Ход королевой - Вербер Бернар. Страница 3
Войдя в вагон, Моника и ее мать садятся на откидные кресла, но на каждой остановке пассажиров становится все больше, так что им приходится встать.
Все новые и новые пассажиры заполняют все свободное пространство, вагон, железное чудовище, заглатывает все больше людей. Сначала на одном квадратном метре стоит один, потом уже двое. Снова визг тормозов, тряска перед остановкой, открывание дверей, уплотнение толпы в вагоне. Теснота вобрала столько людей, что Моника вынуждена соприкасаться сразу с несколькими.
Ее передергивает от отвращения. Ее слух улавливает звук чужого дыхания.
– Сдвинься чуть правее, – советует дочери мать, понимающая ее проблему.
Состав виляет на ходу, пассажиров швыряет друг на друга, как тряпичных кукол.
Опять остановка, теснота превращается в давку. От скученности становится трудно дышать, не спасает даже вентиляция, автоматически увеличившая мощность и, соответственно, шум.
Новая остановка, в вагон втискивается дополнительная порция людей.
Теперь на одном квадратном метре помещается уже целых трое. Девочка в страхе стискивает челюсти.
Но это только начало ее мучений. В один их вагон набилось уже не меньше полусотни людей. Кто-то наступает ей на ногу и просит прощения.
Она сжимает кулаки.
Кто-то гладит ее по попке. Моника испепеляет нахала взглядом и набирает в легкие больше воздуха, чтобы совладать с собой.
Спокойствие.
Еще остановка, входят еще люди.
Людская плотность достигает четырех человек на квадратный метр. В довершение зол великовозрастный дылда чавкает жвачкой в считаных сантиметрах от ее уха.
Как люди умудряются выносить этот кошмар? Что, если бы машина времени забросила сюда доисторического человека? Он бы точно сказал: «Если это прогресс, то я предпочитаю обходиться без него».
Остановка. Двери открываются. Пассажиры в вагоне сбиваются в еще более плотную кучу, те, что снаружи, напирают, чтобы войти. Некоторые сопротивляются, некоторые лезут внутрь вопреки всему.
– Вы же видите, что и так уже перебор! – не выдерживает пожилая леди.
– Очень жаль, но меня ждут на работе.
– Потерпите до следующего поезда.
– Как будто там будет по-другому! – отзывается пытающийся втиснуться человек.
Пронзительный звонок оповещает о закрывании дверей. Этому препятствует чья-то нога, чей-то локоть, чья-то торчащая наружу сумочка. Все с ворчанием уплотняются еще, чтобы дать дверям закрыться.
Было бы куда проще, если бы по краям дверей были предусмотрены политые кислотой бритвы, отсекающие все лишнее – фантазирует Моника.
Второй звонок, требующий не мешать закрыванию дверей. Все с облегчением выдыхают: поезд может трогаться.
В замкнутое пространство набилась уже целая сотня людей.
Здесь недолго задохнуться. В идеале всем этим людям следовало бы перестать дышать. Пусть бы у них после входа в вагон останавливалось дыхание, тогда не создавалась бы настолько тошнотворная атмосфера.
Кто-то, явно прочтя ее мысли, выпускает скопившийся в кишечнике газ, и все друг на друга смотрят, чтобы понять, кто посмел такое учудить. Какой-то мальчуган хохочет, взрослые гримасничают и зажимают носы.
В этот раз от тряски в метро есть польза – она позволяет отвлечься.
Остановка, и снова входящих больше, чем вышедших.
Плотность дополнительно возрастает, теперь на одном квадратном метре умещаются сразу пятеро.
Моника читала в Энциклопедии относительного и абсолютного знания профессора Эдмонда Уэллса, что, начиная с семи человек на один квадратный метр, возникает риск задохнуться. В статье уточнялось, что максимальная зафиксированная плотность составляет девять человек на квадратный метр, это примерно равно девятерым лбам в одной ванне.
– Мне надо выйти! – не выдерживает Моника и, пользуясь очередной остановкой, выскакивает из вагона. Мать следует ее примеру. Скорее наверх, глотнуть свежего воздуху!
– Извини, это все, наверное, моя антропофобия, – бормочет девочка.
