Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Бернс Грегори. Страница 51
Хотя изначально теории заговора возникают из-за недостатка информации, особенно касающейся какого-либо страшного события, в дальнейшем они подпитывают себя сами с помощью социальных механизмов. Помимо подтверждения состоятельности нашего «я» за счет самоидентификации с группой, они почти всегда принимают определенную нарративную форму – ту, которая уже глубоко вшита в наш мозг. Теория заговора – это разновидность путешествия, в котором герой под давлением внешних сил должен исправить зло. Однако в данном случае нарратив будет вредоносным, и вот почему: вину за трагические события теория заговора возлагает на кого-то за пределами группы «своих», тем самым снимая с уверовавшего в нее всякую ответственность. Это акт группового нарциссизма, возвышающий верящих над неверящими и одновременно усиливающий этот нарциссизм убеждением, что верящих недооценивают{159}. Теория заговора – эталонная история непризнанного гения, противопоставляющая горстку «посвященных» (знающих «истину») неверящему большинству. В результате конспирологические теории неизбежно подрывают доверие к официальным институтам, создавая в противовес им новые, альтернативные.
«Пландемия» сыграла на всех трех мотивах. Используя уже существующий страх перед вакцинацией как конспирологическое объяснение этиологии расстройств вроде аутизма, причины возникновения которого пока не установлены, она подмешала к этому свежий страх перед коронавирусом. Большинство людей чувствовали себя беспомощными перед патогеном. Но вместо того чтобы бороться с этим массовым состоянием рационально, привлекая научные данные и достоверные свидетельства, «Пландемия» заменила апелляцию к личной ответственности людей обвинениями. Конспирологи направили указующий перст на подлых представителей государственной верхушки, желающих нажиться на разрабатываемой вакцине. Энтони Фаучи идеально подходил на роль злодея: высоколобый ученый из госструктур, получивший ряд разнообразных патентов (не связанных с коронавирусом) и попортивший немало крови Джуди Миковитц – героине ролика.
«Пландемия» начинается с того, что Миковитц представляют как мученицу, пострадавшую в борьбе за истину. Продюсер и рассказчик Уиллис создает у зрителя соответствующий настрой вот таким зловещим вступлением:
На пике карьеры доктор Миковитц опубликовала в журнале Science статью, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Она потрясла научные круги известием о том, что широкое использование эмбриональных и животных тканей ведет к возникновению опустошительных эпидемий хронических болезней. Приспешники Большой Фармы, ополчившись на доктора Миковитц за раскрытие этой жуткой тайны, вознамерились лишить ее репутации, карьеры и личной жизни. Теперь, когда на кону стоит судьба народов всего мира, доктор Миковитц раскроет имена тех, кто сеет заразу коррупции, подвергая опасности жизнь всего человечества.
Абстрагируемся пока от сенсационной подачи и обратимся к фактам. Миковитц действительно была в числе группы авторов, опубликовавших в Science скандальную статью, но совсем о другом вирусе – ксенотропном вирусе мышиного лейкоза (XMRV), который в статье связывали с болезнью под названием «синдром хронической усталости». Болезнь эта сама по себе неоднозначная, поскольку врачи и ученые никак не договорятся, считать ее соматическим заболеванием или психическим расстройством сродни истерии времен Фрейда. Результаты исследований Миковитц никому воспроизвести не удалось, а после дальнейших выяснений авторы статьи признали ненадежность использованной ими методики. Два года спустя редакция Science отозвала публикацию{160}.
