Слишком много счастья (сборник) - Манро Элис. Страница 58

– Шутишь?

Неужели он говорит всерьез? Неужели все это – способ дать ей понять, что ему вовсе не хочется жениться?

Она ведь уже написала Юлии, что наконец-то будет счастлива. Счастлива наконец-то. Счастлива.

На платформе им перебегает дорогу черная кошка. Софья терпеть не может кошек, особенно черных. Но она ничего не говорит и ничем себя не выдает. И словно в награду за ее умение владеть собой Максим объявляет, что хотел бы проводить ее, проехать вместе с ней в Канны, если она не возражает. Она так благодарна ему, что не находит слов для ответа. Снова подступают слезы. Он презирает тех, кто плачет на людях. (Но не считает, что обязан терпеть это и в приватной обстановке.)

Ей удается сдержаться. Поезд подъезжает к Каннам, и Максим прижимает ее на прощание к своему просторному, отлично пошитому костюму, пахнущему мужчиной – смесь запахов звериной шерсти и дорогого табака. Он целует ее, внешне вполне пристойно, но при этом просовывает язык между ее губами – на память о своих сексуальных аппетитах.

Софья, разумеется, не стала напоминать, что ее работа по теории дифференциальных уравнений с частными производными давно закончена. И вот она одна. Сидя в поезде, Софья посвящает первый час обычным в таком случае размышлениям: пытается уравновесить знаки его любви знаками раздражения, проявления страсти – признаками безразличия.

– Соня, помни: когда мужчина выходит из комнаты, он оставляет в ней все, что там было, – учила ее подруга Маша Мендельсон {94}. – А когда выходит женщина, она уносит все с собой.

Только теперь Софья осознает, как у нее болит горло. Слава богу, что он не узнал. Этот холостяк отличается завидным здоровьем, но рассматривает любую инфекцию и даже запах изо рта как агрессию, направленную лично против него. Во многих отношениях он просто испорченный ребенок.

Испорченный и завистливый. Некоторое время назад он написал ей, что какие-то его сочинения стали приписывать ей из-за совпадения фамилий в латинской транскрипции. Кроме того, он получил письмо от ее литературного агента в Париже, начинающееся с обращения «мадам».

Ах да, – писал он, – я же совсем забыл, что Вы не только математик, но и нувеллистка. Как, наверное, был разочарован этот парижанин, узнав, что мсье Ковалевский не писатель. Всего лишь ученый, да к тому же мужчина.

Очень смешно.

II

Софья заснула прежде, чем в вагоне зажгли лампы. Последние мысли перед этим были малоприятными: она думала о Викторе Жакларе {95}, муже покойной сестры, которого собиралась навестить в Париже. На самом деле ей хотелось повидаться только с Юрой, Юрочкой – племянником, сыном сестры, но мальчик жил с отцом. Когда она пытается представить Юру, то всегда видит его в возрасте пяти-шести лет: белокурый ангел, доверчивый и добрый ребенок, но по темпераменту уже тогда похожий на мать.

Она видит странный, смешивающий все воедино сон, в котором принимает участие Анюта {96} – но только та Анюта, какой она была задолго до рождения Юры и даже появления Жаклара. Златовласая барышня, красивая и очень своенравная. Они все еще живут в Палибино, их имении в Витебской губернии. Анюта занимает верхнюю комнату трехэтажной башни. Там множество икон, и она жалуется, что из-за них ее жилище не так похоже на готический замок, как ей хотелось бы. Она увлечена романом Бульвер-Литтона {97}, одевается как средневековая дама, чтобы больше походить на Эдит Лебединую Шею, невесту короля Гарольда Гастингского. Собирается писать роман про Эдит и даже уже сочинила несколько страниц – о том, как героиня узнает изрубленное тело возлюбленного по неким, ей одной известным, приметам.

Проникнув каким-то образом в парижский поезд, Анюта читает эти страницы Соне, а та никак не может втолковать сестре, как изменилось все в жизни с тех пор, когда они сидели вместе в башне палибинского дома.

