалась в безопасности.

И все же… все же я помнила его глаза. Глаза, в которых застыло сперва удивление, а после — почти детское разочарование, когда он наконец понял, что я просто исчезла в пучине волн. Те глаза преследовали меня в воспоминаниях с манящей силой магнита.

Я помнила его жесты, его напряженную позу в тот миг — широко расставленные ноги, крепкие мышцы торса, сведенные к переносице брови. Ему не терпелось что-то разглядеть, приблизиться и рассмотреть получше. Что если бы я тогда не поддалась страху и не ускользнула прочь? Что если бы позволила ему подойти ко мне ближе? И посмотреть на то, какая я?

От одной этой мысли внутри у меня все переворачивалось, а чешуя на хвосте вздыбливалась возбужденной дрожью. Таково было его завораживающее, пленительное действие — будоражить тайные уголки души первозданным желанием мира, красоты, близости, всего того, чего я не ведала прежде.

Тогда, в сумраке моей скалистой ниши, затравленно озираясь, я поняла — нет, я избавлюсь от его образа, не вычеркну из сердца эти новые чувства, которые так внезапно обрушились на меня. Он был подобен дивному цветку, прорвавшемуся из мертвой почвы навстречу солнцу. И завял ли бы этот цветок безвозвратно, не полюбуйся я когда-нибудь его упоительной красой?..

Нет, я вновь вернусь на берег и буду ждать его появления — столько, сколько потребуется. А если он придет, то на этот раз я не ускользну трусливо, но явлю себя пред ним во всем великолепии и очаровании истинной сирены. Или не сирены, а женщины? Ведь в моей памяти еще сохранилось то заклинание Отступницы. И тогда… кто знает, что может тогда случиться?

Глава 4

Вернувшись в Академию после встречи с прекрасным незнакомцем на берегу, я никак не могла обрести покой. Измученная душевными терзаниями, я металась и крутилась по тесной спальне. Здесь было тесно моему русалочьему телу, а моим мыслям было тесно в моей голове.

Образ этого юноши не шел у меня из головы, бесконечно прокручиваясь в сознании, он был словно натянутая струна. Вот он вглядывается в даль пронзительным взглядом, горделиво расправив плечи. Вот его томные глаза обращаются ко мне, испуганно замершей в волнах. Вот он стремительно встает и делает шаг вперед, ко мне, так и не увидев главного…

Чувства терзали меня столь яростно, что в приступе бессилия я запустила жемчужным гребнем в зеркало, расколов его вдребезги. Тяжело дыша, я уставилась на разлетевшиеся осколки, мерцающие подобно росинкам. Моим новым пугающим чувствам было тесно в отведенных для русалки рамках красоты и гармонии.

Я пыталась сосредоточиться на своем обычном окружении, заботливо выстроенном в изысканном подводном стиле. Так учили нас Наставницы — нельзя предаваться страстям, а если что-то не ладится на душе, то надо успокоиться и наблюдать за тем, что вокруг. Взгляд скользил по искусно инкрустированным жемчугом сундукам, затейливым изваяниям из кораллов, позолоченным ракушкам с узорами… И все это вдруг показалось мелким и ничтожным по сравнению с теми пьянящими чувствами, что росли во мне, точно шипастый кустарник, пробивающийся из-под земли. У меня ничего не получалось…

— Укка тарибари таримат… укка тарибари таримат… — твердила я заклинание успокоения, но оно, кажется, совсем не работало.

Я ненавидела саму себя за эти новые желания, застилающие разум каким-то странным туманом. Похожим на тот туман, что покрывает на закате побережье… Зато, как упоительно вспоминался мне образ того незнакомца на берегу. Ведь никто не готовил меня к такому — я была рождена для милого флирта с очередным поклонником-тритоном, для танца жемчужных браслетов под звуки бархатного смеха. Но тут — все иначе, по-другому, пугающе и вместе с тем необычайно притягательно. По-людски.

Подступив к зеркалу, я с неохотой всматривалась в собственные черты, пытаясь уловить их прежнюю хрупкую привлекательность для себе подобных. И не находила ничего, кроме худобы и бледности. Даже мои волосы, некогда подобные роскошной гриве из шелковистых водорослей, казались тусклыми и безжизненными. Не в них ли крылась разгадка моей слабости, любопытства к незнакомому?

Может, во мне было что-то лишнее, неприглядное для нашего племени? То, из-за чего товарки, подзуживая, хихикали у меня за спиной; то, за что я ненавидела себя, украдкой убегая к скалам, чтобы побыть наедине со своими душевными муками. Я какая-то неправильная?

А может, как раз наоборот — во мне жила та единственная искра, что отсутствовала у сирен. Порыв к чему-то новому, незнакомому, пусть пугающему, но и манящему сквозь мириады глубин. Рвение к тому прекрасному берегу, на котором правила жизнь, обретшая плоть. То, что погубило мою мать и то, что скорее всего, погубит и меня…

Сколько еще себя помнила, я всегда питала это тайное влечение. По сути, я никогда не переставала быть дочерью отступницы и отступницей. Какая разница, что я прилежно училась в академии, мои мысли о предательстве клятвы сирен всегда дремали где-то в подсознании. И сколько раз старалась убить в себе это бесполезное чувство, расправиться с ним, как с частью своей наготы, выставленной на всеобщее обозрение! Но теперь, после того как мне довелось лицезреть то высшее существо, все прежние стеснения рухнули разом. Точно старые, облупившиеся ракушки, облетели все мои сомнения.

Вновь и вновь я представляла себе мощное тело того юноши, трепетные блики на его смуглой коже, отсветы лунного света в вихрях буйных волос. На скулах вспыхивал горячечный румянец одной лишь от мысли, что когда-то, возможно, я вновь увижу его так близко, что смогу разглядеть каждый изгиб этого совершенного, зовущего образа.

Срывающимся голосом я бормотала то единственное, что мне удалось узнать. Человек… Человек… Это заветное слово рокотало во мне болью и стоном. Я жаждала воплотить его в звуки, очаровать его — но как? Разве смогу я, с моим жалким писклявым голоском, потрясти такого красавца?

Я снова смотрела на себя в расколотое зеркало и видела странное создание. Некрасивую говорящую рыбу с острыми чертами лица, выступающими из пасти зубами и отвратительным скользким хвостом.

В эту судьбоносную ночь я металась из одного угла своей комнатушки в другой, то впадая в исступление, то замирая от изнеможения. Лишь одно было неизменным — жар во мне не остывал, под грудью вспыхивало пламя одной только от воспоминаний о нем. Я знала: ничто не остановит меня от нового свидания с этим юношей. Хватит томиться в темных глубинах! Моя жизнь требовала света и воздуха, а значит — берега…