Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 127

На батарее уже заканчивали завтрак, состоявший утром из густой каши с мясом, овощами и специями и чая. Вторая кормежка вечером. Обычно на ужин готовили густой суп (щи) и кашу. В промежутке между приемами пищи грызли сухари с чаем. Кормили на фронте отменно. Многие рядовые на гражданке питались намного хуже. Суточный рацион состоял из трех фунтов (один килограмм и двести грамм) хлеба или почти двух фунтов (семьсот грамм) сухарей, три четверти фунта свежего мяса или фунтовой банки говяжьей тушенки, четверть фунта крупы, полфунта свежих овощей или пять золотников (двадцать один грамм) сушеных, те же пять золотников сахара и сливочного масла или сала, четыре золотника муки для болтушки, сорок пять долей (два грамма) чая и шестнадцать долей (около семи десятых грамма) перца. В пост вместо мяса была вяленая рыба и в два раза больше крупы, а сливочное масло заменяли растительным. Офицерам добавляли галеты и шоколад, и сами скидывались и покупали, что считали нужным. Да и солдатам выдавались приварочные деньги, которые тратились на котловое питание, и чаевые, обычно пропиваемые. Плюс проявляли солдатскую смекалку, если не грозили тяжкие последствия. Готовил кашевар в походной кухне с высокой трубой на всю батарею, а продукты закупал артельщик под присмотром самого младшего офицера, то есть меня. Иногда я добавлял, потому что зарплату некуда было тратить. Выбирали кашевара и артельщика все нижние чины голосованием. Не понравился — заменили. Я отдал селезня денщику командира батареи, хорошему повару, чтобы приготовил на ужин офицерам, а утку и чирков — кашевару для нижних чинов.

150

Меняется оружие, но война, как была, так и остается тяжелой и опасной работой. Мне легче, я офицер, командую, а солдаты с утра до вечера подносят снаряды, заряжают пушки, откидывают стреляные гильзы… Четвертый день мы с утра и до вечера с небольшими перерывами ведем стрельбу с закрытой позиции. Подполковник Шкадышек с командного наблюдательного пункта передает нам указания, а мы их выполняем. Судя по интенсивности огня, австро-венгры прут без остановки. Против Восьмой армии две вражеские, Вторая и Третья. Им надо сбить нас с позиций, чтоб охватить Львов с фланга, заставить наши части отступить из города. Не знаю, как остальные подразделения, но Четвертая стрелковая бригада стоит крепко.

Пара орудий, которыми я командую, стреляет залпом. Я уже не открываю рот, чтобы не оглушило. Привык, не обращаю внимания. В голове все равно стоит гул, тихий, нудный. Вдруг сквозь него слышу свист подлетающего снаряда. В Порт-Артуре наслушался их, особенно в последний месяц. Да и здесь по нам вели огонь несколько раз. Сначала кажется, что все снаряды летят по твою душу. Со временем, набравшись опыта, начинаешь точно определять, насколько близко упадет. Этот явно перелетит, поэтому не реагирую. Подносчик снарядов тоже услышал, посмотрел на меня. Качаю головой из стороны в сторону. Солдат несет боеприпас к орудию, спотыкается о стреляную гильзу, откидывает ее ногой в пыльном сапоге. Даже в боевой обстановке фиксирую, что нарушена форма одежды. Казалось бы, какая мне разница⁈ Служить в армии всю жизнь не собираюсь. Взрыв за моей спиной с большим перелетом. Граната обычная. Есть еще фугасная. Калибр сто четыре миллиметра. Это основная гаубица на вооружении вражеских артиллеристов. Отливают ее из бронзы. Без бронещита. Дальность стрельбы гранатами шесть верст, шрапнелью — пять с половиной. Мы как-то разглядывали такую с отвалившимся колесом и потому брошенную.

Следующий вражеский снаряд летит точнее, не прямо на нас, но рванет где-то рядом, поэтому я командую:

— Ложись! — и падаю сам на сухую землю, покрытую желтоватой, затоптанной травой.

Резким, хлестким взрывом позади нас метрах в пятидесяти подбрасывает комья коричневой земли. Я встаю и смотрю на воронку, из которой поднимается сизоватый то ли дым, то ли пар, после чего отряхиваю прилипшие травинки и приказываю продолжить стрельбу.

