Фронтера - Шайнер Льюис. Страница 39

Он боролся с собой, пытаясь не реагировать на краски предвечернего часа, такие яркие и сочные, что сквозь кислородную маску, по впечатлению, проникали даже запахи: влажные поля, резкие желтовато-коричневые ананасы, мягкие ароматы цветущих кактусов. Все вещи — в труде, сказал Риз себе, не может человек пересказать всего [14].

Вместо этого он заставлял себя думать об узких кольцах Урана, подобных складкам вуали, о взоре пытливого зеленого ока планетарной туманности в Лире.

Он прошел к раздевалке у южного тамбура и закрыл за собой дверь.

Он увидел, что здесь уже произошли какие-то события: скафандры и шлемы валялись на полу, грубо разметанные во все стороны. Риз проигнорировал беспорядок, взял очень большой скафандр из дальнего угла стеллажа и начал разуваться.

— Риз…

Он развернулся: на пороге стоял Блок.

— What are you doing? [15]— спросил Блок по-английски. От волнения в его голосе сильней обычного проявился славянский акцент.

— Я в пещеру собираюсь, Блок.

Он сам не понял, зачем так ответил. Было похоже, что с тем же успехом он мог промолчать.

— Я не позволю тебе этого, — сказал Блок.

Риз снова вскинул голову. На сей раз в руке Блока обнаружился «люгер» калибра 7 мм.

— Так-так, — произнес Риз. — Значит, опять Россия? А мне казалось, ты это перерос. Я думал, ты теперь гражданин колонии.

— Не надо тут из себя доброго папочку строить, Риз. Что ты вообще знаешь про верность? Кому ты верен? Приятелям-космонавтам? Семье?

Риз вздрогнул: перед ним, как наяву, снова предстала Дженни, которую он оставил с мужем. Он мог бы попытаться к ней пробиться, завоевать и тем спасти ее жизнь.

Прекрати, приказал он себе. Нет смысла себя изводить. Слишком поздно, в любом случае слишком поздно.

— Ты даже не понимаешь, что мною движет, — продолжил Блок. — Ты не понимаешь, что значит для русского человека Родина. В вашем языке ведь даже нет подходящего слова, лишь намеки. Homeland. Что это, блин, значит-то? Вы саму идею перевести бессильны.

— К тебе это не имеет отношения, — сказал Риз. — И к России, к США, к Фронтере не имеет. Это мое дело.

— Риз, ну что за наивность. Ты сам лучше меня знаешь. Не бывает поступков, лишенных политической окраски. Все на свете связано с политикой. Я не могу тебя отпустить. Никто не уйдет отсюда, пока мы не разберемся.

Риз встал.

— Блок, ты же не станешь тут стрелять. Это слишком опасно.

Блок уравновесил правую руку на левой.

— Тогда не принуждай меня.

Риз шагнул к нему, но Блок не уступил дороги.

— Убери, — сказал Риз. — Пожалуйста. Я должен это сделать.

Их разделяло от силы шесть футов, даже меньше. Риз уставился на искаженный восприятием «люгер»: дуло расширилось, руки тянулись от рукоятки в бесконечность. Ризу показалось, что Блок намерен выстрелить. Значит, это вроде покера: выпадают ситуации, когда ты платишь за возможность увидеть карту, хотя уже представляешь себе, какой она окажется. Потому что, думал он, иногда за уверенность уплатишь любую цену.

Он сделал еще шаг, и Блок выстрелил.

На секунду Риз лишился способности связать причину — громкий резкий хлопок, едва не опрокинувший его на пол, — и следствие: вспыхнувшее в левом плече тепло, которое тут же сменилось парализующим холодом. Затем передние отделы коры головного мозга сформулировали немногословный вывод: В меня попали.

Не успел Блок выстрелить снова, как Риз надвинулся на него и сомкнул ручищи вокруг «люгера». Левой рукой он пользоваться почти не мог, но силы правой вполне хватило, чтобы сдавить пальцы Блока, заломить ствол вверх и назад, пока Блок не запищал и не попытался вырваться, и тогда Риз сделал резкое движение, заехав Блоку по переносице и щеке стволом оружия.

Блок осел на колени, Риз вырвал у него пушку немеющими, бесчувственными пальцами левой руки, после чего замахнулся правым кулаком, метя в челюсть, но промазал и ушиб костяшки о скулу противника. Тяжело дыша, он выпрямился и отступил. Блок секунду покачался, потом медленно накренился вперед и упал ничком.

