Бузина, или Сто рассказов про деревню - Гребенщикова Дарья Олеговна. Страница 80

Пестряковское застолье

Вот, имеются в наличии пространства люди недобрые, куда без них? Я так мыслю, по причине зависти. Пишут оне, дескать, что за жизнь в вашем Пестряково? Сплошная тягота да серость буднев, лишенная праздничного салюта. Токо, оне пишут – согбенный труд, и борьба с насекомыми-вредителями и расхитителями частной собственности. И воопче, одне у вас бабки с дедкам и никакого прогрессу в горизонте молодежи. А мы им ответим! По-нашему, по-пестряковски, – исполать вам, гости дорогие, вроде как велкам по-нынешнему. К примеру, на Троицу завсегда в нашем Пестряково стечение разнообразного по полу и возрасту населения страны большой. Едет, едет, молодежь! С внуками-правнуками, потому как кругом дороговизна, а у нас – на тебе задаром речка, на тебе задарма ягоды, и даже медведь лесной гыркнет в малиннике а не обидит. А уж как на Родительску субботу все дружно на погост-то сходят, все приберут, оградочки накрасют, цветов посодют, и даже семенки сыплют с конфектами, чтобы, стал быть, птички там прилетали, гнезды вили, щебетом песни обозначали покой. А уж я как мыслю? погост – от того, что «погостить», мол – и лежат там те, кто гостями на земле был, а сейчас, окончив привременную жизнь, и отошел с миром. А уж в церкву всегда идем, а как же! И поплачем, и повспоминаем, а уж как не помянуть? Добрым словом? Все ж наши деды-прадеды, корни наши! Столы ставим, так, чтобы все Пестряково было вместивши. Тут от кажной хозяйки предполагается участие ни в чем не похожее с соседкой. Ой, бабки стараются, парют-варют, в избу не войти! А городские-то, аж в слезы, бауш, бауш, я вот помню, малая была… ну, перво-наперво, шаньги! Ох, тут скоко бабок, стоко секретов. У одной с пшенной кашей, у второй с горохом мятым, у третьей с морошкою, у четвертой гречка с грибам, что ты! Дух стоит, ой… на шаньгу-т начинка мажется, тут особо дело. А пельменев – уй, скоко! И тоже, ох, изобилие внутреннего содержания, я тебе скажу… а сметанку-т мешают с зеленью, и чесночку могут, всякой скусности, навроде соку брусничного, ага. Уха?! Уха, такая есть – на петушьем бульоне, а вовнутри рыба скусная, – то юрма. Есть чисто с разных рыб-сортов, есть с одной рыбы, как нельма – она сама в себе ценность! А грибков-то… и рыжик царский, и масленок, и боровой гриб белый, и опенка даже. С грибам мы любого побьем, так. А уж что за такую глупость, как огурец? Этого жевать, не переживать! А еще кисели различны, тут простору ограничения нет! А уж наливки – это к дедам. Гоним, что грех таить? Оно ж народный промысел, а не пьянства для. И каждый дед особу методу выскажет, своего «ерофеича» предложит-поставит, и что? А голова нипочем с утра не стрельнет! Городские, те пытаются – шаНпанского навести, коньяков каких. Ну, мы это выливаем, по чести-то, а бутылки да, красивые. Бережем. Так, я к чему? Жалеть нас не надо! Мы какие песни за столом поем, какие частушки скликиваем, какие плясульки-танцульки показываем! да еще какой дед и молодушку приобнимет – у той костки хрустнут. Ну, скажет, борода! Какие, мол, у тебя года? А тот в ответ – а ты вернись в Пестряково, узнаш!

Саночки для бабы

Бабка Неонила щеками румяна, нос имеет обширный для проникновения ароматов, и даже зуб с золотой коронкой – подарок деда Тимофея на долгую счастливую жизнь начало которой кто знает где. Дед Тимофей сусчественно уступая в округлости объемов, выдающуюся носит бороду. Если сказать по совести, наши, пестряковские, до того эти бороды холют, что готовы с люльки в бороде ходить до лысины прикрываться заместо шапки. Потому признак ума и долгой жизни. Дед Тимофей, как и все деды, любил иной раз обреудить чего неясно к чему и приспособить – пущай лежит, мышь не поист, зубы поломаит. Жалезо копил. Оно, говорил, как есть деньги. Что лес? Тьфу? Шашель напал, труха и разорение. А тут стали край на пятилетку соображать и проводить ЛЭП. По ей, по ЛЭПе, стал быть, побежал веселым огоньком електросвет в удивленные сельские деревни, да. А електрики – кто? Люди, да. Хоша суровые от выпитого на ветру спирту. Немного поделились излишностью. Парамонов Петька столбов спер бетонных, буду, говорит, пилить и дитям кубики сделаю. Весом в полтонны, ага. Бабка Капа цельну тачку езоляторов приволокла, спотемши. Зеленые, белые. Вазы, сказала будут. Под герань. А деду Тимофею чисто проволока доставши. Ну, никчемный предмет роскоши. Ни упряжь не сделать, ни громоотвод. Разве корову навязать? Тьфу. А вот ведь зимой дед всему Пестряково концерт дал! Изогнули они с Косым Митькой проволочину, и на тебе – санки-самокаты! Чук и Гек, в одной упряжке… Бабу он вперед укрепил, для красоты щёк, а сам позади пристроился, валенками от снегу – шурх-шурх, и катют! На, гля! Катют! И всю деревню прокативши наскрозь, еще в сельпе булок взяли, на. Бензину не на, сена не на, катись – на! Собаки лають, ветер носит! Мальцы побежали слизнуть идею – куда там… проволоку-то летом еще обреудили. Отсюда в Пестряково закрепилось народное выражение – «готовь сани летом», во, как!

