Солнечная буря - Ларссон Оса. Страница 47

— Ида — это девочка ее возраста, с которой она познакомилась в лягушатнике, — пояснила Ребекка.

Санна окинула Ребекку странным взглядом, и Ребекка решила не рассказывать, что мама Иды — ее бывшая одноклассница.

«Почему у меня такое чувство, что я должна извиняться и оправдываться? — подумала она. — Я ведь не сделала ничего дурного».

— Я прыгнула с третьей площадки, — сказала Сара и залезла матери на колени. — Ребекка показала мне, как прыгать.

— Ага, — равнодушно ответила Санна.

Она уже была далеко, на стуле осталась пустая оболочка. Она не отреагировала даже на известие о том, что Чаппи пропала. Девочки заметили это, начали болтать о ерунде. Ребекка заерзала на стуле. Через некоторое время Лова вскочила на стул и принялась скакать, выкрикивая:

— Ида в субботу! Ида в субботу!

Она скакала и скакала. Иногда казалось, что она вот-вот упадет. Ребекка занервничала. Если Лова упадет, то может удариться головой о бетонный подоконник и получить серьезную травму. Санна не обращала на это внимания.

«Не буду вмешиваться», — сказала себе Ребекка.

В конце концов Сара схватила сестренку за рукав и прошипела:

— Прекрати!

Но Лова вырвала рукав и продолжала беззаботно прыгать.

— Мама, ты грустная? — встревоженно спросила Сара, обняв Санну за шею.

Та ответила, не глядя в глаза Саре. Она погладила дочь по прямым светлым волосам, поправила пальцами пробор и завела пряди за уши.

— Да, я грустная, — сказала она тихо. — Видишь ли, меня могут посадить в тюрьму, и тогда я не смогу быть вашей мамой. От этого мне очень грустно.

Лицо Сары побелело.

— Но ведь ты скоро вернешься домой, — прошептала она.

— Если меня осудят, то нет, Сара. Меня посадят на пожизненное заключение, и я выйду только тогда, когда ты уже станешь взрослой и мама тебе будет не нужна. Или же я заболею и умру в тюрьме и вообще никогда не выйду.

Последнюю фразу она произнесла со смехом, который вовсе не был похож на смех.

Губы Сары сжались и превратились в тонкую черточку.

— А что же тогда будет с нами? — спросила она.

И вдруг прикрикнула на Лову, которая по-прежнему скакала на стуле как сумасшедшая:

— Прекрати, я сказала!

Лова перестала прыгать и уселась на стул, засунув пальцы в рот.

Ребекка посмотрела на Санну. Ее глаза метали молнии.

— Мама грустит, — сказала она Лове, которая теперь сидела тихо как мышка, глядя на маму и старшую сестру.

Затем она повернулась к Саре и продолжала:

— Поэтому она так говорит. Обещаю вам, что она не попадет в тюрьму. Скоро она вернется домой, к вам.

Едва произнеся это, она пожалела о сказанном. Как можно такое пообещать?

Когда настала пора уезжать, Ребекка попросила девочек выйти к машине и подождать ее. Зубы у нее скрипели от едва сдерживаемого гнева.

— Как ты можешь? — прошипела она. — Они сходили в аквапарк, хорошо провели время, забыли на минутку обо всех бедах, а ты…

Она затрясла головой, не в силах подобрать подходящее слово.

— Сегодня я разговаривала с Майей, Магдаленой и Весой. Я знаю, что с Виктором в последнее время творилось что-то странное. И ты знаешь, в чем дело. Не отмалчивайся, Санна. Ты должна рассказать мне.

Санна молчала. Она прислонилась к светло-зеленой бетонной стене и грызла уже почти совсем сгрызенный ноготь большого пальца. Ее лицо было совершенно непроницаемо.

— Рассказывай, черт тебя подери, — произнесла Ребекка с угрозой. — Что происходило с Виктором? Веса сказал, что не может раскрыть твою тайну.

Санна продолжала молчать и грызть ноготь. Захватила зубами кожу и рванула, так что выступила кровь. Ребекка в своем пальто начала потеть; у нее возникло желание схватить Санну за волосы и стукнуть головой о бетонную стену, примерно так, как делал Ронни Бьёрнстрём, отец Сары, до того, как ему это надоело и он свалил.

