Тверской баскак. Том Пятый (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus". Страница 15

Остановившись в трех шагах от герцога, склоняю голову в поклоне и приветствую хозяина замка на баварском диалекте немецкого. Моя речь, как и произношение, вызывает у придворных общий вздох удивления, что только подтверждает мою мысль о том, кого они все ожидали увидеть.

— Повелитель необъятной империи, на которой никогда не заходит солнца, Великий хан Мунке послал меня к тебе, высокородный герцог, дабы выказать тебе свое уважение и расположение богатыми дарами.

Я не знаю всех титулов Великого хана и пунктов обязательной церемонии, поэтому леплю отсебятину без всяких угрызений совести. Как скажу, так и будет! Проверять меня некому, и претензий ждать не от кого. Меня больше волнует результат, и пока стража вносит сундук с дарами, а стоящая за троном знать восторженно реагирует на щелчок зажигалки, я думаю о том, как бы мне перевести формат общения из общедоступно-парадного в кулуарный.

Смотрю, как Калида поднимает тяжелую крышку и медленно достает подарки. Каждый из них сопровождается восхищенным вздохом придворным, которые не в силах скрыть своего изумления.

Маленькое овальное зеркало в золотой оправе, рулон шелковой ткани, ящичек с пряностями, сабля дамасской работы с украшенной рубинами рукоятью, и прочее… Все это для стоящей передо мной немытой, но напыщенной знати представляет собой такое немыслимое богатство, что они даже не пытаются скрыть свой завистливый восторг.

Надо сказать, что для этого представления Бурундай не выделил мне даже медного обола. Весь «праздник» так сказать за мой счет. В понимании монгольского полководца, любой и так с радостью должен ухватиться за его милостивое предложение, и еще должен сам ползать на коленях, благодарить и слать в ответ бесчисленные дары. Наверное, поэтому в реальной в истории так часто казнили монгольских послов. Они нарушали все правила хорошего тона, были вызывающе грубы и непочтительны.

У меня планы совсем другие, как и цели. В первую очередь, я хочу надавить на жадность, а потом уж на страх и доводы разума. Для этого мой взгляд ищет того, к кому в этом замке прислушиваются больше всего. Вот священник с тонким изможденным лицом, но в рясе из отлично выделанного дорогущего сукна, склонился к герцогу и стал что-то нашептывать тому на ухо. Его холеные пальцы, унизанные крупными перстнями, панибратски легли на герцогское плечо. По этому жесту и по тому, как хозяин замка отвлекся от созерцания своих подарков и начал усиленно внимать шепоту священника, понимаю, что я уже нашел искомое. Осталось лишь выяснить, кто этот высушенный церковный щеголь.

В это время Калида закончил с демонстрацией даров, и я продолжаю.

— Великий хан также озабочен несправедливой судьбой Конрадина, наследника великого рода Гогенштауффенов. Не подобает носителю крови Императоров Священной Римской империи влачить жалкое существование в безвестности.

Еще один общий вздох удивления! Никто в этом зале даже подумать не мог, что речь может пойти о Конрадине. Все поражены уже тем, что степным дикарям вообще знакомо это имя! Большинство были убеждены, что сегодня речь пойдет об ультиматуме и требованиях дани. Я даже уверен, что многие готовы обсуждать ее размер уже сейчас.

Мой наметанный глаз не упустил, что при упоминании имени Конрадина в глазах щеголя в рясе блеснул неподдельный интерес.

Мотаю на ус и перехожу от пряников к суровой реальности.

— Войско Великого хана разгромило армию королей Богемии и Венгрии, герцогов Саксонии, Малой Польши и Литвы. Ныне оно стоит в Праге, и от того, примешь ли ты, герцог, изложенные в послании требования, будет зависеть, куда направят копыта своих коней бесчисленные степные батыры, что выстроились сейчас у твоих границ.

Поклонившись, демонстрирую, что я закончил, а Калида, сделав шаг вперед, передает свернутый пергамент камергеру герцога.

Обязательная процедура исполнена, но я не хочу, чтобы герцог здесь и сейчас зачитывал ультиматум Бурундая. Общий зал, разгоряченная публика настроена негативно, а эмоции худший враг правильного решения. В такой ситуации люди частенько говорят лишнее, чего говорить совершенно не собирались. Отказаться потом от слов сказанных прилюдно бывает трудновато, и необратимый поток уже покатится бесконтрольно. Мне такое продолжение совсем ни к чему, поэтому, едва свиток оказывается в руках камергера, я подаю знак, и два моих стрелка вводят в зал пленного барона.

