Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 40
Официант, мужчина лет сорока, лысый, с крупным носом, под которым были усики «а-ля фюрер», проводил нас, по моей просьбе, к свободному столику у стены недалеко от оркестра, помог даме сесть лицом к нему, после чего взял у юного помощника — пацана лет четырнадцати со смышлеными лицом — два меню в кожаном переплете и положил перед нами.
— У вас есть «Вдова Клико», брют? — спросил я.
Русские сейчас предпочитают сладкое розовое или полусухое шампанское, поэтому другие виды бывают не везде.
— Да-с, — ответил он, улыбаясь.
Стоит оно дороже других, значит, заказ и, как следствие, чаевые будут хорошими.
— Поставьте бутылку на лёд, — распорядился я.
— Хорошо-с, — сказал официант. — Когда сделаете выбор, позовете-с,
Поняв, что Стефани никогда не пила брют и не знает, что к нему лучше идет, предложил:
— Положишься на мой вкус?
Я заказал черную икру в тарталетках, филе с трюфелями, стерлядь по-царски, сыр камамбер, фламбиер ананасовый с маседуаном, чай с лимоном, а для дамы кофе со сливками.
Пока выбирали и ждали заказ, Стефани наслаждалась испанским ансамблем, состоявшем из большой гитары, двух обычных, аккордеона и певицы. На невысоком, в полметра, полукруглом помосте они исполняли фламенко, легкие, развлекательные, как говорят испанцы, канте чико, для нетребовательной пьяной русской публики. Певица — немолодая полноватая женщина с длинными черными волосами, собранными сзади в узел и перевязанными большим алым бантом — была в традиционном платье танцовщицы длиной в пол, с глубоким декольте и длинными узкими рукавами, красном в черный горошек, и накинутой на плечи яркой, разноцветной шалью. Голос все еще хороший, но танцевать уже, наверное, сложно. В Испании ее уровень — забегаловка в рабочем квартале, а в России выступает в одном из лучших ресторанов Одессы.
Я кивком подозвал младшего официанта, дал ему пять рублей и приказал:
— Отнеси певице и скажи: «Сеньора, пор фавор, уна канте джондо».
Пацан дважды по моему требованию повторил пароль, после чего дождался паузы между песнями и подошел к помосту.
Певица наклонилась к нему, выслушала, что-то спросила, и пацан кивнул в мою сторону, с приятным удивлением посмотрела в указанном направлении, надеясь, наверное, увидеть заказчика, не смогла, но все равно приложила левую руку к груди и поблагодарила:
— Мучос грациес, кабальеро!
Она сказала музыкантам, что надо сыграть, и, перейдя на андалусский диалект, запела о гордости и чести, душено так, проникновенно. Не сразу, но зал затих. Русские, особенно захмелев, остро отзываются на искренние чувства. Ее даже наградили аплодисментами.
— Интересно, о чем она пела? — похлопав вместе со всеми, задала вопрос Стефани.
Я не стал говорить правду, потому что не в ее положении слушать о женской чести и гордости, сделал вольный перевод:
— Все песни о любви, а эта о любви к самой себе.
— Ты знаешь испанский⁈ — удивилась Стефани.
— Так получилось, — скромно ответил я, не уточнив, что это один из диалектов испанского языка.
С тем багажом знаний, который накопил, шляясь по эпохам и странам, я и в начале двадцатого века выгляжу таким же эрудитом, каким считался несколько веков назад. Разница только в том, что там я оперировал информацией из будущего, а здесь эксплуатирую прошлое.
43
После окончания зимних каникул в Императорском Новороссийском университете, как он сейчас называется, я решил съездить туда. Уже знал, что в нем всего четыре факультета: историко-филологический, физико-математический, юридический и медицинский. Предполагал, что должно быть деление на кафедры. Надо выяснить, какие. Может, ничего интересного для меня нет.
Императорский Новороссийский университет располагался на улице Дворянской, на том же месте, что и главный корпус Одесского государственного. Монументальная трехэтажка с крыльцом в три ступени и высокими арочными дверьми. На первых двух этажах окна большие арочные, а на третьем — прямоугольными маленькие, но спаренные. Возле входа гардероб, где заправлял пожилой горбун с большой головой, костистым лицом и добрыми детскими глазами.
— Гардероб платный для студентов и гостей, пять копеек, — предупредил он.
— Я похож на нищеброда⁈ — шутливо спросил его.
— Извините, сударь, я не это имел в виду! — сразу начал он оправдываться. — Люди разные приходят. Другой одет, как богач, а пятак бережет.
— У богатых свои причуды, — сказал я, положив на стойку пальто и шапку и доставая мелочь из кармана брюк.
Горбун вернулся с оловянным номерком, отдал мне, после чего получил гривенник.
— На сдачу ответь мне, куда обратиться, чтобы узнать, какие у вас кафедры и что нужно для поступления? — предложил я.
