Мне уже не больно (СИ) - "Dru M". Страница 46

— Нет, — возражает Дима со спокойной лишенной издевки улыбкой. — Ты никогда не хотел только этого. Тебе надо всегда быть наверху. Или жизнь начинает казаться тебе скучной и ничего не значащей.

Я слышу искренность в его словах и сам прекрасно понимаю, что то, о чем говорит Дима, чистейшая правда. Алик живет борьбой за первенство, и статичное спокойствие явно не про него. Эта мысль, вырванная из ровной череды аксиом и выставленная на свет, вселяет в меня смутное беспокойство.

Алик игнорирует слова Димы и лишь произносит уверенным тоном:

— Мы поможем Ульяне. Я знаю, это Карина попросила тебя не спускать ситуацию на тормозах. Так вот, можешь передать ей, что мы с отцом и Антоном лично проследим за тем, чтобы фотографии не просочились в сеть.

— Спасибо, — Дима поднимается из кресла и делает шаг к двери.

Уже взявшись за ручку, он оборачивается и быстро произносит:

— Приятно было повидаться, Никита.

Я вспоминаю о том, что Дима просил Ромашку не трогать меня. Мне Алик рассказал после их с Романовым драки. И я при всем желании не могу теперь чувствовать и капли былой ненависти по отношению к Диме.

— Взаимно, — улыбаюсь, и Громов, неуверенно улыбнувшись в ответ, уходит.

Алик отстраняется от стола и поворачивается ко мне лицом, криво усмехаясь.

— Вы теперь с ним лучшие друзья или что-то типа того? — спрашивает он шутливо.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — оскорбляюсь слишком явной попытке увести тему подальше от только что случившегося разговора. Алик тяжко вздыхает, потирая пальцами переносицу. — Алик, какого хрена? Мы же, кажется, договорились, что ты не будешь ограждать меня от всего, что происходит вокруг?

— Дело не в этом… — слабо пытается возразить он, но я лишь фыркаю:

— А в чем же?

Милославский хмуро смотрит на меня и молчит. Он не хочет лгать, но и сознаваться в том, чего пообещал не делать, не хочет тоже. Я понимаю теперь, что недовольный взгляд Алика, когда они разговаривали с Димой, относился к нежеланию впутывать меня в новую историю.

— Ты не сможешь держать меня вечно в сувенирном стеклянном шарике, — произношу я с нажимом. — Тебе либо придется научиться мне доверять, либо твоя мания держать все под контролем станет реальной проблемой в наших отношениях.

Алик удивленно вздергивает брови.

В его серых глазах зреет раздражение.

— Вау, — произносит он голосом, сочащимся ядом. — Ты ставишь мне ультиматум?

Меня ощутимо задевает его тон с явным намерением выместить злость в до обидного глупой ссоре. Я даже жалею на секунду, что не могу встать и, демонстративно хлопнув дверью, выйти из кабинета. Для того чтобы убраться отсюда, проигнорировав его выпад, мне пришлось бы совершить ряд бесхитростных манипуляций — подтянуть к себе за ручку коляску, стоящую чуть поодаль от кресла, перелезть в нее, попросить Алика отойти, а потом, быть может, попросить придержать мне дверь.

Поэтому я выдыхаю, стараясь взять себя в руки, и ровно произношу:

— Вижу, ты завелся не на шутку. Ссориться с тобой я не хочу. И продолжать разговор в таком духе не хочу.

Алик стоит вполоборота ко мне, упрямо вздернув подбородок, и разглядывает картину на стене.

— Отлично, — говорит он с напускным безразличием. — Предлагаю не принимать опрометчивых решений… Мне надо будет отлучиться по делам, а ты позвони моему водителю, попроси подбросить тебя ко мне.

Я молча киваю.

Не спрашиваю, по каким это делам он собирается отлучиться из офиса, как не говорю и того, что ехать к Алику не собираюсь. Я слишком зол на него сейчас, чтобы играть по его правилам.

Алик открывает шкаф, снимает и вешает на дверцу пиджак, надевая кожанку. Я опускаю взгляд, проклиная себя за то, что думаю не о том, что Алик поступает по-детски, а о том, насколько он красив в таком небрежном одежном сочетании — кожанка поверх рубашки.

— До вечера, — бросает он сухо, даже на меня не взглянув, и выходит за дверь.

