Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 39

За свою долгую жизнь в каких только группах каким только боевым искусствам я ни учился, но одно было неизменным — дух принадлежности к братству крутых пацанов. Ты становишься частью единого целого, где нет места соплям. После разминки перешли к отработке бросков. Это была та часть боевого дзю-дзюцу, которая, как я слышал в Порт-Артуре, уже выделилась в спортивное дзю-до. Может быть, именно ему и учил Юна Минхо. Мне дзю-до неинтересно, выступать на соревнованиях не собираюсь. К тому же, оказался без пары.

— Шифу, могу позаниматься на макиваре? — спросил я тренера.

Обращение переводится с китайского, как учитель-отец. Это немного шире, чем японское сэнсей (старший, тренер, учитель). В Китае наставник в любом виде деятельности считается вторым отцом. Так пошло от конфуцианской заповеди «Родители дали тебе тело, а учитель сделал тебя человеком (профессионалом)». Юна Минхо понял разницу и, еле заметно улыбнувшись, разрешил.

После продолжительного перерыва кэнто (суставы указательного и среднего пальцев) болят после ударов примерно столько же дней, сколько будут зудеть после прекращения тренировок. Я работаю быстро, жестко. Макивара щелкает в креплении, пытаясь догнать мой кулак на отходе, но получается редко. В один из таких неудачных моментов я отскакиваю, чтобы отдохнуть и сконцентрироваться, и чувствую какой-то напряг, что-то не так. Оборачиваюсь и вижу, что все, кто в зале, смотрят на меня, причем у кое-кого из потенциальных учеников даже рот приоткрыт от удивления. Они пришли узнать, что такое джиу-джитсу, стоит ли на него время тратить, поэтому, видать, и удивились тому, что человек лупит голыми руками по доске так, что гул стоит, и при этом не забрызган собственной кровью. Лучшей рекламы для пацанов любого возраста не придумаешь.

Юна Минхо правильно оценил произведенное на них впечатление, сказал:

— Через год вы будете так.

Они дружно, не дожидаясь окончания пробной тренировки, сообщили, что готовы оплатить обучение за первый месяц, начали обсуждать, в какие дни и какое время готовы приходить на занятия. После чего псевдокореец показал им свой запасной кейкоги, лежавший на стуле возле поленницы, объяснил, из чего сшить.

— А можно такое, как у него? — кивнув на меня, спросил бравый усач, наверное, офицер.

— Моя больше подходит для небоевых занятий, а для джиу-джитсу лучше та форма, что у тренера. Завтра себе закажу, — сказал я.

Узнав ответы на остальные вопросы, ученики потянулись к вешалке. Они сделали правильный выбор.

— Вам предложение стать моим помощником. Будете получать пятую часть от учеников, — предложил мне Юна Минхо.

— Я не бедный человек, мне не нужна постоянная работа. Более того, иногда буду пропускать тренировки. Не хочется подводить вас, шифу, — отказался я. — Когда приду, буду помогать бесплатно. Мне это не трудно.

42

К меблированным комнатам, в которые переселилась Стефани, мы приехали в семь минут девятого. Павлин дорогу запомнил, но я неправильно рассчитал время. Меня нервирует не только, когда опаздывают другие, но и когда сам задерживаюсь. По пути до меня вдруг дошло, что я не знаю фамилию своей содержанки. Как-то не додумался спросить. Может, потому, что у женщин она имеет склонность к переменам. Решил, что консьерж уж точно должен знать, кто у них поселился вчера. Не думаю, что эти недешевые меблирашки — проходной двор, каждый день по несколько новых жильцов. Проблема решилась намного проще.

Едва Павлин остановил пролетку перед трехэтажным домом напротив каменного парадного крыльца в четыре ступеньки, освещенного газовым фонарем, висевшим под жестяным навесом, как открылась дверь и выглянул пожилой смурной тип в фуражке с козырьком, похожей на военную.

— Позови барышню Соколову! — громко и властно потребовал Павлин.

— Сейчас, — покорно молвил консьерж и исчез.