— Благодарю, сударь! — произнес он, после чего ответил на вопрос: — Приемная комиссия работает летом, но сейчас можно зайти в учебную часть — направо вторая дверь — там вам все расскажут.
В институте, где я учился когда-то в будущем, в учебной части сидели одни бабы. Сейчас была всего одна и та секретарша, бойко щелкающая длинными тонкими пальцами по клавишам громоздкой пишущей машинки, будто стреляла из пулемета по наступающим цепью студентам, извиняюсь, японцам. Остальные четыре сотрудника были мужчинами. Каждый сидел за своим столом и, попивая чаёк из стакана в мельхиоровом подстаканнике, делал вид, что работает.
Я поздоровался, изложил цель визита.
— Присаживайтесь! — предложил самый старший из них, лет пятидесяти, одетый в черный костюм-двойку, дешевый, но чистенький, и сидевший у окна, дальше всех от входной двери и секретарши.
Я устроился на стуле, стоявшем перед его столом, и спросил:
— Какие экзамены надо сдать для поступления в университет?
— Для выпускников семинарии все точные науки, а для закончивших кадетское, реальное или коммерческое училище — латынь, а если поступают на историко-филологический факультет, то еще и древнегреческий, — рассказал он. — Вы что окончили?
— Гимназию в Порт-Артуре, — ответил я и положил на стол аттестат зрелости.
— Вы приехали из самого Порт-Артура⁈ — удивленно воскликнул он.
После этих слов машинистка оборвала стрельбу на полубукве.
— Успел выскочить на шаланде за месяц до сдачи города, когда японцы начали обстреливать крепость из артиллерии прямой наводкой. Добрался своим ходом до Мукдена, где сел на поезд, — сообщил я.
Сейчас за Мукден идет кровавое сражение. В газетах пишут, что русская армия побеждает, что вот-вот…
— Как вы там оказались? — спросил он.
— Мой отец работал в «Торговом доме Родоканаки». Начинал здесь, потом стал представителем в Александрии, потом в Марселе, а когда дела у владельцев пошли плохо, уехал в Порт-Артур. Его старший брат, дядя Саша, работал капитаном на английском пароходе на линии Шанхай-Порт-Артур. Написал, что там большие возможности. Вот мы и отправились всей семьей. Отец открыл в Порт-Артуре свой торговый дом, а я и младшие брат и две сестры начали учиться в гимназии. Сперва жили в китайском домишке из самана, потом построили большой жилой каменный дом. Дядя не обманул. Дела быстро пошли в гору. Отец построил контору и пакгауз, завели слуг-китайцев, свой выезд. Летом я работал учеником штурмана на пароходе под руководством дяди. К торговле у меня душа не лежит. Дело отца должен был продолжать младший брат Вова. Позапозапрошлым летом я, как обычно, устроился на пароход к дяде. Пошли сперва в японский Нагасаки, потом в Гуанчжоу, Шанхай. В Порт-Артур Прибыли через два месяца, а там карантин из-за холеры. Умерли и все мои… — я запнулся как бы от горя и перекрестился.
Перекрестился и мой визави, произнес:
— Мир их праху!
— Мне оставался год до окончания гимназии. Я хотел бросить, но дядя настоял, чтобы я закончил обучение. Он хотел, чтобы я получил высшее образование, стал инженером. Даже уволился с парохода, поселился со мной в Порт-Артуре, чтобы я не отлынивал от учебы. Он попробовал торговать, но не получалось, поэтому продал пакгауз и товары и положил деньги на мой счет в Русско-Китайском банке, а когда я закончил гимназию, продал и наш дом. Сказал, что место несчастливое, незачем за него держаться. В то время в Порт-Артур приезжало много народа, цены были хорошие. Дядя опять стал капитаном, а меня взял штурманом. На английский пароход брали только его, поэтому устроились вдвоем на португальский, ходивший из Макао на Порт-Артур. Все было хорошо, пока не началась война. Судовладелец приказал возить грузы в Инкоу. Это другой наш китайский порт севернее. Японцы захватили его летом. В ночь на двадцать третье апреля дядя решил проскочить ночью, чтобы не встретиться с японскими кораблями, мимо Ляодунского полуострова, на котором Порт-Артур, и налетели на мину. Я спал в каюте. Вдруг как бабахнет! Меня выкинуло из койки, ударился головой так, что потерял сознание. Очнулся уже в воде, чуть в воронку не затянуло. Я плаваю хорошо, выгреб. Поплыл на свет прожектора, который стоял на восьмом редуте. Вода была холодная, еле добрался. Меня наши солдаты подобрали на берегу, довели до блиндажа, уложили спать, а утром отвезли в город. Я там почти полгода прождал. Всё надеялся, что дядя спасся. Уехал, когда стало совсем плохо. Уже отсюда написал в Макао португальскому судовладельцу, где меня найти. Вдруг случится чудо⁈ — изложил я легенду, придуманную в поезде по пути в Одессу.