Пробудившись, Софья думает о том, как правдив этот сон: сначала очарованность Анюты Средневековьем, в особенности английским, а потом все вдруг разом исчезает – и рыцари, и дамы. И вот уже очень серьезная, озабоченная только современными проблемами Анюта пишет повесть о молодой девушке {98}. Предрассудки заставляют эту девушку отказать нищему студенту, который затем умирает. Только после этого она понимает, что любила его; ей ничего не остается, как последовать за ним и умереть.

Эту повесть Анюта втайне ото всех отослала в журнал, издаваемый Федором Михайловичем Достоевским, и она была напечатана.

Отец {99} был в ярости.

«Теперь ты продаешь твои повести, а придет, пожалуй, время – и себя будешь продавать!»

И вот наконец на сцену явился сам Федор Михайлович. Он чувствовал себя неловко в присутствии большой семьи, однако во время приватных визитов ему удалось понравиться их матери. Кончилось все тем, что он предложил Анюте руку и сердце. Было страшно даже вообразить, как разгневался бы отец, и мысль об этом чуть не заставила Анюту принять предложение и бежать из дома. Однако она хотела быть собою, собственной славы – и чувствовала, что, выйдя замуж за Достоевского, должна будет всем этим пожертвовать. Она отказала ему, а он изобразил ее под именем Аглаи в романе «Идиот» и женился на молоденькой стенографистке {100}.

Задремав, Софья снова проваливается в сон: они с Анютой опять молоды, но не так, как в палибинские дни. Теперь они в Париже, и любовник Анюты (Жаклар еще ей не муж) занял место и Гарольда Гастингского, и Федора Михайловича. Жаклар – настоящий герой, хотя манеры его оставляют желать лучшего (он очень гордится своим крестьянским происхождением), и самое главное – он ей изменяет. Сейчас он сражается где-то в парижских предместьях, и Анюта боится, что его убьют, – он ведь такой бесстрашный. И вот во сне Софьи Анюта отправляется его искать, но улицы, по которым она бродит, плача и призывая его, не парижские, а петербургские. Соня остается в огромной больнице, полной раненых и мертвых солдат и мирных жителей, и один из уже умерших – ее муж – Владимир Ковалевский {101}. Она хочет бежать от этих несчастных, ищет Максима, который укрылся в отеле «Сплендид». Максим заберет ее отсюда.

Она просыпается. За окном темно, идет дождь. Она уже не одна в купе. Рядом с ней, у двери, сидя спит неряшливо одетая молодая женщина с планшетом для рисования на коленях. Софья обеспокоена: не кричала ли она во сне? Но видимо, нет, раз девушка не проснулась.

А предположим, она проснулась бы, и Софья сказала бы ей:

– Простите, пожалуйста, я видела сон про 1871 год. Я жила тогда в Париже, и моя сестра была влюблена в коммунара. Его арестовали и должны были расстрелять или сослать на каторгу в Новую Каледонию {102}, но нам удалось помочь ему бежать. Это устроил мой муж Владимир. Он не был коммунаром, он приехал в Париж всего лишь изучать окаменелости в Жарден-де-Плант. {103}

Наверное, девушке все это показалось бы скучным. Она кивала бы из вежливости, но на лице ее ясно читалось бы: все эти события происходили еще до изгнания Адама и Евы из рая. Возможно, она даже не француженка. Французские девушки, которым по карману билет во второй класс, обычно одни не ездят. Может, американка?

Странно, что Владимир мог в такие дни пропадать в Жарден-де-Плант. Сон говорит, будто его убили, но это не так. Наоборот, как раз тогда, среди всех этих ужасов, он написал основную часть своего труда по палеонтологии. Но правда то, что Анюта взяла с собой Соню в больницу. Коммунары уволили оттуда сестер милосердия – их посчитали контрреволюционерками, – и теперь вместо них в больнице работали жены и подруги членов коммуны. Однако новые сотрудницы не умели делать даже перевязки, и раненые умирали, хотя многие из них умерли бы в любом случае. Бороться приходилось еще и с инфекционными болезнями. Говорили, что народ ест уже собак и крыс.