"Мир приключений" 1926г. Компиляция. Книги 1-9 (СИ) - Коллектив авторов. Страница 70

Десять лет тому назад сын Али Магомы пошел с караваном в Дамасск, но в красной пустыне разразился такой самум, что вместо каравана в Дамасск пришел только зловещий слух о его гибели. Тогда Али Магома приступил к бесплатной общественной работе, которая на востоке бывает так редко. Он истратил почти все свое состояние, но четыре каравана по пятисот верблюдов восемь раз направлялись в пустыню, отвозя тяжелые камни, и за год работы Али Магома сложил четыре груды камней, отметив гранитными маяками путь караванов. С тех пор, каждое утро караваны, завидев маяк, возносили молитвы, чтобы дух Зизы, сына Али Магомы, не долго скитался среди песчаных дюн, и ради этого дела полки медейяхов ни разу не упали на спину Али Магомы, хотя он по прежнему любил золото и наживу. Когда все было готово к отъезду, забрезжил разсвет, и Зейнаб пошел проститься с женой.

— Звезда моя! — сказал он, — будешь ли ты меня помнить? Если нет, скажи сейчас, чтобы я был спокоен за свою честь. Не бойся ничего, ты ведь самая богатая женщина Таифа!

Неддема сняла браслет и медленно уронила его на пол.

— Зейнаб! — сказала она. — Я люблю пустыню, потом тебя, а от этих красивых вещей я скучаю.

— Хорошо! помни, что я сказал все до конца! — ответил Зейнаб и, поцеловав ее, вышел и сел на коня.

Когда стало светло, его конь уже миновал долину и бодро шагал, погружая ноги в ползучий песок. По дороге были колодцы, но у луки седла был приторочен мех с водой, а породистый конь мог двое суток обойтись без воды. К тому же вода нужна и врагам, и друзьям, и теперь, в смутные времена, колодцы стали узлами интриг, шпионажа и убийств. Поэтому, завидев чахлую пальму, Зейнаб брал далеко в сторону и делал крюк.

Через пятнадцать часов пути, когда летний день погас, он переспал, растянувшись на горячем песке, а потом поел фиников с водой и снова тронулся в путь. Время текло однообразно, как движение солнца, и на третий день он увидел долину и Мекку и приближающийся караван мухримов (паломников). К каравану из города приехал далиль (руководитель), и целая тысяча людей начала переодеваться, разбросав одежды по земле. Белый ихрам, похожий на погребальный саван из двух кусков материи, надевался прямо на голое тело, и в сандалиях на босу ногу, с непокрытой головой все направлялись к священному городу.

Зейнаб также исполнил обряд переодевания, предписанный законом, и вмешался в толпу. Но вот потянулись улицы Мекки и началась площадь невольничьего рынка. Мужчины и женщины, подростки и девушки продавались целыми группами и порознь, и рабовладельцы расхваливали их характер и мускулы.

Главным образом это были бену Кходейр (сыновья зеленого), негры, но Зейнаб видел все это много раз и потому спешил к дому Али Магомы. Люди всех национальностей и стран проходили мимо него. Вот несколько тысяч индусов магометан, исполняя обряд хадж, бежали по мрачной священной улице, бормоча молитвы и мелькая белыми ихрамами. Те, кто опередил и добежал до конца, повернули назад, так как пробег должно повторить семь раз, и на это уходит два дня. Из Мессопотамии, Сирии, Азии, Кавказа, бежали мухримы, бормоча молитвы, шлепая босыми ногами и стуча деревянными сандалиями. Для них день Арифата наступит послезавтра и, вероятно, более чем полумиллионная толпа тронется на поклонение в Мединскую долину, так как ежечасно, со всех концов земли, прибывали караваны паломников.

Зейнаб скоро дошел и его встретил сам хозяин с низким поклоном.

— Может быть господин войдет в кгаву (кофейную комнату) и окажет честь моему дому, выпив финджану кофе?

На подушках сидел персидский наиб, желавший нанять караван до Неджеда, и вежливый араб Али Магома делал вид, что не замечает его выкрашенной шафраном бороды и ногтей и четок — этой скверной привычки шиитов. Перс гадал по каждому поводу и задавал вопрос только после сухого стука янтарной четки. Али Магома и наиб начали ожесточенный торг, и купец заломил небывалую цену, ссылаясь на то, что теперь месяц рамадан и он, сопровождая шиитов к ваххибам, по всей вероятности, рискует жизнью.

