Рунный круг в сказках и мифах. У источника Урд - Прудиус Елена Константиновна. Страница 41

Однажды девочка-мама плакала от горя и обиды и жаловалась бабушкиному портрету на свою злую долю и капризную куклу-дочку.

— Она меня не замечает, видит только себя, а мне самой так плохо бывает! И ведь у нее в жизни тоже ничего хорошего нет. С кем ни познакомится, только начнет дружить, как тут же ссорится. Ведь она не видит никого, кроме себя.

— Но ведь ты сама пожелала ей этого, вспомни, — ответил бабушкин портрет.

— Я слышала чей-то голос прямо в ухе, который подсказывал мне эти слова, — оправдывалась девочка-мама.

— Это была маленькая кикимора, моя соседка. Кикимора, знаешь ли, это бывший ребенок, проклятый своими родителями. Она ничего другого и не знает. А вот повторила ее слова ты сама.

— Что же теперь делать? — сказала девочка-мама.

— Заклятие должен снять тот человек, по вине которого оно появилось.

— Значит, я? Но ведь и кикимора тут приложила свою руку. Нет, я не согласна с тобой! — сердито ответила девочка-мама и отвернулась от бабушкиного портрета. — А искать кикимору я не могу — у меня ноги болят.

Бабушкин портрет пожал плечами. За много лет висения на стене он много чего насмотрелся, и девочка-кукла ему не раз жаловалась на то, что мама стала очень злой, и ни в чем не хочет ее понимать. Когда ты просто висишь на стене, то все, что тебе доступно — это смотреть во все глаза и отвечать на вопросы, если, конечно, тебя вспомнят в кои-то веки. И бабушкин портрет научился спокойно смотреть на все. Ведь люди всегда очень много суетятся, ссорятся, мирятся. Со стороны видно, как быстро все это проходит, как бывшие враги неожиданно для всех становятся союзниками, а бывшие друзья — непримиримыми врагами. И бабушкин портрет пожал плечами и погрузился в воспоминания своей юности.

А девочка-кукла уходила из дома все чаще, только везде было одно и то же — собственное отражение в невидимом зеркале. Ей хотелось с кем-нибудь дружить, и она чувствовала иногда чьи-то теплые руки, и жадно хваталась за них, но потом эти руки покидали ее (ну, кому понравится, что в тебя вцепились, как в свою личную собственность?), а она не умела кого-то просить или спрашивать, и оставалась снова одна.

И вот она решила уйти в лес. "Уйду и пропаду там. И пусть она (это про девочку-маму) пожалеет, что была такой плохой и не понимала меня". И девочка, даже не обернувшись на бабушкин портрет, покинула дом. Бабушкин портрет поднял только брови и наморщил лоб. "Вот ведь досада — не посоветовалась ни с кем — и пошла дрова ломать! Бедные злые девочки…" После этого портрет прикрыл глаза и приготовился немного вздремнуть.

***

В лесу сначала было очень мило — солнечно и пахуче от спелой земляники. Девочка-кукла наелась сочной ягоды, и жизнь показалась ей не такой уж плохой, но тут заметила, что заметно стемнело и неясно, в которой стороне ее дом. А помирать-то она уже раздумала, вот и испугалась. Тропинка поманила ее — и она пошла. Тропинка петляла и петляла, а куколка, как завороженная, шла по ней и шла, пока не зашла в такую чащобу, какой раньше никогда не видала. И услышала дикий хохот, от которого зазнобило и ноги отказали. За деревом мелькнуло что-то космато-зеленое и хохотнуло еще раз.

— Ну что, наша теперь будешь? — раздался высокий визгливый голос.

— Чья это ваша? — еле шевеля губами, уточнила девочка.

— Кикиморой тоже будешь, — заявило существо, теперь уже очутившись сбоку от девочки, так что краем глаза та смогла увидеть ее.

— С какой стати? — дерзко ответила кукла, сообразив, что существо ее пока не трогает.

— А с такой, что ты, как и я, проклята своей матерью.

— Ну, нет, не смогу я тут среди ваших кочек жить, со всякой нечистью знаться. Я все-таки человек.

— Это ты-то человек? — противно хихикнула кикимора. — А кто вокруг себя никого не замечает и за людей не считает?

— А я не могу видеть их! Не знаю только, почему…

— Не знаешь, а я знаю. Хочешь, я тебя избавлю от твоей беды? Твое зеркало ведь можно разбить — и будешь видеть все, что хочешь. Но ты должна будешь остаться здесь. Вот тогда и отомстишь всем людишкам, которые к тебе плохо относились.

