Вавилонские младенцы - Дантек Морис. Страница 103

Она чувствовала, как капли дождя падают на ее лицо. Звезды скрывались за мрачными тучами. Вдалеке грохотала канонада грозы.

Мари с медицинской точностью ощущала место и характер полученных травм. На голове несколько глубоких, пересекающихся порезов. Все тело покрыто гематомами. Большая берцовая кость левой ноги и как минимум один палец на левой руке сломаны, ключица — раздроблена, правая плюсна очень серьезно пострадала, несколько ребер треснули, мочка уха была разорвана, губы распухли.

Но нижняя часть живота, как и правая рука, которой Мари только и пользовалась сейчас, чудом уцелели. В замурованном во тьме сознании Мари вспыхнул яркий свет: «ОНИ ЖИВЫ. ОНИ НЕ ПОЛУЧИЛИ НИКАКИХ ПОВРЕЖДЕНИЙ».

Окинув взглядом собственное тело и кучу обломков, заваливших ноги, Мари поняла, что вся покрыта какой-то черной массой. Малейшее движение вызывало крик боли. Она с ужасом поняла, что не сможет выбраться из ямы без посторонней помощи.

Ей захотелось снова лишиться сознания.

Но тут взгляд Мари привлекло какое-то движение — на самом краю ее поля зрения.

С трудом повернув голову, она увидела очертания дерева, вырванного с корнями и валявшегося на земле среди грязи и отбросов, у нее за спиной. Мари лежала на дне рытвины и видела все вверх ногами. Дерево выглядело как гигантский гребень, воткнутый в пышные, но грязные волосы некоего божества, забытого на дне подземелья.

Что-то снова шевельнулось в изломанной кроне, на развилке крупной ветки. Какая-то птица расправила крылья и посмотрела своими желтыми глазами прямо в лицо Мари.

Хищная птица.

Сокол.

Существо с немигающим взглядом показалось девушке изумительно живым.

Оно находилось всего в нескольких метрах. Серебристо-серое с черным оперение напоминало пышный мех ласки. Как зачарованная, Мари приняла это знамение.

— Помогите мне, — сказала она, обращаясь к желтым глазам, которые мерцали в ночной тьме.

38

Сокол разговаривал с ней на индейском диалекте, который Мари понимала до мельчайших тонкостей.

Он рассказывал ей историю возникновения мира, и она видела, как открываются небеса, населенные светоносными ангелами.

В какой-то момент Мари смутно осознала, что ее телу удалось выбраться из-под кучи обломков и подползти к выкорчеванному дереву, на ветвях которого сидела птица.

Дерево с обнаженными, омытыми дождем корнями образовывало новую диаграмму, новый «продукт дизъюнктивного синтеза», как говаривали Винклер и Даркандье. Лишенное связи с почвой, которая его взрастила, делокализованноепо воле хаотических природных стихий, оно тянуло корни к небесам и погружало изломанную крону в топкую от избытка влаги, грязную почву, переворачивая взгляд на мир, нарушая естественный порядок вещей в бесконечно возобновляющемся процессе творения.

Дерево, точно так же, как и сама Мари, стало отдельной, изолированной личностью, готовой засеять новую землю, которая поднялась из пучины хаоса.

Когда Сокол распростер крылья над девушкой, его желтые глаза оказались всего в нескольких сантиметрах от ее лица.

Слова лились изо рта-клюва потоком, сыпались подобно трескучим искрам. Птица превратилась в огромного ледяного феникса. Гигантский айсберг-тотем, внутри которого сиял свет утренней зари.

И тогда Мари почувствовала, как светоносные существа, которые она носила в своем чреве, наливаются новой силой, отчаянная жажда жизни мобилизует их на борьбу. Это была готовность сожрать все вокруг, чтобы любым способом сохранить себя. Каким-то чудом они пережили катастрофу, но нижнюю часть живота Мари покрывали болезненные гематомы, а внутренние органы были серьезно повреждены. Информация вспыхнула в сознании девушки, как на мониторе компьютера в больнице. Чужеродные эмбрионы превратились в детей. Инстинкт самосохранения заставлял их черпать ресурсы из ближайших доступных источников. То есть из организма Мари. Перед ее мысленным взором вспышкой пронеслась череда вибрирующих изображений в синих тонах. И она поняла: существа, развивающиеся в ее чреве, высасывают из нее силы, как вампиры. Они подключаются к энергетическим ресурсам внутри ее тела, перестраивают одни группы молекул и восстанавливают другие, подтягивают к своему плодному мешку и ближайшим поврежденным тканям витамины, эритроциты, минеральные соли.