Я мысленно похвалили самого себя, что не пожадничал, наняв Павлина, после чего слез с пролетки, чтобы размяться. Сидеть было холодно. К вечеру подморозило, усилился сырой ветер с моря. Прогуливаясь возле крыльца, заметил, что почти во всех окнах потух свет и кое в каких зашевелились светлые занавески или шторы. Может, и темные тоже сдвигали, но разглядеть было труднее. Так понимаю, это здоровое женское любопытство рвалось к знаниям.

Стефани Соколова вышла минут через пять, хотя нынешний этикет требовал от дамы опаздывать минут на пятнадцать. Все-таки она не на свидание пришла, а на работу. На бедной курсистке была новая шляпка из черного каракуля с вуалью, темно-серое зимнее пальто до колена с черным каракулевым воротником и накладными карманами, из-под которого выходил низ подола сиреневого платья с серебристыми полосками. На руках черные кожаные перчатки. На ногах полуботинки на меху, который был виден, потому что голенища сверху вывернуты. В левой руке темно-серый саквояж среднего размера. От девушки пахло хорошими горькими духами. Не знаю, как она догадалась, что именно такие нравятся мне, потому что в моем доме нет никакой парфюмерии.

Поздоровавшись, помог ей взобраться в пролетку, сел сам, поставив саквояж в ногах, после чего помахал рукой в сторону окон и скомандовал извозчику:

— Поехали.

— Кому ты махал? — удивленно спросила Стефани.

— Твоим завистницам, которых ты предупредила о моем приезде, — шутливо произнес я.

— Я никого не предупреждала, — молвила она, но как-то не очень твердо.

— Где хочешь поужинать? — поменял я тему разговора.

— Мне все равно, — ответила она, после чего предложила: — Давай в ресторане гостиницы «Санкт-Петербургская». Говорят, там музыканты из Испании.

— Павлин, поворачивай, — приказал я, уверенный, что извозчик внимательно слушает наш разговор, а ехать нам теперь надо в обратную сторону.

Это было трехэтажное здание, вроде бы, то же самое, что в будущем, полукруглым фасадом ограничивающее с одной стороны площадь с памятником дюку Ришелье, от которого к морю уходила знаменитая лестница, пока что не имеющая официального названия, поэтому кто-то считает ее Ришельевской, кто-то Бульварной, Каменной, Большой… но только не Потемкинской. Правое крыло, если стоять лицом к гостинице, под номером один давало начало улице Екатерининской, а левое под номером восемь находилось примерно на середине Николаевского бульвара, будущего Приморского. Мне сразу вспомнилось «Если стать на крышку люка, посмотреть на руку дюка…». Канализации пока нет, но рука со свитком и эффект в наличии. Зато рядом с лестницей уже есть фуникулер — одноколейная железная дорога с разъездом посередине, освещаемая ночью фонарями с электрическими лампами, по которой скользят навстречу друг другу два вагончика, вмещавшие до тридцати пяти человек. На бульваре деревянный ажурный павильон с контролером, а внизу каменная станция с залом ожидания и кассой.

Швейцар в желтой шинели распахнул перед нами тяжелую дверь гостиницы. Ресторан был в правой части, и у входа стоял второй швейцар в оранжеом кителе и черных штанах. Только открыл ее — и нас обволокло облако приятнейших ароматов. Стоять здесь голодным — слюной захлебнешься. На входе был гардероб, в котором работал крепкий верзила, больше похожий на вышибалу. Новое платье у Стефани было со стоячим воротником, украшенным кружевами, наклоненным наружу, как бы образуя сзади и с боков получашу, и перехваченным ярко-желтой лентой-галстуком, завязанным замысловатым узлом, приталенное, с рукавами с буфами на плечах и облегающими ниже локтя. Шапку тоже сдала в гардероб, чтобы продемонстрировать новую прическу, открывавшую уши с золотыми сережками в виде узких длинных листиков и белую шею. Волосы поправила перед зеркалом, большим, от пола и почти до потолка, дополнительно акцентировав на них внимание, мое и не только, потому что у верзилы даже рот приоткрылся от непотребного желания. Да, будь она в таком виде в театре, обошлась бы мне раза в три дороже.

— Ты само очарование! — похвалил я.

Стефани, встретившись со мной взглядом в зеркале, улыбнулась с долей злорадства. Наверное, насладилась местью за «секретаршу».