Отзыв научной статьи – это травма, особенно для ведущего соавтора, который считается основным ответственным за ее содержание. По правде говоря, от осечек не застрахован никто. В каких-то случаях после отзыва соавторы просто признают ошибку и движутся дальше. Но бывает, что автор начинает упираться. Именно это и сделала Миковитц, после чего Science, по выражению Уиллиса, смешал ее с грязью. В нетипичной для журнала разоблачительной статье редакция выложила на восьми страницах всю подноготную ее спорной работы, представляющую интерес преимущественно для коллег по цеху. Миковитц на это ответила так: «Мне без разницы, что больше никто в мире не хочет этим заниматься. Тем лучше, оставьте нас в покое!» Еще один исследователь прозорливо заметил: «Я начал сравнивать Джуди Миковитц с Жанной д'Арк. Ученые сожгут ее на костре, но за самоотверженную преданность делу ее когда-нибудь канонизируют»{161}.
У мученических нарративов глубокие корни. Греческое μάρτυς – «мученик» – относится к свидетелю, то есть к человеку, готовому отстаивать имеющееся у него знание. В христианстве это знание подразумевает слово Божие, а мученичество в католической церкви – прямой путь к святости. Однако изначально в свидетельстве ничего религиозного не было. Аристотель, например, понимал под мучеником добродетельного человека, всегда говорящего правду. Конечно, такое качество не принесет вам много друзей. Высказывающиеся (не важно о чем) без обиняков неизбежно настраивают против себя окружающих. От свидетелей порой отворачивается общество. В прошлом, не столь уж далеком, их зачастую уничтожали.
Мученики вызывают диаметрально противоположные реакции. Их взгляды могут идти вразрез с нормой, и тогда они оказываются отщепенцами. Как мы помним из одиннадцатой главы, общество зависит от поддержания социальных норм, поэтому при возникновении угрозы для таких устоев некоторые благонравные граждане предпочитают вмешаться и покарать нарушителей. Вот почему мучеников подвергают остракизму. В то же время перед ними преклоняются (зачастую уже после гибели) за мужество высказывать правду (в их понимании) и готовность стоять за нее до последнего вздоха. Мученик – эталонный герой, достаточно вспомнить архетипы: Сократ, Иисус Христос, Иоанн Креститель, Жанна д'Арк, Авраам Линкольн, Махатма Ганди, Малкольм Икс, Че Гевара, Мартин Лютер Кинг – младший, Нельсон Мандела.
Определенного типа людей, склонного к мученичеству, не существует – психологи выяснили это, разработав «шкалу самоотверженности». Оказалось, что готовность жертвовать собой не коррелирует ни с каким конкретным личностным типом{162}. Это означает, что к мученичеству человека приводит не генетическая предрасположенность, а жизненный опыт. Антрополог Скотт Атран полагал, что значительную роль в превращении людей как в мучеников, так и в террористов играет унижение. К «Пландемии» это относится самым непосредственным образом: Миковитц публично унизили. Было бы даже удивительно, если бы она после случившегося не затаила обиду.
К чему я, собственно, веду: остерегайтесь мученического нарратива. Даже говоря правду властям, мученик, вполне вероятно, точит на них зуб за несправедливое обращение, и его правда может быть отравлена этой обидой. Мученики, упомянутые выше, необычны тем, что достигли известности, которая обычному правдолюбу и не снится. И тем не менее мученичество представляет собой один из шести базовых сюжетных типов, перечисленных в восьмой главе и хорошо знакомых всем нам. Все мы горазды время от времени вставать в позу страдальца в своих личных драмах. Это попытка поменять минус на плюс в сюжете «Из князей в грязь», превращая его в сюжет «Человек, загнанный в угол». Так что мученичество распространено гораздо шире, чем мы предпочли бы считать. Дело лишь в степени.
На протяжении всей книги я рассуждал о том, что нарративы – это конструкции, передающие последовательность событий, и что одну и ту же последовательность можно передать несколькими разными нарративами. Без подтверждающей информации трудно понять, истинный перед нами нарратив или ложный. Теории заговора, особенно такие, в которых фигурирует мученик, служат нам отличным уроком деконструкции нарратива. Этот же метод можно применять к любому подозрительному повествованию. Вот короткий список критериев:
● Надежность рассказчика. Насколько он авторитетен и компетентен? Может ли он быть ангажированным?