А я, дождавшись, когда его шаги стихнут в отдалении, достаю свой телефон и набираю смс Леше: «Сегодня ночую дома».

*

На ужин Василиса делает потрясающие куриные крылышки в мандариновом соусе и рис с овощами, поэтому я ничуть не жалею, что сегодня решил остаться дома. Мы втроем сидим на кухне, смотрим хоккейный матч между местными командами, обмениваемся новостями и вялыми шутками и с аппетитом едим.

Через час Лешка достает из холодильника три банки пива, одну протягивая мне.

— Не делай такие глаза, — фыркает он. — Я же знаю, что ты пьешь что-то втихаря.

Я пожимаю плечами и беру банку, открываю ее и ловлю губами шустро побежавшую из-под крышки пену. Несколько глотков холодного пива окончательно уверяют меня в том, что этот вечер довольно хорош.

Леша берет из мойки бокал для Василисы, но она качает головой.

— Я не буду.

Леша садится на место, открывая свою банку, и смотрит на Василису с непониманием.

— Ты себя нехорошо чувствуешь? — спрашивает он с беспокойством. Василиса снова качает головой и закусывает ярко накрашенную нижнюю губу, прежде чем пробормотать:

— Нет, я в порядке. Но, дело в том, что… — ее взгляд блуждает по кухне, не зная, на чем остановиться. Если честно, я впервые вижу Василису такой неуверенной. — Я не буду ничего пить следующие девять месяцев.

Я медленно ставлю свою банку на стол, чтобы ненароком не опрокинуть. Мгновенно догадываюсь с немым восторгом, в чем суть, а вот Лешка, судя по приоткрытому рту, в своей извечной манере тупит над очевидным.

— Я беременна, — объявляет Василиса дрогнувшим голосом.

Лешка закашливается, с грохотом ставя только что открытую банку на стол. Он сидит, вытаращившись на Василису с таким изумлением, будто она заявила, что нашла под мойкой радиоактивные захоронения.

Тишина, прерываемая лишь бодрым голосом комментатора, льющимся из телевизора, становится практически физически ощутимой. Я понимаю, что если немедленно не разрядить обстановку, эти двое могут просидеть в напряженном полном вопросом молчании целую вечность. Поэтому, повернувшись к Лешке, я возмущенно восклицаю:

— Вы что, занимались сексом?!

Василиса издает сдавленный смешок, а Лешка, заливаясь краской, отвешивает мне сильный подзатыльник.

— Тоже мне, шутник нашелся, — бормочет он, хватаясь за банку и делая три шумных больших глотка. Потом вытирает губы ладонью и смотрит на Василису с широкой идиотской ухмылкой. В его увлажнившихся глазах столько волнения и трепета, что даже мне становится неловко. — Лиса, правда, что ли?

На месте Василисы я бы уже давно огрел бы Лешку чем-нибудь тяжелым. Но она лишь мягко смущенно улыбается и тихо говорит «да».

Леша поднимается, огибает стол, чтобы привлечь к себе раскрасневшуюся от чувств Василису и крепко поцеловать ее в губы.

— Фу-у, мамочка с папочкой развели розовые сопли, — тяну я, закатывая глаза. Я переставляю свою тарелку в раковину, беру банку пива и откатываюсь от стола. — Я к себе.

— Угу… — бормочет Леша невнятно, даже не прерывая поцелуя.

Я лишь улыбаюсь, осторожно выкатываясь из кухни и направляясь в свою комнату. Внутри меня полнится и поет абсолютное, не замутненное ничем счастье.

Уже позже, когда я начинаю волноваться из-за отсутствия каких-либо вестей, мне приходит смс от Алика: «Прости, сегодня я вел себя как мудак. Я заезжал на дачу за кое-какими документами, возвращаться в город в ночь нет смысла. Ложись без меня. Встретимся завтра в школе. Прости меня еще раз. Люблю».

Чувствую, как во мне поднимается жгучая волна стыда. В каждом слове я вижу искреннее раскаяние Алика, а еще — его безумный парадоксальный страх меня потерять, который не отпускает Милославского, кажется, с самого начала нашего знакомства.

Поэтому я быстро пишу в ответ: «И ты меня прости… Я разозлился и не стал ехать к тебе. Ночую дома, все в порядке. Не гони завтра утром сильно, на дороге может быть туман».

Отправляю, а потом, улыбнувшись собственным мыслям, пишу: «И я тебя люблю».