Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 32

К счастью, мои подчиненные успевают перелететь через Волгу, где им на помощь приходит шестерка наших «Лагг-3». «Ил-2» сержанта Ильясова садится с дымящим двигателем и сразу съезжает с взлетной полосы, останавливается вдалеке от других самолетов, и к нему несется красная пожарная машина. Второй ведомый сержант Федин добирается до стоянки, хотя от хвоста самолета осталась в лучшем случае треть. Это минимум на неделю ремонта. Так что в ближайшие дни буду летать один или вместе со своей бывшей эскадрильей.

— Сильно меня побило? — спрашиваю Аникеича, дожидаясь, когда подойдет фотометрист и заберет пленку.

— Так, по мелочи, — отвечает он, чтобы не сглазить.

— Давай, заправляй топливом и маслом, еще раз слетаю на охоту, — приказываю я.

Тут ко мне подбегает сержант-связист из штаба полка, сутулый подслеповатый тип:

— Товарищ старший лейтенант, тебя командир вызывает, срочно.

В штабе за столом рядом с командиром полка сидит майор-пехотинец, чаи гоняют. Ничего удивительного, если бы не едва уловимая напряженность в поведении Бори Пивенштейна. Уже хорошо его изучил, поэтому знаю, что так же он ведет себя, когда заходит разговор о дореволюционном прошлом. Значит, гость непростой, имеющий право надеть форму любого рода войск.

— Товарищ подполковник, переправа уничтожена. Заодно техники разной намолотили. На обратном пути встретились с шестеркой «мессершмиттов», отбились. Вернулись все, но твой самолет загорелся, потушили на поле, а второй побит так, что дня три простоит в ремонте, — доложил я.

— Эти двое не смогут лететь? — спросил майор.

— Нет, — подтвердил тот, — но старший лейтенант Изюмов справится один.

Майор смотрит на него, на меня. Ему хочется поверить, потому что выбора, как догадываюсь, нет.

— Ты ручаешься за него? — задает майор подленький вопрос.

— Так точно! — по уставу отвечает подполковник Пивенштейн.

— Лады, — произносит гость и жестом показывает мне, чтобы сел рядом.

От него несет одеколоном «Красная Москва». Духами с таким названием и почти таким же запахом пользовалась моя классная руководительница, которая имела дурную привычку стоять возле моей парты во время урока, чтобы не шалил. С тех пор для меня этот приторно-сладкий запах — маркер насилия.

— Это станица Голубинская, — показывает он на карте место на правом берегу Дона немного севернее того, где мы отбомбились. — По данным нашей разведки, вот в этом доме Ворониных и соседних с ним находится штаб командующего Шестой армии генерала Паулюса. Сейчас у него гостит хорватский диктатор Анте Павелич. Приехал наградить хорватских добровольцев. Их целый полк воюет на стороне немцев. Надо уничтожить всех. Сможешь?

Если Паулюс там, то миссия невыполнима, потому что будущему фельдмаршалу еще подписывать капитуляцию окруженной под Сталинградом группировки. На счет Анте Павелича не знаю. Может, дождется меня.

— Дом и соседние с ним уничтожу, а будут ли в них в момент удара генерал и диктатор, обещать не могу, — ответил я.

— Большего от тебя и не требуется, — заявил майор.

Мне без очереди и в ускоренном порядке цепляют шесть ФАБ-100 и четыре РС-132, заливают доверху топливные баки, заполняют магазины снарядами и патронами. Никто не знает, какое у меня задание, но всем доходчиво объяснили, что вылететь я должен, как только, так сразу.

Разгоняюсь на взлетке, отрываюсь от земли, прячу шасси. Думаю только о том, что это двадцатый боевой вылет. Поражу цель или нет, а награду и премию получу, и еще один «сталинский наряд» пойдет в зачет на другую премию. Перед Волгой опускаюсь до пятидесяти метров, огибаю Сталинград по дуге. Издали он похож на свежую, испускающую темный пар, навозную кучу, над которой весь световой день, а порой и ночью, вьются рои мух, гоняясь друг за дружкой.

Приблизившись к Дону, выпускаю шасси и набираю высоту тысяча метров. Издали мой «Ил-2» теперь похож на немецкий пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87», у которого русское прозвище «Лаптежник», потому что шасси не убираются, и немецкое «Штука» — сокращение от «пикирующий боевой самолет». Отстал бедолага от стаи, полетел на аэродром в гордом одиночестве. Или выполняет какое-то особое задание. Наших истребителей здесь нет, им над Сталинградом и за Волгой хватает работы, а немецкие примут за своего.

