Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 16

— Милославский, слушаю, — бормочу сонно, уткнувшись носом в подушку. Мне до смерти хочется бросить трубку и провалиться обратно в блаженное забытье без давящих на грудь кошмаров, а утром узнать, кто звонил, и убивать его мучительно и долго, но звучащий в ответ голос заставляет меня окончательно проснуться:

— Алик, у меня к тебе очень важный вопрос.

— Как ты нашел мой номер?

— Ну, мне в учительской дали, — сознается Никита шепотом. — Ты же теперь мой куратор…

— Точно, — отвечаю тем же шепотом, хотя в этом крыле здания я нахожусь один, да и звукоизоляция моей спальни ни разу не подводила. При желании я мог бы палить в хрустальные подвески люстры из отцовского ружья для охоты, и тот вряд ли бы задался утром вопросом, что это был за шум. — Что за вопрос?

— Я тебя разбудил? — обеспокоенно вопрошает Никита. Кошусь на электронные часы на тумбочке — те показывают без четверти час ночи. Честно, даже сил злиться у меня нет, зато есть желание рассмеяться.

— Ты меня разбудил, чтобы задать важный вопрос о том, не разбудил ли? — тяну насмешливо, переворачиваясь на спину. На потолке расплывается серебристым пятном свет уличного фонаря, играет бликами в венском хрустале бестолковой люстры, висящей массивным аляповатым элементом декора прямо над кроватью. Помню, как в детстве боялся, что эта люстра сорвется с крючка и пришпилит меня к матрасу во время сна.

— Нет, — Никита тихо смеется. — Это был сопутствующий вопрос. На самом деле, меня дико интересует… Арнольдовна сказала, что никогда еще не ловила твоих подопечных со шпаргалками в руках, хотя они списывали, причем неоднократно. Виктор недолюбливает тебя, поэтому вряд ли расскажет, а мне бы не помешало немного удачи на алгебре.

— Вот значит, какой ты меркантильный, Воскресенский, — говорю, а сам улыбаюсь, зная, что некому видеть моей улыбки, не перед кем скрываться.

— Какой уж есть.

— Почему говоришь шепотом? — неосознанно растягиваю разговор, хотя минутой назад я бы все отдал, чтобы зарыться под одеяло и обратно заснуть.

— Брат устал на работе, не хочу его будить, — шепчет Никита. Судя по шороху на заднем плане, он неуклюже ворочается. Даже такое простое телодвижение, как поворот на другой бок, наверняка дается ему с трудом. — У нас двушка. Стоит мне хоть нечаянно чихнуть, он услышит и прибежит с набитой лекарствами аптечкой.

Негромко фыркаю. Да, моя мать тоже любила разводить целую феерию вокруг малейших моих неприятностей.

— А ты почему не шепотом? — любопытствует Никита, и мне слышится в его голосе то же нежелание возвращаться к изначальной причине звонка. Давно мне никто не звонил под столь нелепым предлогом, чтобы просто поболтать. Если подумать, раньше у меня и желания не было болтать с кем-то в час ночи буднего дня. Я снисходительно замечаю:

— Когда увидишь мой дом, сразу поймешь. Идеальное место для убийства, если так подумать. Никто не услышит, никто не узнает.

Никита тихо смеется, глуша этот звук в уголке подушки.

— Надеюсь, ты не затем настойчиво зовешь к себе, чтобы от меня избавиться? — насмешливо бормочет он.

— Слишком просто для меня, — отвечаю серьезно. — Клянусь, если захочу от тебя избавиться, обязательно найду способ поэффектнее.

Мы смеемся уже вместе, только он делает это тихо, а я почти не сдерживаюсь. Потом Никита вдруг замолкает и пару секунд просто мерно дышит мне в трубку, прежде чем задумчиво спросить:

— И почему о тебе ходят такие странные слухи? — отвлеченный вопрос, кажется, адресован даже не мне, но я грустно улыбаюсь, прикрывая глаза. Не говорить же ему, что я нормальный только в те моменты, когда мне позволяют быть таковым. Сколько раз во мне разочаровывались люди, в жизнь которых я приходил обыкновенным парнем, а уходил ни на кого не оглядывающейся сволочью? Просто потому, что в случае Милославских бизнес неотделим от личного. В неподходящие моменты он вмешивается в мой распорядок и в жизнь, которую я пытаюсь для себя устроить, чтобы напомнить мне, кто я такой.

Никита совсем из другого мира, ему не понять.

