Ход королевой - Вербер Бернар. Страница 16

– Сколько у вас сейчас постояльцев?

– Вместе с вами – семь. Я удивлюсь, если все протянут больше одних суток.

Она ждет, что эти предостережения меня охладят. Она принимает меня за обычную западную девушку.

– Когда можно начать?

– Сейчас как раз утро субботы, можно прямо сейчас, если захотите.

– Прекрасно.

– У вас есть вещи?

Предвидя этот вопрос, Моника собрала маленький рюкзак: туалетные принадлежности, две пары трусиков, две футболки.

Индианка открывает тетрадь и просит новенькую записать свое имя, фамилию, номер кредитной карты.

– Вы уверены, что выдержите изоляцию, полное отсутствие развлечений и привычного питания?

Индианка в желто-охряном сари выходит из-за стойки и манит Монику за собой.

– Меня зовут Шанти. Пойдем.

Они поднимаются по лестнице, перед ними коридор с двадцатью одинаковыми пронумерованными дверями. Индианка открывает одну, Моника видит комнатушку площадью пять квадратных метров с натертым паркетным полом. Прямо на полу лежит тонкий матрас, под окном стоит толстая свеча. Ни стола, ни стула, ни дивана. Единственное украшение – мандала, большой красочный круг, похожий на лабиринт, полный демонов и цветов.

– Я предупреждала, у нас все попросту, – напоминает Шанти.

– Вот и славно, – откликается Моника.

– Можешь привести себя в порядок. Ближайшее занятие раджа-йогой через час.

Моника приходит раньше времени и занимается вместе с шестью другими постояльцами. Чтобы принимать требуемые позы, приходится изгибаться, испытывая боль, но парадокс в том, что чем это больнее, тем больше ей нравится занятие. У нее ощущение, что она испробует пределы, которых способна достичь.

Потом сама Шанти проводит занятие по медитации; кажется, она здесь единственная сотрудница. Она предлагает учащимся сесть по-турецки, подложив под бедра подушки, закрыть глаза, замедлить дыхание и перестать шевелиться.

Поза неудобная, но Монике нравится преодолевать себя.

Вечером она засыпает на своем жестком ложе с чувством, что попала в правильное место.

Должно быть, в прошлой жизни я была монахиней. Я еще больше ценю покой, когда знаю, что за стеной Нью-Йорк, где кишат взвинченные, торопящиеся люди.

То, как я соотношусь с временем и со своим телом, претерпевает перемену.

Гудят диджериду – длинные деревянные духовые инструменты аборигенов. Участники празднества танцуют под низкие звуки этих труб, от которых у всех вибрирует грудная клетка.

Праздник проходит при свете большого костра посредине поляны.

Николь в восторге, ей нравится находиться среди столь непохожих на нее людей.

Тжампитжинпа объясняет ей происхождение этой традиции:

– Как я говорил, священная церемония Янда – это праздник Времени Сна. В песнях рассказывается история мира от самых истоков.

– Какова же ваша версия сотворения мира?

– Сначала не было ничего, ни растений, ни воды, ни жары. Но под землей спал огромный радужный змей. И вот он просыпается, видит, что он совсем один посреди этого пустого мира, и сильно огорчается. Он прибегает к волшебству и вызывает дождь. Дождевая вода наполняет борозды в земле, проделанные радужным змеем, так возникают речушки, реки и моря. Время от времени радужный змей зарывался мордой в землю и вздымал ее, создавая холмы и горы. Там начинали расти леса. Потом радужный змей вернулся под землю и выгнал оттуда зверей: динго, кенгуру, лягушек. На втором этапе появились насекомые, муравьи, жуки, скорпионы. Наконец, настала очередь людей. Радужный змей привел их к берегу моря и научил уважению ко всем живым существам и заботе о земле. Прежде чем снова уползти под землю и уснуть, радужный змей напомнил людям, что они не хозяева, а всего лишь хранители природы. В конце он предостерег людей, что если они злоупотребят своей властью во вред земле из эгоизма или жадности, то он снова вылезет наружу, все уничтожит и создаст новый мир, где людям не будет места.