Руки у неудачливого грабителя связаны, на лице здоровенный кровоподтек от падения лицом вниз. Зал встречает его появление возмущенно-непонимающим гулом, из чего я делаю вывод, что многим здесь этот человек хорошо знаком.

Сидящий на троне герцог мгновенно напрягся и нахмурил брови.

— Что все это значит, посол⁈ Немедленно развяжите барона Регенсдорфа!

Его люди бросились к пленнику, но я остановил их поднятием руки.

— Не торопитесь! — Не отводя глаз, спокойно встречаю гневные молнии в глазах баварского владетеля. — Я мог бы повесить этого человека еще вчера и, поверьте, имел на это все основания, но посчитал для себя неприемлемым вершить правосудие на чужой земле. Поэтому я привез этого дворянина сюда, на суд к его сюзерену, но прежде, чем вы его развяжите, вы должны знать…

Делаю эффектную паузу, добиваясь полной тишины.

— Вы должны знать, что это барон промышлял разбоем в Форстенридском лесу.

— Форстенридский грабитель…! — Прерывая мою речь, по залу прокатился общий ошарашенный вздох, и я понимаю, что деяния моего пленника успели широко прославиться.

На общем эмоциональном фоне отмечаю невозмутимое лицо ранее выделенного священника. Его негромкий голос заставляет умолкнуть галдящих придворных.

— Такое обвинение требует доказательств.

Я готов к такому повороту и встречаю нацеленный на меня взгляд легким кивком головы, мол, конечно, вы абсолютно правы!

Выдержав пронизывающий взгляд священника, обращаюсь уже к герцогу.

— Ваше сиятельство, кроме барона я привез на ваш суд и членов его шайки. Я не стал тащить этих горемык сюда, но ваши люди могут забрать их в любое время. Первый же допрос покажет вам истинное лицо вашего вассала.

Сказав, я кланяюсь герцогу, демонстрируя что закончил. Ответом мне звучит гробовая тишина, и тогда, не дожидаясь реакции, я разворачиваюсь и решительно шагаю к дверям.

На добротном, но грубо струганом столе стоит моя спиртовая лампа и освещает лишь часть большой комнаты. Несмотря на размеры, своими узкими маленькими окнами и убогостью убранства она больше напоминает тюремную камеру. Стол, кровать, сундук — это все, что здесь есть. Единственное положительное отличие — отсутствие решеток на окнах и горящий камин.

В камине ярко пылает пламя, но такое ощущение, что весь жар улетает в трубу, оставляя мне лишь жалкие крохи. В комнате, мягко говоря, прохладно, и я кутаюсь в накинутую на плечи шубу. По нынешним меркам уже довольно поздно, но я не ложусь спать. Я жду посланника герцога. Вернее, я надеюсь, что он обязательно придет, иначе моя миссия грозит закончиться полным провалом.

Условия, изложенные в переданном мною свитке — это абсолютный ультиматум. Требование безоговорочной капитуляции, признание власти Великого хана, дань и все такое-прочее, иначе вторжение и полное уничтожение. Условия настолько жесткие, что я абсолютно уверен, герцог их не примет.

«Тогда что⁈ — Мысленно завожу сам себя. — Завтра ты уезжаешь, и получается, что приезжал только за тем, чтобы осыпать бедолагу Людвига богатыми дарами. Передать ультиматум мог и простой нукер Бурундая, зачем ты ввязался в это дело, если сидишь тут сиднем и ничего не делаешь⁈»

Тут я немного лукавлю. Все мои эмоциональные претензии к самому себе имели бы основание, если бы не одно «но»…! Затронув на приеме имя Конрадина, я явственно дал понять, что ситуацию можно кардинально поменять в выгодную для герцога сторону. Мог бы, наверное, заявить об этом открыто, но тогда это было бы уже прямое предложение, полностью противоречащее требованиям Бурундая. Такая разноголосица внесла бы сумятицу в баварские головы, лишь укрепляя их в мыслях, что они могут поторговаться. Мне это ни к чему! Я хочу, чтобы в качестве просителя за малолетнего Конрадина первым выступил герцог, а не я. Тогда уже мне можно будет выдвигать условия, о которых Бурундаю знать ни к чему.