К Дону вышел южнее станицы Голубинской, полетел над правым берегом, вдоль которого и вытянулась станица. Опознал ее по изгибу русла реки, острову и ерику, спрятал шасси, нашел дом и спикировал круто на него. Прицел для бомбометания у меня «КС-42», хотя сапог в кабине нет, летаю в полуботинках, купленных в Куйбышеве. Сперва стреляю из пушек и пулеметов, фиксируя ситуацию до, потом отправляю реактивные снаряды, делаю поправку и скидываю все шесть бомб. Они с взрывателем мгновенного действия, поэтому сразу вывожу самолет из пике. «Горбатый» подчиняется плохо, потому что тормозных решеток нет, ревет натужно, будто для него лучше счастья нет, чем пикировать с всё увеличивающейся скоростью, пока не возится в землю так, что бронекапсула, откинув крыло, влезет по кончик хвоста. Прямо по курсу вижу позицию четырехствольной зенитной установки, которая поворачивается в мою сторону, стреляю из пушек и пулеметов. Выйдя на горизонтальный полет, закладываю вираж и на высоте метров двести пролетаю над станицей, фиксирую ситуацию после, стреляя из пулеметов и пушек по мечущимся по улице солдатам, по уцелевшим легковушкам в стороне от того места, где был дом Ворониных, а теперь горящие и дымящиеся руины. В таком же состоянии и соседние с ним дома. Простите меня, станичники! Надеюсь, вас не подпускали близко к штабу немецкого генерала.

За южной окраиной ловлю целую очередь зенитных снарядов, громко отстучавших по фюзеляжу и крылу. Ухожу со скольжением влево, миную Дон и на высоте метров двадцать лечу в Житкур. Пока температура масла и воды нормальные, значит, в масляный радиатор не попали. Теперь это у меня, так сказать, болевая точка. Фюзеляж как-то странно поскрипывает, точно кто-то пытается, сгибая-разгибая, отломать кусок дюраля на память. На повороты рулей реакция замедленная. Это уже ерунда, лечу по прямой, не отвлекаюсь.

Пересекая широкое русло Волги, выдыхаю облегченно. Как бы граница между миром и войной, хотя и на левый берег залетают вражеские истребители и бомбардировщики. Места здесь ровные и пустынные по большей части. Деревья попадаются очень редко, что не отменяет первое правило при аварийной посадке. Перед аэродромом пропускаю две пары «лагг-3», которые уносятся в сторону Сталинграда, сажусь очень осторожно. Хвост не отваливается, но оба передних колеса «прихрамывают» на пробитых покрышках, норовя срулить с взлетной полосы. Судя по тому, с какой печалью смотрит Аникеич на самолет, мне здорово повезло, а ему нет.

Спустившись на землю, скидываю и отдаю механику парашют, собираюсь снять шлем, но замечаю спешащих ко мне командира полка и майора-«псевдопехотинца». Для меня он по уставу никто.

— Товарищ подполковник, цель уничтожена, результат зафиксирован, — докладываю я.

— Где пленка? — спрашивает майор.

— Фотометрист достанет, нам не положено, — отвечаю я.

— Вон он, бежит, — подсказывает командир полка.

Майор уходит вместе с фотометристом в лабораторию, а потом уезжает на «виллисе», даже не заглянув в наш штаб.

— Значит, все в порядке, — облегченно произносит подполковник Пивенштейн, провожая взглядом отъезжающую машину. — Как ты любишь говорить, сверли дырку в гимнастерке, обещал наградить.

— А жениться не обещал⁈ — задаю я вопрос.

Боря, смеясь, хлопает меня ладонью по спине и говорит:

— Пойду писать наградную на твои двадцать боевых вылетов.

Черт возьми, а я был уверен, что, кроме меня, никто их не считает, напоминать придется!

Ремонт моего самолета растянулся на одиннадцать дней. Ждали запчасти. За это время наш полк потерял несколько летчиков. Тринадцатого сентября не вернулся с боевого задания командир звена лейтенант Горбулько. Это был его тридцатый вылет, мог бы стать Героем Советского Союза. Вот уж, действительно, нефартовый летчик. Четырнадцатого погиб сержант Герасимов из Первой эскадрильи. Капитан Айриев теперь летает с моим ведомым сержантом Фединым и последним своим — сержантом Плахотнюком. И это еще хороший результат.