Николь очень нравится этот рассказ. Теперь она смотрит на Тжампитжинпу с более глубокой симпатией.

Аборигены пляшут вокруг большого костра под дробь множества барабанов и прочих ударных инструментов.

Тжампитжинпа показывает жестами, что ей следует раздеться. Она снимает блузку, но не бюстгальтер. Он показывает, что надо снять и его. Она колеблется, но потом соглашается оголиться до пояса.

Молодой человек наносит на ее тело липкие полосы и клеит на них сотни белых перышек, после чего предлагает ей присоединиться к танцующим женщинам. Они, как и она, до пояса голые, с полосками из белых перышек на теле.

Ритм, отбиваемый ладонями по натянутой коже барабанов, ускоряется. Пожилые женщины колотят деревянными палочками, издавая сухие звуки.

Николь все сильнее возбуждается от этого представления. Кто-то запевает, она не понимает ни слова, но вместе с остальными повторяет слова, чувствуя сильный душевный подъем.

Я чувствую, что у всех этих людей сильная связь друг с другом, с животными, с деревьями вокруг нас.

Мне подходит эта духовность. Это то, чего мне недоставало.

Ритм тамтамов продолжает ускоряться. Николь пускается в пляс так же самозабвенно, как другие женщины.

Неподалеку отбивают ногами ритм мужчины в высоких красно-белых головных уборах и в черных набедренных повязках.

Тжампитжинпа подходит к Николь и протягивает ей сосуд с коричневатой массой. Он показывает жестом, что надо это съесть, она сначала отшатывается, но потом берет себя в руки и пробует незнакомое кушанье.

Ее восприятие музыки и пения тут же делается гораздо острее.

– Что это? – спрашивает она.

– Грибы с кореньями и с медом. Мед входит в состав большинства наших отваров, потому что для понимания мира необходимо познать дух улья.

Он указывает на улей на шесте, из улья вылетают пчелы, они тоже танцуют, выписывая «восьмерки».

Снадобье действует на Николь постепенно, через какое-то время его действие становится невозможно отрицать. Николь жарко, она чувствует небывалый прилив жизненных сил. Ей кажется, что ее кровь превратилась в кипящую лаву, все звуки приобретают невероятную красочность.

Она испытывает удивительные, волнующие ощущения, улыбающееся лицо Тжампитжинпы внушает ей доверие. От всех людей вокруг нее, счастливо пляшущих в ритме барабанной дроби, исходит благотворная энергия.

Она, не раздумывая, принимается горланить вместе с ними песни, вместе с ними отплясывать.

В конце концов она перестает осознавать происходящее, слившись с коллективным бессознательным всех веселящихся, которые улыбаются ей и отбивают ладонями ритм.

Как называл это папа? Ах, да: эгрегор. Духовное облако коллектива.

Она, не отдавая себе отчета, ест и пьет вместе с остальными нечто солоноватое, с привкусом трав, яиц, земли. В ее душе расцветает чувство сопряжения с чем-то древним, священным.

Из поля ее зрения не исчезает улыбающаяся физиономия Тжампитжинпы, без устали кивающего головой.

Я чувствую, как расширяюсь.

Как увеличиваюсь.

Чувствую связь со всеми этими людьми.

Я – это они, они – это я.

Я чувствую связь с радужным змеем.

Чувствую слияние с моей планетой.

Я – это она, она – это я.

Закрывая глаза, Николь чувствует, как оказывается в чьих-то объятиях.

Тжампитжинпа.

Абориген разворачивает ее лицом к себе и целует. Она колеблется, но недолго. Ему почти не приходится ждать ее согласия ответить на его поцелуй.

Потом они танцуют вдвоем, прижимаются друг к другу, склеиваются из-за пота. Он уводит ее на поляну на некотором удалении от места, где грохочет праздник, и там, при свете одной луны, под доносящийся издали стук тамтамов и под гудение диджериду, она впервые в жизни занимается любовью.

Она чувствует через Тжампитжинпу связь со всеми пчелами, снующими вокруг своего улья.