Но я не могу ничего с собой поделать. Не могу оттолкнуть его сейчас, чтобы не разочаровать потом. Эгоистичное нежелание бросить трубку и сделать вид, будто моя нечаянная доброжелательность была игрой или мимолетным следствием хорошего настроения, заставляет соврать:

— Последствия прежних моих проступков. Одним громким делом можно обеспечить себе репутацию на всю оставшуюся жизнь. А когда ты богат и влиятелен, находится достаточно недоброжелателей, чтобы стабильно поддерживать слухи.

Никиту будто бы устраивает мой ответ, судя по легкому едва слышному смешку.

— А, ну тогда ладно, — беспечно отзывается он. — Спокойной ночи.

— И все? — его слова заставляют меня удивиться. Неужели, не поверил, и поэтому стремится поскорее свернуть разговор?

— А что еще? — в тон мне удивляется Никита. — Я тебя разбудил, замучил допросами, теперь мой внутренний садист удовлетворен, и я готов отложить твои дальнейшие мучения.

Провожу по лицу рукой, силясь не рассмеяться. Этот Никита не устает меня удивлять.

— А как же узнать секрет списывания? — улыбаюсь в темноте спальни.

— Успеешь рассказать, — заявляет Никита, и его уверенный безапелляционный ответ заставляет меня на несколько блаженных секунд поверить, что я успею все.

— Хорошо, — я отстраняю трубку от уха и перед тем, как сбросить звонок, тихо добавляю: — Спи.

Однако сам заснуть я не успеваю. И дело не в том, что, встревоженный мыслями, сплошным потоком нахлынувшими после разговора, я тупо пялюсь в потолок с открытыми глазами. Просто спустя пару минут телефон вновь звонит, и на этот раз на дисплее высвечивается фотография Громова.

— Привет, — быстро и нервно говорит он.

— Какого черта ты мне звонишь в час ночи? — отвечаю прохладно, и на этот раз порыв сбросить звонок кажется мне практически нестерпимым. — Или в человеческом сне мне уже отказано?

Несколько секунд я не слышу даже, как он дышит.

— Ты онлайн вконтакте, — наконец оправдывается он обиженным тоном.

— Наверное, Антон с моей страницы сидит, — спокойно вру, проклиная себя за автоматический рефлекс обновлять ленту новостей в мобильном приложении.

— А, понятно… — по интонации слышу, что Дима не поверил. — А почему голос не сонный?

Сжимаю челюсть так сильно, что зубы ломит в деснах.

— Громов, я на допросе? — рявкаю на него злобно. Наверное, можно было и спокойнее реагировать, если бы не знакомые мне нотки подозрительности и набившей оскомину ревности с его стороны. Добавляю ровно: — По телефону разговаривал.

— С кем?

Черт, еще один вопрос, и я не дам ему озвучить то, ради чего звонил. Пусть даже это что-то серьезное, а по другому поводу Громов вряд ли бы решился мне набрать.

— С начальником охраны, — слова вырываются из меня прежде, чем успеваю их обдумать. — Сработала сигналка у ворот. Ветка упала, наверное.

— Алик, ну я же не идиот, — тихо и просительно тянет Дима, явно теряя остатки страха под давлением того, что мешает ему сейчас ровно дышать. — Догадался, с кем. Сложно было не заметить, как ты на него смотришь.

— На кого? — эта словесная потасовка уже порядком меня раззадорила, заставила сесть в постели и шире распахнуть окно. Становится душно и жарко от подступающего к самой глотке раздражения.

— На Никиту.

— Ты ебанулся? На какого Никиту, безногого что ли? — я уже чуть ли не кричу, прекрасно осознавая, что такая бурная реакция говорит не в мою пользу. — И как я на него смотрел?

Долгая гнетущая пауза.

— Так, как никогда не смотрел на меня, — отвечают почти шепотом, глухим и потерянным тоном. Я смеюсь, хрипло и с надрывом.

— Дима, ты обкурился? Что это за бабские сопли? — в противовес рвущемуся из меня смеху мне ни капли не весело. Сердце стремительно ухает куда-то вниз, дыхание сбивается. Надо лучше контролировать свою мимику и все свои взгляды, даже нечаянные и ничего не значащие. Если Громов замечает даже то, что не в силах заметить я сам, дело принимает не самый славный оборот. — Говори, зачем ты звонил, и, богом клянусь, лучше тебе завтра не попадаться мне на глаза.