Самайнтаун - Гор Анастасия. Страница 23

– Ваши букеты самые лучшие, Тита! – похвалила ее давно знакомая старушка, забирая очередной заказ. – Еще ни один кредитор после ваших цветов не отказал мне в отсрочке выплат, хе-хе.

О чем бы Титанию ни просили, она безропотно следовала примеру Джека – помогала, чем могла. Ее чары плелись, как кружево, изящные тонкие пальцы порхали над стеблями. Ножницы щелкали, щелкали, срезая старые лепестки и придавая форму. Шелковые ленты затягивались, и влажный воздух в лавке начинал светиться, как северное сияние, уже к обеду. В перерывах Титания проходилась вдоль холодильников и благословляла свои цветы, чтобы те не увядали и жили месяцами.

– Мадам Фэйр, вам звонят из оранжереи, просят подъехать, как будет время. Но лучше, если немедля, – крикнула ей Линда из другого конца магазина, держа возле уха проводную трубку, пока Титания плела очередной букет – в этот раз на первое свидание, из яблоневого цвета, как юношеский пыл, и васильков, как надежда на взаимность. – У них там что‐то с деревом не так. Странно ведет себя какой‐то… эм-м… куеркус велутус… вулутинус… вул… Ох, можно я не буду это повторять? Звучит, как проклятие.

Титания туго обвязала букет красной нитью, расправила несколько жимолостей, расставленных яркими крапинами между бутонов, и, отдав его румяному юноше, принялась одеваться. Она провела среди людей сорок лет – и сорок лет училась быть одной из них. Однако что такое эти годы по сравнению с тысячами одиноких, голодных, жадных столетий? Язык растений по-прежнему давался Тите проще, чем человеческий, поэтому она предпочитала молчать даже тогда, когда стоило бы сказать хоть что‐нибудь. Вот и сейчас она лишь кивнула нескончаемой очереди своих посетителей, как учил ее Джек, и вышла прочь, забыв о том, что он же учил ее и объяснять, почему она оставляет их всех на Линду и дарит взамен своего отсутствия жалкий скидочный купон.

Оранжерея Самайнтауна, куда ее вызвали, располагалась неподалеку от фермы, где выращивали самые круглые и оранжевые тыквы в мире, но принадлежала не городу, а одному-единственному человеку – меценату и известному профессору ботаники. Достаточно богатому, чтобы возвести под небом гигантский купол, где умещался целый лес, и столь же щедрому, чтобы открыть его для всех желающих. Дабы добраться туда, Тите пришлось запрыгнуть в трамвай, идущий вдоль набережной Немой реки. Уже там, держась за поручень, она почувствовала сладкий аромат желаний и кислый запах тревоги. Люди всегда источали их там, где она появлялась: первое – мужчины, второе – женщины, у которых этих мужчин Титания могла отнять.

Может, кто‐то из недавно приезжих вроде Лоры и верил, что в Самайнтауне никому ни до кого нет дела и что никто не обратит внимания, если мимо проскочит пугало на деревянной ножке, но это убеждение часто не совпадало с действительностью. Или же просто Титания была пострашнее всяких пугал и чудовищ. Там, где она проходила, неизбежно распускался холод темных чащоб и открывал глаза древний первобытный страх. Поэтому даже в трамвае тишина протянулась за Титанией, как шаль из паутины, которую она носила давным-давно, и все люди увязли в ней, как бабочки со сломанными крыльями.

Если Титания оборачивалась, то остальные всегда отворачивались. Если она решалась улыбнуться, то другие поджимали губы. Их пугали не ее зубы, подобные ножам и гвоздям, а красота ее лица, невероятная до уродства. Притягательная настолько, что отталкивала, ибо противоестественность читалась в каждой ее идеальной черте. Особенно в глазах, что больше человеческих почти в два раза, серебристо-серых, как две монеты, коими от нее, точно от злого духа, пытались когда‐то откупиться плененные мужчины. Где‐то на дне зрачков Титании отпечатались мученические лики, и именно там внешняя красота сдавалась под натиском первородной сути. Смотреть на нее в упор было сродни тому, чтобы заглядывать в раскрытую волчью пасть.

Пусть она на самом деле не была волком, но все еще оставалась зверем, диким и голодным. Потому и зубы нее как у хищника – чтоб разделывать добычу. Потому и взгляд зоркий, чтоб ее не упустить. Потому и стройна она фигурой, пышна грудью, округла бедрами, чтобы добычу приманивать. Мужчины должны смотреть на нее не отрываясь и послушно следовать, а женщины – бежать без оглядки, чтобы не мешать. Все в Титании было создано пугать и завораживать одновременно – все ее тело предназначалось для охоты.