***

Девочка-мама вернулась домой и не обнаружила своей куклы. Сначала она не придала этому значения, так как та часто уходила куда-нибудь без разрешения. Но когда поздно вечером дочки-куклы все не было, она не на шутку забеспокоилась. Посмотрела на бабушкин портрет.

— Что, совсем ушла?

Бабушкин портрет кивнул.

Никому не нужная мама-девочка заплакала. Хоть кукла и противная девчонка, но все же ее девчонка.

— Что делать? — обратилась к бабушкиному портрету.

— Ты не стала снимать своего заклятия, так она пошла к кикиморе. А та уж как снимет, так вместе с кожей.

Мама-девочка вздрогнула и уставилась на портрет.

— Шучу, конечно, но дело серьезное, — продолжил бабушкин портрет, — Тайну зеркала кикиморы не знает даже сама кикимора, но разбить его и все испортить она может, особенно если кукла ей поверит.

— А кто знает тайну этого зеркала?

Бабушкин портрет задумался, но получалось плохо.

— Стар я стал, память подкачала, ведь знал же раньше. Утро вечера мудренее — может, с утречка вспомнится… И портрет приготовился немного поспать.

— Как, ты можешь спать, когда наша девочка в лапах у кикиморы?

Но портрет уже уснул, а уж в таких случаях его из пушек не разбудишь.

Тогда мама-кукла позвонила в милицию и сказала, что пропала девочка. Милиционер велел написать заявление и обещал разобраться.

***

Девочка-кукла отказалась от помощи кикиморы просто из упрямства. Ведь именно так ей и удавалось добиваться, чтобы было так, как она хочет. Сейчас она точно не знала, что хочет, но, пожалуй, ей бы хотелось оказаться в своей теплой и мягкой постели, а не торчать здесь, на пнях и кочках. Она взглянула на свое отражение и ахнула от волнения: ее платье запачкалось, волосы растрепались, а на носу красовалась неизвестно откуда взявшаяся царапина. И кукла всхлипнула, вспомнив свой платяной шкаф, битком набитый нарядами, свою ванную комнату, полную лосьонов и кремов. Кикимора куда-то делась, уже совсем смеркалось. Делать нечего — бедняга свернулась в клубочек, настелив под бок травы, и скоро, как ни странно, уже спала.

Утром девочка-кукла открыла глаза и захотела умыться. Трава была еще покрыта росой, она намочила как следует свои ладошки, и умыла лицо. Щеки горели огнем после такого умывания. Девочка взглянула на свое отражение — и едва узнала себя. Тушь с ресниц осыпалась, да и не нужна ей была никакая чушь: глаза светились мягче обычного, развившиеся локоны нежно обрамляли ее лицо, пылающее нежным румянцем зари.

— Это я? — удивилась она. Она даже не видела своего платья. Да и то сказать — оно за ночь все позеленело от травы и не особенно выделялось на фоне трав и кустов.

Девочка села, прикрыла глаза и задумалась. Это было непривычное для нее занятие, но было все вокруг так неспешно тихо и радостно-беззаботно, и торжественно одновременно, что спешить никуда не хотелось. Ей вдруг захотелось обнять дерево — березу, под которой она сидела. Она так и сделала, прислонилась пылающей щекой к гладкой, прохладной ее коре. Так она стояла целую вечность. Потом благодарно поцеловала ствол и погладила листочки ближайшей ветки.

Девочка побрела куда глаза глядят, и все смотрела по сторонам своего зеркала. Больно уж все вокруг было непривычно. Она шла, и слезки катились по ее щекам. Долго ли шла, сама не знала, но вскоре набрела на домишко маленький. Из трубы вился дымок, и девочка обрадовалась, что кого-то живого встретит. Теперь она много смотрела под ноги, и поэтому увидела тряпичный коврик перед дверью. Она вытерла об него ноги и постучала в дверь. Ей открыла старушка, но девочка-то ее не видела, только услышала шарканье подошв и слабый старческий голос, спрашивающий, кто она.

А девочка вдруг растерялась. Она почему-то сейчас не знала, кто она. И ответила так:

— Я не вижу вас, потому что вижу только себя. Но такую себя я еще никогда не видела, поэтому точно не знаю, кто я. Раньше была куклой.