Девочки ждали на холоде у машины. Ребекка подумала о Лове, у которой не было варежек.

— Тьфу на тебя, — сказала она, развернулась и вышла.

Санны уже нет в камере. Она просочилась через бетонный потолок, проскользнула среди атомов и молекул и улетела в звездное небо над снежными облаками. Она уже забыла о сегодняшнем визите. У нее нет детей. Она маленькая девочка. А Бог — ее большая мама, которая поднимает ее под мышки и несет к свету, так что в животе начинает щекотать. Но мама не разжимает рук. Бог не уронит свою маленькую девочку. Санна может ничего не бояться. Она не упадет.

Курт Бекстрём стоит перед большим зеркалом в гостиной и внимательно разглядывает свое обнаженное тело. На него падает свет от множества маленьких светильников, которые он прикрыл прозрачной красной тканью, и двух десятков зажженных свечей. Окно он затянул черной простыней, чтобы никто не мог заглянуть к нему в квартиру.

Комната обставлена очень скромно. Нет ни телевизора, ни радио, ни микроволновки. Раньше он заболевал от волн, которые они излучали, просыпался среди ночи, разбуженный голосами из электроприборов, хотя они были отключены от сети. Сейчас все это его уже не беспокоит, и он снова подключил холодильник и морозилку. Но без телевизора и радио он и так прекрасно обходится, по ним все равно передают одну только вредоносную ересь. Сообщения от Сатаны в круглосуточном режиме.

Он видит, что изменился: за последние сутки стал сантиметров на десять выше, и волосы выросли стремительно, скоро он сможет собрать их в хвост на затылке. Расчесав их на прямой пробор, он наклоняется еще ближе к зеркалу. Теперь он ужасно похож на Виктора Страндгорда.

На мгновение он пытается увидеть в зеркале самого себя, прежнего. Кажется, что-то такое мелькнуло в глазах, но тут же и исчезло. Отражение в зеркале размывается, становится мутным. Он как будто переродился.

Затем он подносит к зеркалу руки и разглядывает их. В красном освещении он видит, как из ран на ладонях выступают кровь и миро.

Здесь должна была бы находиться Санна Страндгорд, стоять обнаженной на коленях перед ним и собирать в бутылочку миро, которое сочится из его ладоней.

Он видит ее перед собой — как она медленно отвинчивает пробку на зеленой стеклянной бутылочке. При этом она все время смотрит ему в глаза, и с ее губ слетает слово: «Раббуни». [14]

Конечно, и его иногда посещали сомнения. Он сомневался в своей избранности. Или в своей способности вмещать всю силу Господню. Последнее причастие просто трудно было вынести. Люди вокруг него квохтали и танцевали, как курицы, в то время как он все больше становился частью Бога. Слова оглушили его: «Сие есть Тело Мое. Сие есть Кровь моя». Уши у него заложило, он покачнулся на месте. Не слышал пения хора. Руки исполнились такой силы, что налились и стали толще. Кожа сделалась ровной и гладкой. Он испугался, что она лопнет, как шкурка на сосисках во время жарки.

На следующий день он купил себе перчатки самого большого размера. Придется иногда носить их в помещении, пока не настанет время людям узреть.

Когда он расплачивался за перчатки, его вдруг охватило неприятное чувство. Женщина за прилавком улыбнулась, глядя на него. У него всегда был дар различать духов, и когда он взял у нее из рук сдачу, она на мгновение преобразилась у него перед глазами. Зубы пожелтели, глаза выкатились и стали мутными, как запотевшее стекло. Красные ногти на пальцах, протягивавших ему мелочь, превратились в длинные острые когти.

Несколько часов он поджидал ее позади магазина, но потом получил сообщение, что ему не надо ее убивать, что он должен беречь свои силы для более важной миссии.

Теперь Курт переходит в ванную. В свете стеариновых свечей от воды поднимается пар и ложится каплями влаги на кафельную стену. Воздух пропитан медным привкусом крови и острым запахом мокрой шерсти.

На белой пластмассовой сушилке над его головой висит безжизненное тело Чаппи. Задние лапы прицеплены прищепками к веревкам. Кровь медленно капает в воду. На полу возле ванны лежит ее голова. Морда по-прежнему обмотана скотчем.