Не успеваем сделать выстрел, как слышим полет сразу четырех вражеских снарядов. Они ложатся с перелетом, примерно посередине между первым и вторым. Видимо, вражеский командир решил, что мы именно там. Срабатывает алгоритм: перелет-недолет-цель. Только вот иногда недолет — тоже перелет.

Подполковник Шкадышек, видимо, определил примерное место, где стоит вражеская батарея, передал новые целеуказания для первой пушки нашей батареи, в то время как остальные семь продолжили вести огонь шрапнелью по наступающей вражеской пехоте. Недолет, перелет — и всей батареей залпом по пять снарядов, а потом еще по три. Больше к нам не прилетало, и вражеская пехота отступила.

— Отдыхаем, — тихо говорю я.

Кто-то из солдат ложится на землю и смотрит в голубое небо, по которому ползут плотные комки манной каши; кто-то садится и сворачивает из газеты и махорки самокрутку «козья ножка» — воронку с табаком, пустой острый конец которой сгибает, чтобы получилась трубочка, и слюнявит, склеивая; кто-то достает сухарь и начинает стачивать быстро, по-мышиному. Заряжающий ближней ко мне трехдюймовки поддевает шестом стреляные гильзы и откидывает подальше, чтобы не мешались под ногами.

Я достаю швейцарские золотые карманные часы «Патек Филипп», подаренные женой перед отъездом на войну, открывая крышку, на которой сверху круг из синей эмали с золотыми звездочками. Уже второй час дня. А вроде совсем недавно завтракали. Сразу появляется желание что-нибудь съесть. Иду в блиндаж за галетами. Возле самого входа слышу за спиной голос телефониста, отвечающего на вызов, разворачиваюсь и возвращаюсь к пушкам. Бойцы расчетов бросают свои дела, «бычкуют» «козьи ножки», занимают позиции по боевому расписанию. Продолжаем трудиться.

К утру пятого дня австро-венгры выдохлись. Мы, как обычно, приготовились к стрельбе, но команд не последовало. Прождав с час, расслабились, разбрелись по территории батареи.

После полудня пришел подполковник Шкадышек и рассказал, что генерал-майор Деникин приказал пехоте построиться в походную колонну, развернуть флаги и, без поддержки артиллерии, под барабанный бой пойти в атаку. Наши враги не смотрели фильм «Чапаев», понятия не имели, что такое психическая атака, поэтому нервишки у них сдали. Практически без боя Четвертая «Железная» стрелковая бригада, в очередной раз оправдав свое название, прорвала вражеские боевые порядки и захватила село Горный Лужек, где находился штаб группы эрцгерцога Йосифа Августа. В доме на столе стояли фарфоровые чашки с его вензелями и еще теплым кофе, который с удовольствием выпили победители.

151

Австро-венгерская армия удрала за реку Сан, потеряв более трехсот тысяч солдат, из которых около ста тысяч попали в плен, и более четырехсот пушек. Этот показатель все еще в ходу с времен Средневековья. Через пару десятков лет его сменит количество уничтоженных или захваченных танков и самолетов. Каковы были наши потери, никто не сообщал, но тоже не малые, особенно в пехоте. В Четвертом артиллерийском дивизионе погибли девять и получили ранения тридцать три человека.

Неделю мы простояли в предгорной деревне Пемете, населенной наполовину русинами, на треть ашкенази и одну пятую венграми. Первые говорили на русском языке. Никаких украинцев здесь, неподалеку от Львова, не было. Вторые попали сюда, сбежав из немецкой Силезии, потому что там только старшему сыну в иудейской семье разрешалось вступать в брак и иметь детей. Сперва крестьяне шарахались от солдат, хотя мы, в отличие от венгерских гонведов, скот и птицу у них не отбирали. Впрочем, к тому времени уже нечем было поживиться: всё съели до нас. Крестьяне голодали. Наши солдаты начали подкармливать детишек, к которым вскоре присоединились женщины и старики. Пытались и мужчины пристроиться к халяве, но их отгоняли пинками и прикладами. Утром и вечером у полевой кухни выстраивались две очереди: солдаты с котелками и аборигены с мисками. Кашевар уменьшал порции первым, чтобы хватило и вторым. Никто не возмущался. Подавляющая часть русских солдат была из крестьян, не понаслышке знавших, что такое голод.