– Мою работу никто не отменял, – напоминает ей Джессика. Открыв сумочку, она шарит в ней и достает таблетку валиума. Дочь глотает ее без воды. Успокоительное действует почти мгновенно, дыхание нормализуется.
– Я больше не поеду на метро, – предупреждает Моника.
– У меня нет ни машины, ни водительских прав. Такси и то в этот час бесполезно, в Нью-Йорке жуткие пробки, все замерло.
– Я готова вставать еще раньше, мама, хоть в пять часов утра, если нужно.
– У меня все равно нет денег на то, чтобы ты ежедневно разъезжала на такси.
– Я могла бы ездить в школу на велосипеде.
– Слишком опасно.
– Тогда пешком. Что угодно, лишь бы не повторение этого кошмара.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ: скученность в метро
Токийский метровокзал Синдзюку считается самым загруженным в мире. Десятью его станциями ежедневно пользуется более 3 миллионов пассажиров, он почти всегда наполнен до отказа. За год через него проходит более 3 миллиардов человек. Вагоны настолько набиты, что специальные служащие в белых перчатках заталкивают пассажиров внутрь, чтобы двери смогли закрыться.
В Японии даже существует особое искусство «ошия» – максимальное использование объема вагонов путем утрамбовывания толпы.
Эдмонд Уэллс.
Энциклопедия относительного и абсолютного знания
Николь О’Коннор глубоко дышит. Близость моря наполняет воздух свежестью с привкусом йода. Солнце расцвечивает всеми красками радуги клочки облаков, от этого многоцветия рябит в глазах. Долина розовеет, над утесом справа радостно носятся несчетные чайки.
Отец Николь выпускает новое облачко сигарного дыма и смотрит на часы.
– Идем, Никки. Если тебе предстоит распоряжаться на ранчо, то будет полезно показать тебе наши новые приспособления.
Они заходят под большой навес, где трудятся стригали. Над гербом ранчо – тремя баранами – красуется его девиз: СИЛА В ЕДИНСТВЕ.
В нос бьет сильный, едкий запах животных.
Николь удивленно следит за ритуалом: овцы идут одна за другой по коридору из железных заборчиков, мужчины в джинсовых комбинезонах хватают их, валят на бок и методично состригают с них шерсть.
Николь убеждается, что овцы и вправду испытывают облегчение, избавляясь от тяжелой оболочки. Остриженные, они радостно скачут, присоединяясь к остриженным раньше соплеменницам.
– Ни дать ни взять, довольные клиенты после парикмахерской, верно? – говорит Руперт. – Шерсть – основа нашего благосостояния. Это сырье пользуется повышенным спросом, а наши овечки дают красивейшую в мире шерсть. Между прочим, у меня есть даже бараны мериносовой породы ценой более десяти тысяч австралийских долларов за голову.
Николь кивает в знак того, что впечатлена.
– А что потом? – спрашивает она.
– В каком смысле?
– Что происходит с нашими овечками потом?
– Их дальнейшая жизнь – тоже наша забота. Но это тебя уже не заинтересует.
– Хочу увидеть и это.
Он щурится, долго смотрит на дочь и, отбросив колебания, ведет ее в другую, отдаленную постройку, загороженную густой зеленой изгородью. Там занимаются первой группой овец: вешают каждой на ухо пластмассовую серьгу с номером и штрихкодом.
– Эти для лучших наших клиентов, саудитов. Там любят жареных барашков. А как хорошо они платят! На Курбан-байрам надо поставлять продукцию в живом виде, чтобы они сами резали ее на месте, такова их древняя традиция.
Николь изумленно озирается. Указывая на еще одно сооружение, она спрашивает:
– Что там?
– Там не предназначенный для саудовского рынка скот. С ним поступают обычным способом.
Она видит, как конвейер везет куда-то овец, подвешенных на крюки головами вниз, и слышит ни на что не похожие звуки: это широкие стальные лезвия перерезают овечьи горла.
Руперт достает сигару, чтобы дым перекрыл невыносимый запах свежей крови.
– Прости, что уделял тебе недостаточно времени, Никки. Ничего, теперь я наверстаю упущенное. Недаром я сказал, что тот небольшой инцидент с освобождением мышей – сигнал мне поменять поведение в отношении тебя. Твое место здесь, на ROC. Теперь я в полном твоем распоряжении, обещаю.