Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана. Страница 12

Они шагали под ярко-осенним шатром солнечного леса, не разнимая рук, и разговаривали – навёрстывали упущенное. Когда с губ Смилины слетали слова о погребальном костре и пустой колыбельке, девушка прильнула к её груди и закрыла глаза, но слёзы просачивались и стекали по щекам.

– Я слышала о твоей свадьбе, – прошептала она. – У меня что-то так больно рвалось внутри… От этой боли я скакала, скакала верхом, не разбирая дороги. Но тебе было больнее!

– Самое страшное позади, моя ладушка. – Смилина вытирала солёные ручейки с её щёк, невольно чувствуя вину за то, что вызвала эти слёзы своим рассказом. – Я соскучилась по тебе… Я ведь тоже вспоминала тебя. Наши рыбалки…

– А давай опять порыбачим? – Свобода улыбалась с ещё не высохшими слезинками – будто озорное солнышко выглянуло во время дождя и раскинуло над землёй радугу. – Как встарь!

– Давай, – засмеялась Смилина, ощущая сердцем пушистый комочек радости. Он прыгал в груди и щекотал рёбра – как тут не засмеёшься! – Только…

– Только – что? – насторожилась Свобода, заглядывая Смилине в глаза – вся олицетворённое любопытство.

Смилина хотела сказать, что дел у неё теперь поболее, чем десять лет назад. Своя кузня, ученицы. Работа – от темна до темна. Один день отдыха, да и то не каждую седмицу. Но разве можно было говорить такие скучные вещи, глядя в эти юные глаза? В них расплескалась степная ночь, замершая в ожидании чудесного рассвета.

– Нет, ничего, – твёрдо сказала Смилина, ласково щекоча нежный девичий подбородок, на котором виднелась решительная и страстная ямочка. – Дел много, но я выберусь. Давай на той седмице?

– М-м, – нахмурилась Свобода с очаровательным недовольством. – Это так долго ждать! Я не выдержу столько… Хочу завтра! – Кулачки нетерпеливо стукнули по плечам Смилины, а губки потянулись к ней ожидающим поцелуя бутончиком. – Нет, я вообще не хочу с тобой расставаться с этого дня ни на миг!

– Какой же ты ещё ребёнок… – Смилина с наслаждением отведала на вкус мягкие лепестки этого «бутончика».

Ночь в степных очах полыхнула отсветом зарницы.

– Я не ребёнок, я женщина! – дохнула Смилине в лицо молодая страсть. – Женщина, которая хочет быть твоей.

Да, этот огонь был погорячее того, который Смилине доводилось укрощать в кузне. Он жёг даже её жаропрочные руки.

– Ты – моя, – шепнула она в раскалённой близости от губ девушки. – Только я проклятую бездну лет не понимала этого. Но лучше поздно, чем никогда.

Руки Свободы – две гибких и тёплых лозы – обвились вокруг её шеи и плеч.

– Ещё совсем не поздно. Наоборот, самое время!

Они договорились встретиться в будущий шесток на берегу их любимого озерца – до рассвета, когда хороший клёв. Кто-то из мудрецов говорил: «Не возвращайся туда, где был счастлив». Прежнее счастье не повторится, а воспоминания оставят лишь сухую горечь на языке. Но обещало ли быть их счастье прежним? Нет, это было что-то совсем новое.

В кузню Смилина возвращалась, шатаясь на ходу. Она не выпила ни капли хмельного, но ноги спотыкались, глупая улыбка растягивала рот, а внутри разливалось солнечное тепло, золотое, как эта осень. Выходного не было три седмицы, и Смилина сегодня всех отпустила, но несколько отставших учениц отрабатывали свои уроки. Наставницей Смилина была строгой: не успеваешь – кровь из носу, а догони. Вот они и старались.

Впрочем, сегодня её нутро размягчилось и подобрело. Она отметила успехи учениц и велела всем выметаться.

– Ладно, дуйте отдыхать. Но завтра чтоб были на месте вовремя и готовыми!

Обрадованных учениц как ветром сдуло, а Смилина положила на наковальню сломанный нож Свободы, склонилась над ним и задумалась. Девушка просила сделать так, чтобы отец ничего не заметил. Опытный глаз оружейницы видел все недостатки работы: нож был красив, но клинок никуда не годился изначально, вот и сломался даже в девичьей руке. Снова поплыли приятные картинки сегодняшней встречи, и Смилина опять заулыбалась.