Из зимы в лето

Лукерья баба простая была, хоша язык имела с колючкой, как у кактуса, что в правлении колхоза обретался у печки. Злющий был, хуже хлорки едливый, собаки не надо – кто мимо пройдет, за штаны цапнет. И баба такая ж – скажет, вроде б мягко, щёчки на глазки напустит, человек и в радости. Уважила. А потом хлоп по лбу. Она ж меня обидевши, стрекава негожая! Тьфу, а не баба. Чистая соль в сахарном виде. Но работящая была, юбку носила и чулки простые на резинке. В смысле трат удобно. И дед был ей под стать. Никифоров. Имя не помнил и сам. Никифор, да Никифор. Не хуже какого Роберта. А дед был был распускной на язык. Ляпнет, не обдумавши, пока мысль дойдет до мозга головы. Мысль она с пяток идет, потому как от ходьбы. Ну, либо коленки сработают, либо руки, либо язык. Такая мудрость философии строения человека. Никифор с Лукерьей жили на отрубе, за горушкою. У них там и козочки, и всяка друга живность, которая производится к пользе человека. А и котов было изрядно. Так это – народятся, а кому топить? Никифор не. Он плотник был. Ему низя. А баба всех кормила, поила, с соски бывало даже. И собаки три было. Туз, Валет и Бублик. Мужескаго полу. Потому охрана в лесу. Шелыгаются все, кому не лень! Баба иной раз присядет в кустки, когда по ягоду, а сзаду хвать её кто, и все. Испуг сознания. Вот и обзавелись. У деда захмычка была нехороша, он пришлых совсем не любил. А плотничать ходил на зиму вниз, в деревню – а и что? Сиди на бревне, топориком тюкай, дятлу подсвистывай. Так и жили что при коммунизме светлого будущего. Но тут новые власти пришли и начали всех сгонять в одно село, дабы наблюдение иметь. И пришел мильиционер до них с указанием в бумаге переехать. Ни в какую. В ихнем Верхнем Пестряково климат исключительной податливости. Все время ровно стоит прям июнь. Ночью дожжик омочит, днем солнышко нагреет. Потому урожайность. А на зиму любоваться дед ходил в Нижнее Пестряково. Там порядку не видать. То град, то млявость общая. Не, не тот коленкор. Ну, власть она, что дышло – повернула, повозка и за ею. Пригрозили, свет откусили, ужасти нагнали нащот Магадану. Тьфу, – сказал дед бабе. Кто за тот Магадан знает? Что там за почвы – суглинок, али песок со льдом? Такое дело. Ну, хотули т собрали, дед как носилки изготовил, погрузили свой отруб Верхнее Пестряково прям с огородами – домом да гусями – коровой, и пошли себе пёхом ладненько. Нову жизнь устраивать. Туз с Валетом приказ не сполнили, а Бублик послушливый был. Пошел, куда велят хвостом вилять. Лукерья идет, костерит власти почем зря, а дед и ляпни! Ноги-т натрудил, мимо колен и в язык! Вона, говорит, как ладно, мы лучше Нижнего будем жить! Мы как с собою все окружение природы взяли, нам за то почёт. И, правда – на всей деревне зима, у бабы с дедом – июнь да июль. Во, как. А на том месте, где хутор стоял, карьер сделали. Оттудова целебна глина добывается и продается в разные дома лечения недужных больных. Вот, бабка глаза в небо полощет, обхитрили мы их, а, дед? А тому калыму привалило так, что и дед трахтор купил. Деньгам шумаркать уму не надо. Для удобства грибов собирать, поясняет. Ноги т не те… да и в район хорошо, дымок с трубы, весело! По всему – плюс.