Пуля пробила насквозь трапециевидную мышцу плеча Риза и вонзилась в пенопласт за его спиной, но отскочила от пластмассы основной стены, не причинив опорной структуре вреда. Хорошо, что я ее замедлил собой, подумал он.

Крови было довольно много. Он потрогал дырку в плече и чуть не потерял равновесие, так что пришлось опереться о косяк двери, оставив кровавый мазок на эмалированном металле. Отыскав аптечку первой помощи, он сбрызнул обе стороны раны коагулянтом и почувствовал, как колет кожу, а синтефибриновые волокна быстро стягивают рану в уплотняющийся рубец.

Пришлось отложить «люгер», чтобы влезть в перчатки скафандра. Закончив, он непослушными пальцами снова подцепил пушку, но не придумал, что с ней делать. По мышцам спины распространялась жгучая боль, горло сводило, глаза слезились. В аптечке нашелся буторфанол, но Риз преодолел искушение и закрыл колпачок. Лучше обойтись без анальгезического дурмана.

Пора было двигаться. Он пролез в шлюз и пошел на заходящее солнце, глядя, как южный ветер сдувает песчаные занавеси в зону сумерек. Пещера, где обитали дети, была первым постоянным поселением человека на Марсе, и ноги сами нашли туда дорогу, хотя от боли и шока он перемещался неуклюже, борясь с тошнотой. Он протиснулся в шлюз пещеры и остался лежать; атмосфера обдувала его, реальность наплывала и отдалялась, приходилось бороться за каждый вдох.

— Ему плохо, — сказал чей-то голос, и с головы стянули шлем. Еще кто-то протянул ему блюдце с горкой свекольного сахара и стакан воды, он лизнул сахар языком и обнаружил, что вкус попеременно представляется то одуряюще-сладким, то горьким, как песок.

— Тебе плохо? — спросила Глаголь, опускаясь перед ним на корточки.

Он сморгнул. Он сидел, прислонясь к стене, и смотрел в комнату, где царила бескрайняя тьма, пронизанная кое-где конусами ярко-белого света. Под двумя конусами дети что-то увлеченно набирали на клавиатурах, под третьим макака-резус ела попкорн из мусорного ведра. Слегка скошенный взгляд Глаголи был сфокусирован на его окровавленной шее.

— Не… серьезно, — произнес он. — Просто отойти немножко надо. Со мной все будет в порядке.

Он заметил, что по-прежнему держит в левой руке бесполезное оружие, и выпустил его, оттолкнув от себя по полу.

— У тебя кровь, — сказала Глаголь. — И выглядишь ты нехорошо.

— Ничего страшного, — отозвался Риз. — Я рану сбрызнул, все в порядке. Правда.

— Не пытайся меня одурачить, — сказала Глаголь. — Ладно? Потому что мне это тоже важно. Нельзя, чтоб ты тут умер у меня на руках.

— И не мечтаю.

— Ну хорошо. Потому что пока все отлично. Просто превосходно. — Лицо ее покрывала тонкая пленка пота, а от тела исходил резкий запах, означавший возбуждение. — Хрустик, свет отрегулируй, а? — Одно за другим пятна света погасли, и пульс Риза скакнул от нагрянувшей тьмы, подобной мраку сенсорного изолятора, слепоты и смерти.

— Хрустик тут программу сваял, — сказала Глаголь. — Мы твою карту прогнали через голографический проектор и в очень мелком масштабе запустили в…

Во мраке возникли светящиеся точки — горели они недостаточно ярко, чтобы озарять пол и стены, и лишь создавали иллюзию звезд в бескрайнем космосе. Затем постепенно пришли в движение. Рядом с его лицом пронеслась тройная система, а под ногами проявился плотный клубок раскаленного взрывами газа в сердце галактики. На некотором расстоянии парили пурпурные мазки величественных туманностей, а еще дальше крохотные квазары плевались высокоэнергетическим излучением через торнадо на полюсах. Это стало видно все сразу, стянутое воедино и пылающее жизнью.

Риз ощутил, как жесткое раскаленное ядрышко отчаяния, заведшее его так далеко, плавится, уступает место, разлагается на первоначальные составляющие изумления, восторга и амбиций.