Прекрасно зная об этом и о том, какое впечатление она производит на людей, Титания заняла кресло в самом конце вагона, где от нее тут же отсели, и смотрела строго перед собой всю дорогу, не моргая, пока водитель не объявил конечную остановку. Там, где ровный ландшафт Самайнтауна начинал капризничать, оборачиваясь ухабистыми волнами, возвышался стеклянный купол оранжереи.

Стоило Титании выйти из трамвая, как все ее чувства обострились.

– Профессор Цингер звонил мне. Сказал, у вас заболел черный дуб, – сказала Титания встретившей ее на входе женщине с бейджем на белом воротничке, а затем, опомнившись, добавила: – Здравствуйте.

Прямо за изящной арочной дверью в оранжерею раскинулась широкая, сплошь в малахитово-соломенных зарослях тропа, вымощенная изумрудным булыжником под стать. Преломляясь сквозь продолговатые узкие окна и рассыпаясь бликами от металлических балок, солнце вытанцовывало на верхушках деревьев, до того разросшихся, что они прижимались к стеклам вплотную – еще немного, и вытолкнут его. Поэтому снаружи оранжерея напоминала драгоценную шкатулку, выстеленную бархатом, и казалось, что там, за ее непроглядными оплетенными стенами, может поджидать что угодно – даже другой мир.

Или беда, трагедия. Что‐то тревожное витало в воздухе, как электричество в преддверии грозы. Что‐то неправильное, что читалось и в лице той женщины, которая тут же выпрямила сгорбленную спину и затопталась на месте, почему‐то не решаясь ее пропустить.

– Клара, отойди. Это мадам Фэйр. Мы вас очень ждали!

На подмогу, протиснувшись мимо веерообразного папоротника и недовольно скуксившийся садовницы, поспешил седовласый мужчина с круглым, как бочонок эля, животом. Титания пожала ему руку, крепкую и морщинистую. Когда она пожимала ее в первый раз, то еще была рука мальчишки. Однако что старец, что юнец, профессор Яков Цингер оставался единственным мужчиной на памяти Титании, который никогда не сходил по ней с ума, сколько бы феромонов не испустило рефлекторно ее тело. Возможно, потому что ботаника свела его с ума гораздо раньше. Женатый на ней, науке, и своей оранжерее, профессор смотрел на Титу не иначе как на апостола растений, чьи способности бескрайне уважал. А хищнику уважение было чуждо – и это хищника в ней помогло однажды усмирить.

– Вы уверены? – запричитала женщина на ухо профессору, когда он отодвинул ее с прохода. – Мне кажется, вы поторопились, позвав ее. У меня пятнадцатилетний стаж за плечами, я могу справиться даже с…

– Клара, не мешай. Нам обоим до мадам Фэйр как верблюжьей колючке до орхидеи!

Титания смутилась, но промолчала. В такие моменты она начинала жалеть, что однажды позволила ему увидеть то, что прежде не видел никто из смертных. Теперь профессор считал ее всесильной. И пускай в большинстве случаев он не ошибался, Титания знала: и на Королеву фей может найтись семя, которое не взойдет.

Она последовала за ним, когда тот сделал пригласительный жест рукой, чтобы проводить ее до нужной секции. Только здесь, в оранжерее, торжествовало нечто, отдаленно похожее на теплую весну – уголок для тех, кто, родившись в Самайнтауне, никогда вживую ничего, кроме вечной осени, не видел. Стеклянный купол, увлажнители, ультрафиолетовые лампы и периодические визиты Титы с ее пыльцой защищали от этой осени растения, пусть и с большим трудом. Многие виды, вроде пальм, здесь так и не прижились. Обычно все, что попадало в почву Самайнтауна, либо гибло, либо багровело, золотилось и приспосабливалось. Оранжерея же стала скромным исключением – действительно музей. Прямоугольная, с несколькими туннелями, расходящимися от центральной теплицы, и впечатляюще громадная для провинции, но при этом почти заброшенная: горожане не хотели тратить на нее свои деньги, а туристы – время. Зато Титания оранжерею обожала – будучи и дендрарием, она заменяла ей лес, в который больше не могла ступать ее нога, поэтому помогать Тита всегда соглашалась охотно.