Крылатый воин (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич. Страница 31

— Потерпите, — сказала она. — Сейчас обработаю рану и перевяжу.

По запаху я узнал мазь Вишневского. Одним из компонентов ее является деготь, которым в северных странах лечили раны издревле. Боковым зрением смотрел, как военврач Морозова занимается раной и заодно на сиськи, обтянутые халатом. Лифчики уже придумали. Те, что делают в СССР, конической формы, и кажется, что у всех женщин сиськи острые и упругие. Заодно мысленно приласкал женщину рукой между ног. Она замерла, натянув широкий бинт, которым обматывала плечо. Я посмотрел в ее глаза, потемневшие, с расширенными зрачками, словно я действительно сделал то, о чем подумал. Блымнул энергетический заряд — и женщина потупила их. Я почувствовал, как ее пробило от замлевшего темени и до замлевшей матки, наверное.

— Что-то подать? — спросила медицинская сестра — девчушка восемнадцати лет, простенькая, как одноцветный ситец — когда пауза затянулась.

— Нет, — ответила военврач Морозова и закончила бинтовать плечо.

— Спасибо! — поблагодарил я и собрался, поддерживая нижнюю часть комбинезона правой рукой, отправиться в свою землянку.

— Вы останетесь здесь до выздоровления, — не глядя на меня, решительно произнесла она. — Катя, приготовь для него койку и принеси горячую воду, чтобы помылся.

На аэродроме были три землянки-бани: одна на два истребительных полка, вторая на бомбардировочный и штурмовой и третья женская, расположенная между столовой и лазаретом.

— Могу в баню сходить, — предложил я.

— Здесь я решаю, что можно, а что нельзя, — твердо произнесла военврач третьего ранга.

Ладно, помоюсь здесь и посплю на чистом.

— Тогда передайте подполковнику Пивенштейну, что я госпитализирован. Он ждет меня, — попросил я.

Командир полка заглянул ко мне перед ужином.

— Был уверен, что тебя ни пули, ни осколки не берут, а ты так подвел меня! — шутливо произнес он.

— Кто знает, может, маленькая беда уберегла от большой, — предположил я.

— Тоже так подумал, — произнес Боря Пивенштейн. — Во время второго вылета на твоих напала шестерка «мессеров». Одного сбили, Шашина, а Ильясов сел на вынужденную возле Степного, позвонил из сельсовета, что приедет утром.

После ужина, который, как и обед, мне принесла медсестра Катя на алюминиевом подносе, я выключил свет и лег в одних черных семейных трусах на застеленную кровать. Через закрытое окно комнату наполнял лунный свет. Косое вытянутое пятно лежало на полу в проходе между кроватями. В палате было душно. Под потолком нудел комар. Спать не хотелось, но и что-либо делать тоже. К ране притерпелся. Если не делал резких движений, не напрягала.

Военврач Морозова зашла молча, закрыла за собой дверь. Я подвинулся, предлагая сесть рядом, что она и сделала. От нее исходил аромат туалетного мыла «Ландыши». Я взял ее теплую руку. Не сопротивлялась, когда мягко согнул ее пальцы. Это самый лучший индикатор: если разрешает распоряжаться своими пальцами, значит, позволено и все остальное, но осторожно. Я запускаю руку между полами халата. Чулок нет, как и трусов. Раздвигаю ее теплые бедра и, наслюнявив пальцы, запускаю их ниже густой растительности на лобке, разлепляю большие губки и нежно вожу по клитору. Люба наклоняется ко мне, жарко целует в губы. Поднимаю раненую руку, чтобы могла лечь рядом, после чего действую энергичней. Кончает быстро, резко сжав бедра и вмяв мои пальцы в горячую липкую вульву.

— Садись сверху, — предлагаю я, кладу ее руку на вздыбленный член: — и введи осторожно.

Когда женщина делает это сама, не так больно и даже совсем не больно, если заведена.

— Двигайся, как больше нравится. Наклонись вперед, назад, подвигай попкой из стороны в сторону. Думай только о себе, — подсказываю я.