Зейнаб отправился в отведенную для него комнату, но когда он хотел уснуть, в дверь раздался тихий стук и на вопрос — кто там, рыдающий голос ответил:

— Твой раб хочет тебя видеть, о господин!

В комнату вошел человек, и когда Зейнаб поднес к его лицу светильник, то отшатнулся от изумления — перед ним стоял его раб, приехавший из Таифы.

— Господин! — еле слышно сказал негр, — Я не могу говорить. — И он провел рукой по запекшимся губам. Тюрбан его был красный от крови.

Зейнаб усадил его, подал глиняный сосуд с водой и раненый долго и жадно пил, и от каждого его движения с плаща сыпался песок.

— Мой повелитель может меня убить, — медленно проговорил он, закрывая от слабости глаза, — но я сделал все, что мог.

— Говори, не бойся! — спокойно сказал Зейнаб.

— В день твоего отъезда из Таифы, — медленно заговорил раненый, — госпожа поехала за город. Ее сопровождали я и Джуль. Оба мы были вооружены. Из-за холма песка выехали бедуины и с ними предводитель табора, якобы уехавший в Дамасск. Госпожа наверное знала, что они тут. Она пришпорила коня и сразу оказалась среди них. Господин, я не лгу, она сама перешла на седло к бедуину, и он поцеловал ее и, бросив на песок ее браслеты, сказал: — Передайте своему господину, чтобы он сам караулил свои караваны, а я буду с ней, — и он опять поцеловал Неддему. Биссила! мы бросились на них со шпагами, господин, за твою честь, но их было девятеро и силы были слишком неравны. Предводитель табора ускакал, и хотя мы свалили трех, это не дало нам победы. Я получил удар саблей по голове, и когда очнулся, рядом увидал коня. Бедуины не могли его поймать. Я не пошел в город, чтобы разносить по городу позор нашего дома, и оставил браслеты на песке… — Зейнаб кивнул головой. — Я сел на коня, без воды и пищи, и вот я здесь.

Он покачнулся и затих.

Зейнаб наклонился и поцеловал раненого, потом хлопнул в ладоши и приказал слуге Али Магомы позаботиться о нем.

Потом Эль Самар сел возле светильника и, неподвижно уставившись на огонь, просидел всю ночь. Стало совсем светло, когда он опомнился и, совершив утренний намаз, он отправился к центру города, где высокая стена окружала мечеть Аль-Месжудуль. Кольцом вокруг расположилось несколько сот тысяч паломников в белом, которые совершали молитву, одновременно кланяясь в землю и вставая. По данному знаку через все девятнадцать ворот хлынули белые потоки людей. По мраморным дорожкам монотонно шаркали тысячи ног мимо медных резных корчаг индийской работы. Иногда кто-нибудь останавливался и пил, это была вода из бездонного колодца Зем-Зем, дававшая бессмертие.

Зейнаб вместе со всеми поднял руки к небу. Между ними была Кааба. Вдруг с той стороны, где был вделан небесный камень, окованный серебряной полосой, открылась небольшая дверь, и слабо блеснули золотые литые кувшины, висящие на веревке в Каабе. Оттуда вышел человек, и Зейнаб содрогнулся.

Это был медейях, бродячий дервиш ваххибов. Там, внутри Каабы, в сердце святыни халифы несколько столетий хранили все государственные тайны Хейяца, и договоры с европейцами были известны Ибн Саиду.

Дервиш заговорил, и с первых же слов Зейнаб невольно схватился за левый бок, там, где всегда была рукоять сабли.

— Спасите святыни божие, кричал дервиш, ударяя себя в грудь. Самозванный халиф хочет сделать вас рабами европейцев. Европейцы, которых убивали согласно закона, если они проникали сюда, теперь дали вам своего халифа. Нечестивые бедуины, солдаты самозванного халифа, за золото будут убивать вас, вырубят пальмы ваших садов и выпустят колодцы ваши в песок, чтобы вы были рабами англичан.