Самайнтаун - Гор Анастасия. Страница 22

Заклеив омывающийся сукровицей асфодель такой же пищевой пленкой, на какой она сидела, Тита расплатилась, застегнула пальто и, улыбнувшись на просьбу мастера не возвращаться к нему еще хотя бы год, покинула салон.

От ветра все цветы на ее коже будто колыхались, как живые, посылая дрожь к кончикам пальцев. Позвоночник Титании щекотал дикий жасмин, как пальцы того, кто когда‐то шутил, что обязательно женится на ней. Тот, кто когда‐то читал Титании шекспировского «Гамлета», поедая с ней сорбет на колесе обозрения, превратился в фиалковый букет под ребрами, там, где сердце. Лодыжку обвил плющ, а левое запястье – горец. Чертополох, полынь, гвоздика. Остролист. Лаванда. У всех них были имена – и все благоухали кровью.

– Доброе утро, мадам Фэйр!

Дорога до цветочной лавки на другом конце Светлого района заняла куда меньше времени, чем Титания надеялась. Она шла пешком, неторопливо, но к тому моменту, как впереди показалась кованная вывеска, едва успела причесать собственные мысли. Плечо еще горело и пульсировало под пленкой – асфодель набирал свой цвет, когда Титания скинула пальто на вешалку и осмотрелась. В цветочном магазине пахло домом – цветочной пыльцой, холодной зеленью, гниющими лепестками в застоявшейся воде. Свежий аромат жизни и сладкий – ее гниения. Любимый парфюм всех фей.

Само здание, арендованное неподалеку от мостовой, между местным университетом и обзорной площадкой, а потому расположенное в крайне злачном месте, не могло похвастаться своими размерами. Однако при этом здесь умудрялось вмещаться все, что нужно было ей и ее новым «детям»: холодильник для особо капризных и невыносливых растений, стеклянная витрина с упаковочной бумагой, блестящей и ажурной; маленький стенд с открытками для красоты и огромный-преогромный стеллаж, под завязку забитый сосудами, вазами, графинами. Жаркие тропики и дикий север, засушливая пустыня и горный восток – на одной полке прекрасно уживались виды из самых разных уголков земного шара, от хищных мухоловок до хрупких полевых ромашек, которые в другом цветочном магазине Самайнтауна не прожили бы и дня.

Немудрено, что, когда Титания принялась считать взглядом посетителей, то сходу насчитала целых десять. Очередь тянулась до самой двери, выкрашенной в зеленый, как и весь магазин. Все посетители разом повернулись к Тите, и весь магазин точно вздохнул. Выскочившая из-за кассы Линда тут же воскликнула снова, будто Титания не расслышала ее, звонкую и срывающуюся в писк на каждой гласной, с первого раза:

– Мадам Фэйр! Наконец‐то вы пришли!

Под потолком туманом висела матовая влага, словно они очутились в настоящем дождевом лесу. От этого светлые волосы Линды завивались по всей длине, как у овечки. Толстые стекла очков в роговой оправе постоянно запотевали, и она снова протерла их манжетом беленькой рубашки, прежде чем подскочить к Титании и услужливо забрать у нее из рук пальто. Очередь тем временем бурлила, как сырная похлебка, которую Джек ставил на огонь перед ее уходом. Люди перешептывались, переступали с ноги на ногу, подталкивали друг друга к стойке.

– Они все отказались покупать готовые букеты. Решили дождаться вас, мадам, – сообщила Линда ей на ухо. – Видно, особых поводов сегодня пруд пруди!

– Тогда работаем как обычно, – сказала Тита.

Она встала за стол с маленькими резными полочками и окошками для выставочных экземпляров в них, а Линду поставила обратно за кассу, чтобы рассчитывала цену и подавала оберточную бумагу с украшениями. Затем Титания разложила перед собой инструменты – складной ножик, шиподер, кусачки, полибаст, готовая любой «особый повод» сплетать и воплощать. В конце концов, на вывеске у входа так и значилось: «Особый повод – особый букет».

Закатав рукава, смахнув со лба прямую челку и отбросив за спину черную копну, Тита принялась трудиться. Первым оказался мужчина лет сорока – совсем еще юнец по меркам Титании, видевшей, как из праха восстает Первый Человек, а затем снова становится прахом. В его сердце, как всеядный червь, сверлила дыры щемящая печаль. Та текла густой смолой, и если бы Титания подставила к его груди руку, то наверняка смогла бы набрать целую ладонь.