«А где же твой конь? Или не нашлось скакуна тебе по росту?» – спросила она, заметив, что Свобода сегодня в лесу пешком.

«А мой Бурушка всегда готов бежать на зов!» – рассмеялась девушка.

Она звонко, по-мальчишески свистнула и закричала:

«Бурушка-Косматушка! Встань передо мной, как лист перед травой!»

Её голос разнёсся в тишине леса огнекрылой птицей, и Смилина услышала грохот копыт. Не топот, а именно грохот. К ним скакал игреневый жеребец – чёрный с белой гривой и хвостом, и какой!.. «Конь бежит – земля дрожит» – это было как раз про Бурушку. В детстве Свобода могла довольствоваться обычным скакуном, но для её нынешнего роста все лошади средних размеров стали мелковаты. Однако нашёлся конь ей под стать – настоящий богатырь; даже Смилина на нём, пожалуй, не смотрелась бы нелепо. Его атласная грива победным стягом реяла на скаку, копыта тонули в светлых лохматых щётках, а пышный льняной хвост струился до земли. К его седлу был приторочен лук и колчан со стрелами. «Дочь кочевницы», – с задумчивой нежностью вздохнулось Смилине.

«Вот мой Бурушка!» – Свобода ласкала шелковисто-вороную шею красавца.

Лес кончился, раскинулся луг. Смилина не сводила восхищённых глаз с прекрасной всадницы, и из её груди рвались громовые раскаты счастливого смеха. Свобода смеялась в ответ нежным бубенчиком, звон которого плясал и нёсся над травами вместе с вольным ветром…

Предвкушение нового свидания грело сердце, а пока Смилина стояла над сломанным ножом в раздумье. Рукоять мерцала самоцветами и чернёным серебряным узором, благородным и богатым, даже тщеславным. Но, как всё тщеславное, в своём прямом назначении нож оказался не ахти. И качество стали неважное, и сама ковка небрежная. Не иначе, нерадивый торопыга делал, его и мастером-то не назовёшь. Уж точно не Одинец, тот бы такого разгильдяйства не допустил. А батюшка-князь погнался за внешней красотой, выбирая подарок для дочери… Наверно, потому что с настоящим степным клинком, и прекрасным, и несокрушимым, ему духу не хватило справиться.

Оружейница раздула горн и отделила обломок клинка от рукояти, без сожаления бросила его в кучу к отходам. Перековывать его – бесполезно, лучше приделать к старой рукояти новый, внешне неотличимый от прежнего, чем она и занялась в пустой кузне, тратя свой долгожданный выходной на эту приятную работу. Ведь она делала нож не для кого-нибудь, а для Свободы.

Часть 2. Княжна Победа и князь-колдун

Предрассветная тишина озера раскинулась незамутнённым зеркалом под медленно светлеющим небосклоном. Крепкая зябкость и пронзительная осенняя тоска звенели в воздухе, который лился в грудь и пробирал до мурашек. Свобода скакала на Бурушке по песчаному берегу, а её сердце частило в предчувствии долгожданной встречи.

Соскочив с седла, она отпустила своего любимца. Бурушка был умён, его даже привязывать не требовалось. Иная глуповатая и своевольная лошадь не преминет убрести куда-нибудь, ежели за нею не следить, а он – нет. Стоит там, где его оставили, всё знает, всё понимает, только что по-человечьи сказать не может. За то девушка им и дорожила. Наряды да украшения для неё мало значили, а вот друг верный – всё. Ну, и за красоту его богатырскую – тоже любила.

Песок смягчал шаги, ноги тонули в нём. Не лето красное уж было на дворе, резкий холодок пытался остудить ей щёки, но они только ярче разгорались от внутреннего неугасимого огня. Свобода вглядывалась вдаль, в тёмный зазубренный частокол леса, скользила взором вдоль берега, высматривая: не идёт ли Смилина?

Под женским платьем на ней всегда были порты и сапожки, чтоб ездить верхом. На теле – меховая безрукавка, подпоясанная широким кожаным ремнём, бобровая шапка, у седла – лук и полный колчан стрел, а в сердце – тягучее волнение, то и дело накатывавшее ласковой волной. И вот её зорко прищуренные глаза заблестели, губы дрогнули, и Свобода засияла счастливой улыбкой: углядела. По берегу ей навстречу шагала та, о ком были её думы и сны. Казалось непривычным видеть её с гладкой головой, увенчанной одной лишь чёрной косицей, но новый облик уже укладывался в сердце, прорастал в нём тёплыми корешками.