Она начинает осторожно, словно боится сломать, потом входит во вкус и скачет все быстрее, издавая короткие приглушенные звуки на вдохе, когда очень приятно. Подойдя к оргазму, замирает испуганно, потому что чувство новое, пусть и очень приятное, но как будто сейчас описается. Тут в дело вступаю я, придерживая здоровой рукой ее упругую попку, чтобы не соскочила, довожу нас обоих до оргазма. Моя партнерша издает глухой звук, будто подавилась спермой, замирает, выгнувшись, а потом ложится на меня и тяжело дышит, время от времени коротко то ли всхлипывая, то ли смеясь. Я нежно провожу кончиками пальцев по теплой гладкой кожей над позвонками — и женщина судорожно дергается.

Рядом с лазаретом слышатся шаги, женский смех.

— Катя? — произношу я.

— Нет, она вернется поздно. У нее роман с летчиком-истребителем, — уверенно произносит военврач Морозова.

— Тебя называть Любой или Любашей? — как бы в шутку спрашиваю я.

— Как хочешь, — разрешает она и ложится рядом, у стены, головой на мое правое плечо.

Кровать узкая, как бы мне не свалиться.

— Какой-то ты слишком взрослый для своего возраста, — дипломатично оценивает мои способности Люба Морозова.

— Это комплимент или повод для ссоры? — шутливо спрашиваю я.

Вместо ответа она целует меня в губы.

41

Рана заживала не так быстро, как мне хотелось. Видимо, сказывались ночные упражнения. Время от времени я забывал, что левой рукой надо действовать осторожно. Постельного режима у меня не было, днем разгуливал по аэродрому с рукой на перевязи, давал мудрые советы своим подчиненным перед вылетом. Теперь у всех более трех боевых вылетов и, по крайней мере, понимают, что делают.

Опыта и удачи все равно не хватало. Восьмого сентября не вернулись сразу два командира звена — сержант Логинов из Первой и младший лейтенант Шварцман из моей. Девятого — сержант Степанов. Десятого — лейтенант Курчевский. В моей эскадрилье не осталось ни одного по-настоящему опытного летчика, поэтому я перед ужином зашел в штаб полка и проинформировал подполковника Пивенштейна, что утром вернусь в строй.

— А я собирался зайти после ужина в лазарет и подсказать тебе, что пора выздоравливать, пока тебя не залечили! — шутливо произнес он.

Аэродром — это тоже большая деревня, где все всё обо всех знают. Симпатии на моей стороне: наш брат, боевой летчик, крутит с женой какой-то тыловой крысы. Наверняка есть и завистники, но пока помалкивают.

Военный врач третьего ранга Морозова Любовь Макаровна побухтела немного, что мне надо долечиться, но как-то не убедительно. Она ведь комсомолка, понимает, что отправляюсь на свидания не с женщиной. Мы договорились, когда буду приходить на медосмотры и прочие перевязки.

В строю, кроме моего самолета, еще два, причем сержант Ильясов летает на одолженном у командира полка. Его самолет сгорел на нашей территории. Техники съездили к месту вынужденной посадки, свинтили всё, что может пригодиться.

Летим втроем бомбить переправу, наведенную в том же месте севернее Калача, что и предыдущая, разнесенная нами. Каждый несет пару ФАБ-250 и пару ФАБ-50 со взрывателями с замедлением. Издали по облакам пыли нахожу наезженную дорогу, по которой движется вражеская техника, и на высоте сто метров выскакиваю к цели, сбрасываю сразу все бомбы. Зенитки успевают выстрелить нам вдогонку. Заходим во второй, работаем из пушек и пулеметов по грузовикам, легковушкам, телегам и фиксируем выполнение боевого задания.

Опускаемся еще ниже, метров до двадцати, и несемся к Волге. Как донесла наша разведка, в этот район перекинуты лучшие асы люфтваффе. Обычно они вертятся над Сталинградом, но две пары то ли случайно, то ли по наводке с земли выскочили на нас. Я качаю крыльями, приказывая ведомым разойтись подальше друг от друга и от меня, а сам сбавляю скорость, заманиваю «худых» на себя. Они, видимо, не лохи, потому что одна пара устремляется за моим правым ведомым, вторая — за левым. Пытаюсь помешать им, но быстро уходят из-под огня, делая ранверсман — разворот на горке: круто задирают нос до потери скорости, после чего головная часть перетягивает, и самолёт начинает скользить на крыло, переходя в планирование в противоположном направлении. На тяжелом и медленном «Ил-2» эту фигуру делать трудно и намного дольше.