– Он стоял под дверью с семи утра, – прошептала Линда, дотянувшись от кассы до ее уха. – Сказал, что жена подала на развод, но ваш букет, мол, может все исправить.

И ее букет действительно мог это исправить.

– Букет сердечных извинений, – прошептала Титания, вытягивая пальцами первый стебель из узкого глиняного горшка, стоящего на стеллаже за ее спиной вместе с остальными. – Голубой гиацинт – «цветок дождя». Раскаяние и слезы. Колокольчик – скромное признание, бессмертная любовь, «я повиноваться тебе буду до конца». Морозник черный – «избавь меня от беспокойства». Травы – ветвь оливы, символ мира во все века, и синяя фиалка, что шепчет громче остальных, наперебой, все сразу: «я верен буду», «думай обо мне», «думать о тебе я буду вечно».

Там, где Титания разглаживала лепестки, шепча нужные слова, чтобы в нужном месте в нужный час они шептали то же в унисон, искрились золотые чары. Под самыми кончиками пальцев, от сердца к коже, от кожи – к отзывчивым цветам. Они вбирали чары так же жадно, как и воду. Бутоны набухали, зеленые листья становились глянцевыми, будто Тита покрывала их воском, а не любовью и сокровенным знанием.

Цветы, побывавшие в ее руках, всегда говорили громче слов и пели соловьиной трелью. Когда Титании впервые довелось побывать в человеческом мире, она сначала даже не поверила, что здешние цветы молчат и их никто не слышит. Люди не общались с ними так, как те, в чьей крови текла пыльца. А ведь они могли так много рассказать! Например, признаться в чувствах, влюбить, свести с ума от страсти. Или пронзить тоской насквозь, заставить разделить печаль и боль, измучить ревностью. А может, попросить прощения и убедить принять обратно, как тот букет, что Титания в конце концов перевязала синей лентой и укрыла фетром, прежде чем вручить мужчине в руки.

– Это точно поможет? – спросил он исступленно, прижав букет к груди.

– Обещать не могу. Но если жива еще ее любовь, хоть чуточку – непременно захочет вернуться, а коль нет, то хотя бы не будет держать зла.

– Спасибо, спасибо большое!

Следующей была старшеклассница в красном берете, и печаль тоже лилась из нее рекой. Только вот уже не своя, чужая – плач по плачу лучшей подруги, упокоившей накануне любимую бабушку. Она коротко рассказала Титании, что ей нужно было знать и не нужно, и та, не моргая, снова взялась за вазы и необработанные стебли. Некоторые цветы отзывались сами, просились к ней в руку, как послушные щенки, тычущиеся мокрыми носами, а некоторые ей приходилось убеждать. Как бы там ни было, мерцающая пыльца из-под кончиков пальцев скрепляла и те и другие вместе. Заставляла бутоны раскрываться, как под солнцем, и теплеть. Титания разбиралась с просьбами и нуждами так же быстро, как выдергивала шипы из роз, и уже спустя минуту собрала еще один букет.

– Скорбь как страх – чувство, с которым мы рождаемся, ибо скорбим по безликой тьме, от которой нас отняла жизнь, дабы однажды вернуть назад. Бархатцы – горе, «я пройду с тобой через него». Хризантема – соболезнования, погребальный дар самих богов. Несколько ветвей омелы по бокам – «ты поднимешься над трудностями, я знаю это, потому что помогу тебя поднять». Мята – утешение, ее можно заварить в чай после, для крепкого сна, чтоб раны поскорее зажили. Перевяжем все черной лентой, бархатной, как кожа мертвеца. Подруге скоро станет легче. Завтра она снова улыбнется, обещаю.

Лепестки лоснились, запомнив ее завет. Чары действовали.

После этого было еще сорок семь букетов – сорок семь особых поводов, которые заставляли жителей Самайнтауна стекаться в маленькую лавку, чтобы умные и хитрые цветы, заговоренные хозяйкой, подсобили в их делах. Кто‐то просил букет для неверного мужа, чтобы разбудить в том былые чувства, а кто‐то хотел наладить отношения с детьми – и те букеты, и другие нужно было ставить посреди обеденного стола, чтобы как можно больше пыльцы попало в рот и прилипло к коже. Кто‐то просил прозрачно намекнуть букетом, что его стоит опасаться – и тогда красота цветов превращалась в разящий меч. Кому‐то нужны были цветы для именин, с пожеланием крепкого здоровья – и с самим здоровьем на поверхности бутонов, а кому‐то для повышения по службе и прибавки с премией.