Живые диаграммы, иллюстрирующие деятельность организма Мари, сами собой возникали в ее сознании. Ряды цифр кружились в бешеном вальсе.

Над миром парил Сокол. Он утверждал его своим присутствием. Мари с трепетом поняла, что птица — это продолжение выкорчеванного дерева. Сокол был свободен как ветер и обладал абсолютной властью.

Мари внимала всему, что он говорил ей о жизни и смерти. Было ясно, что женщине придется умереть ради возможности подарить новую жизнь. Сотворение и уничтожение — два полюса силы, вокруг которых без конца вращается человеческая судьба.

Мари прекрасно понимала, какой особый смысл, какую форму приобретало это правило в данном случае.

Существа убьют ее.

Если она и уцелеет после нынешнего испытания, то все равно не переживет роды.

Впрочем, это предвидение собственной судьбы даже не удивило ее.

Мари скорчилась в мокрой кроне дерева, скрючилась, приняв позу зародыша и повинуясь судьбе, которая прикончит ее в тот момент, когда она создаст новую жизнь. Если, конечно, смерть не явится раньше.

Постепенно буйство стихий пошло на спад. Дождь стихал, грозовые облака начали рассеиваться. Пока сознание Мари пребывало во власти сна, наступило раннее утро, разбавив черный цвет ночного неба бледно-голубым. Отблески бледного света пали на разоренную землю, на вырванные с корнем деревья, груды всевозможных растительных и минеральных остатков, реки засыхающей грязи, рытвины и расселины. Мари смутно догадывалась, что селевой поток швырнул ее на обочину небольшой дороги между двумя холмами, где образовался песчаный откос. Картины потопа прорывались сквозь пелену сновидений. Силы Мари были истощены, но ее глаза еще несколько секунд оставались открытыми и взирали на мир из-под ветвей дерева. Затем она снова провалилась в черную бездну сна. Когда веки Мари смыкались, она услышала, как Сокол, взлетая, забил над ней крыльями, и почувствовала волну воздуха.

* * *

У этого мира была огненная пасть. Огненные уста и луженая металлическая глотка. А также квадратное синее солнце, рельсы в небе, похожие на черной чугунный занавес, и зеленые стены. Тороп очнулся в чем-то вроде липкого клея…

Его глазам потребовалась минута, чтобы привыкнуть. Его тело было похоже на пустую оболочку, лишенную энергии и покрытую потом.

Целая Вселенная открылась его мысленному взору, но Торопу показалось, что книга начинает закрываться.

— Вот черт… — выдохнул он. — Черт меня побери.

Он очнулся на матрасе, застланном льняной простыней, под грудой индейских пледов. Его мозг начал постепенно усваивать информацию, поступающую из внешнего мира.

Над ним были алюминиевые балки, подлатанные черным ферритным винилом.

В полумраке листья лиан казались темно-зеленым лепным узором.

Рядом тихо гудела печка.

Напротив невозмутимо возвышались черная машина и ее монитор.

Над Торопом склонились Данцик и Даркандье. Черепаха Джонсон подключил к нейроматрице ноутбук, и на небольшом экране побежала вереница программных кодов.

— Вы в порядке? — спросил Данцик.

— Снимите шлем, — велел Даркандье.

Тороп медленно поднял руки и расстегнул шлем. Раздался тихий щелчок, он почувствовал, как присоски отлепляются от висков, затылка и лба. Он осторожно стянул с головы плотно прилегавшее к ней устройство, похожее на полупрозрачную сеть из пластика, металла и ПВХ. Толстая трубка с перетяжками, связывавшая «шлем» с одной из черных подставок для луковицеобразной машины, напоминала пуповину робота.

Тороп положил шлем на колени и долго разглядывал его, как будто в нем находились все данные, полученные в результате эксперимента. На самом деле почти так оно и было, объяснил ему Даркандье, водружая шлем ему на голову перед началом эксперимента: