Великая оружейница. Рождение Меча (СИ) - Инош Алана. Страница 13

– Здравствуй, милая.

Звук этого голоса погладил сердце, точно большая, горячая и шершавая ладонь. От чёрного одеяния веяло грустью, но Смилина несла своё вдовство с мягким достоинством и оттого поначалу казалась немного неприступной. Свобода замирала в нерешительности, не зная, как подступиться к этой крепости. Она знала лишь путь страсти, радости и задора, но тут её жгучий напор натыкался на стену спокойно-ласковой, мудрой серьёзности. Он ставил её на место и охлаждал нетерпеливый пыл. И Свобода, чувствуя в себе запас гибкости, подстраивалась, обвиваясь лозой и отогревая эту задумчивость своим душевным жаром.

– Ты заставила меня ждать встречи слишком долго, – лукаво ластясь, прильнула девушка к женщине-кошке. – Я еле вытерпела!

Мягкий смешок коснулся её сердца пушистой лапой, и губы утонули в согревающей нежности поцелуя.

– Учись терпению, горлинка моя. Терпение – благо.

– Что поделать, нет во мне сей добродетели! – рассмеялась Свобода.

– Сейчас будем её в тебе взращивать, – улыбнулась оружейница. – Чтобы удить рыбу, этого добра требуется немало.

Пылкой девушке возлюбленная казалась слишком сдержанной внешне, но Свобода знала: внутри есть огонь. Жар земных недр, раскалённое дыхание Огуни. Этот дар мог быть разрушительным у кошки иного, более нетерпеливого и вспыльчивого склада, но только не в Смилине. Выдержка – вот основное качество, которого она требовала от своих учениц. И брала в обучение далеко не всякую желающую, отдавая предпочтение спокойным, а не «живчикам». С огнём шутки, как известно, плохи.

– Вот твой нож, милая, – сказала женщина-кошка, протягивая княжне отцовский подарок. – Рукоятка старая, клинок новый.

Свобода вынула его из ножен и улыбнулась с потеплевшим сердцем. Клинок, казалось, сам излучал мягкий свет, и при взгляде на него почему-то сразу возникала твёрдая уверенность: этому ножу ничего не будет, хоть камень им теши. Даже не затупится.

– Ты мастерица. – Свобода крепко чмокнула Смилину в щёку.

– Стараемся, – усмехнулась та, смущённо потирая поцелованное место.

– А это тебе от меня. – Княжна достала из походной котомки деревянную кошачью фигурку. – Я сама выстругала. Поставишь у себя дома, будешь глядеть и обо мне думать.

Смилина с теплом во взоре разглядывала фигурку, держа её на ладони.

– А я думала, девицы на выданье больше к рукоделию расположены – к вышивке, шитью да вязанию…

– Ну, ты же меня с детства знаешь как облупленную, – засмеялась Свобода. – Я, наверно, неправильная девица. Я всегда любила охоту, рыбалку и… И тебя. И знаешь, с тех лет ничего не изменилось.

Глаза Смилины замерцали тёплыми искорками, лицо начало приближаться. Свобода зажмурилась, ощущая щекотную пляску солнечных зайчиков внутри… До встречи в осеннем лесу она ходила нецелованной девкой (матушкины поцелуи не в счёт), а тогда, в золотом берёзовом царстве, она впервые познала, что такое настоящий поцелуй любимой – глубокий, нежный, доводящий до сладкой дурноты и головокружения. Сердце начинало колотиться, как во время самой быстрой скачки; казалось, ещё пара мгновений – и оно лопнет, разлетится тысячей золотых искр… Но любимые губы спасали и воскрешали, удерживая на краю бездонной пропасти.

– Ну, давай рыбачить, что ли…

Да, Смилина умела без особых околичностей переходить от нежностей к делу.

Они забросили удочки. Малейший звук мог спугнуть добычу, и Свобода довольствовалась только тёплым соприкосновением, «чувством локтя». Холод окружающего воздуха отступал в волнующей близости к большому, как гора, сильному телу Смилины. Непоседливое желание обнимать, целовать и тискать пищало в девушке, но она, под впечатлением от величественной рассветной тишины и примера женщины-кошки, укрощала в себе нежность, откладывала её на потом. Это стоило ей больших усилий, но постепенно она вошла во вкус и даже ощутила расслабляющие чары покоя.

У Смилины клюнуло, и она молниеносно подсекла. Вскоре на песке трепыхалась большая серебристая рыбина с тёмными пятнышками на боках. Засмотревшись на роскошную добычу, Свобода чуть не пропустила свою поклёвку, но Смилина толкнула её под локоть:

– Подсекай!

У девушки рыба сорвалась. Раздосадованная, она надулась и села на песок.

– Ну, чего ты? – Смилина невозмутимо закинула свою удочку. – Рано отчаиваться, ещё клюнет. Забрасывай.

Собравшись с духом, Свобода последовала её примеру. Благостная тишь и осенняя свежесть нарождавшегося утра уносили её в детство, когда они со Смилиной вот так же удили рыбу на этом самом озере. Почти ничего не изменилось в её ощущениях: женщина-кошка была такой же спокойной и задумчиво-отстранённой, но не до скукоты. Когда Свободе начинало казаться, что серый ком зевоты уже близок и всплывает ленивым пузырём из груди, как вдруг в глазах Смилины мелькала какая-то искорка, и сердце девушки тут же оживало, как щенок, которого поманили игрушкой. Озадаченная, она всматривалась во внешне бесстрастные черты оружейницы и гадала: неужто подмигнула? Или почудилось в утреннем сумраке?

Опять у Смилины клюнуло, и опять беспроигрышная подсечка. Вторая рыбина легла рядом с первой, а на крючок Свободы рыба, казалось, совсем не обращала внимания. Может, наживка ей не нравилась? Теряясь в догадках, девушка ждала, уныло уставившись на поплавок.

…Уже четвёртую рыбину выудила везучая Смилина, а у Свободы как было пусто, так и оставалось.

– Да ну, – кисло махнула рукой девушка, вставая с места. – Я так не играю.

– Уже сдалась? – Ласковая усмешка пролегла в уголках глаз оружейницы.

– Озябла я уже что-то, – поёживаясь, ответила та. – Я по-другому буду ловить.

Она вытащила из кустов лёгкую лодочку, сшитую из древесной коры. Место в ней было только для одного седока. Захватив лук и стрелы, Свобода отплыла от берега, а Смилина осталась с удочкой позади. Сердце тихонько шептало, что не ради рыбы она сюда пришла, но самолюбие говорило во весь голос. Она не могла уйти с рыбалки ни с чем, не могла показать себя в глазах Смилины неудачницей! Свобода всегда хотела быть во всём первой. Ну, если уж не первой, так хотя бы не последней. «Хоть одну да добуду», – упрямо думала она.

Челнок скользил бесшумно по зеркальной глади воды, в которой отражалась холодная заря. Стоя в лодке, Свобода время от времени гребла длинным веслом то с левого борта, то с правого, а сама высматривала рыбу. Плыть так пришлось довольно долго, что тоже требовало терпения, а также равновесия, но это – совсем не то, что сидеть на песке и мёрзнуть! В крови струился охотничий азарт, к щекам прилил сухой маковый жар. Вот под сонной рябью мелькнуло серебристое и длинное, чешуйчатое тело… Девушка натянула лук. Бульк! Стрела вошла в толщу воды, и вскоре пронзённая рыбина всплыла на поверхность.

– Ага! – возликовала Свобода. – То-то же!

Но незамедлительно разделить радость от своей удачи было не с кем: Смилина сидела далековато… Впрочем, всмотревшись, Свобода не нашла женщину-кошку на берегу. Трезвый рассудок подсказывал: «Она всего лишь ушла за дровами для костра», – но живущее только чувствами сердце билось в тревоге. Старая рана, нанесённая ему расставанием, заныла холодной, туманно-тоскливой болью.

Девушка поспешно направила лодочку к берегу. Удочка Смилины лежала на песке со смотанной леской, а рядом серебрились чешуйчатыми боками пять рыбин – три крупных и две помельче. От сердца отлегло: если всё на месте, значит, отошла ненадолго… Свобода добавила к добыче Смилины свою и подошла к Бурушке, уткнулась в его тёплую шею. Конь ласково и отзывчиво заржал, точно спрашивал хозяйку: «Что случилось?»

– Да так, Бурушка, ничего, – вздохнула Свобода, стаскивая шапку и вытирая мехом свои озябшие влажные ноздри, шмыгнула. – Когда она уходит, я боюсь… Боюсь, что она не вернётся. Как в тот раз.

– Я никуда не денусь, моё солнышко, – раздалось рядом.

Смилина бросила на песок охапку хвороста и несколько толстых веток, разрубленных походным топориком. Солоновато-тёплый комок смущения и радости подступил к горлу, Свобода с разбегу влетела в объятия женщины-кошки и прильнула щекой к сильному плечу. Та посмеивалась, гладя её по волосам.