Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь - Рой Олег. Страница 6

Да даже не в этом дело – многие из нас выросли как бурьян при дороге. А с волками жить – по-волчьи выть. Это уж я в своей жизни хорошо выучил. Всю жизнь вою…

Глава 2. Преисподняя

Бианка не знала, сколько дней она провела в этом подвале. Отследить здесь время не представлялось возможным, хотя тех, кого сюда загнали, в общем, даже не обыскивали. У многих остались с собой мобильные телефоны, но возможности их зарядить не было; наручные часы у Бианки отняли ещё на блокпосту, а те, что были у других узников, оказались бесполезны – они встали из-за подвальной сырости, поскольку все являлись дешёвыми подделками: что ещё может купить себе житель захолустного городка самой бедной страны Европы. Тем не менее люди, в основном пожилые, продолжали носить бесполезные часы и время от времени бросали на них рассеянный взгляд.

Бианка старалась подмечать всё, все мелочи. Кто как одет, кто как садится, встаёт, что кто говорит. Это могло спасти рассудок в условиях невольного заточения. По сути, думала Бианка, она оказалась в концентрационном лагере, небольшом, но самом настоящем.

В тюрьмы людей отправляли по приговору суда, и у каждого осуждённого была какая-то вина, не важно, объективная или нет. В концентрационный лагерь людей сгоняют ни за что. Просто чтобы под ногами не путались. И заботятся о них постольку-поскольку. Как говорил один из их охранников – сдохнут, да и ляд бы с ними, меньше кормить придётся.

Кормили очень скудно. Выдавали по полбуханки хлеба, иногда кашу или похлёбку, которые Бианка быстро съедала, чтобы не чувствовать вкуса, не думать, из чего это приготовлено. Вода в подвале была своя – ржавый кран на одной из труб; если повернуть вентиль, потечёт тонкая струйка живительной влаги с привкусом ржавчины. О том, чтобы помыться, речи, конечно, не шло, но узники сделали у крана загородку и там по очереди проводили самые нехитрые гигиенические процедуры. Бианка какое-то время страдала из-за невозможности помыть голову. Потом как-то привыкла, но иногда у неё появлялось странное состояние полусна-полубреда, в котором виделась белоснежная ванна её квартиры, наполненная прозрачно-голубой водой до краёв…

Для естественных потребностей существовало страшноватое место в одном из отходивших от большого подвала коридоров – круглая дыра в полу; дно колодца терялось в кромешной тьме. Держаться можно было только за стены и всё время, необходимое для того, чтобы избавиться от остатков скудного питания, следить, чтобы нога не соскользнула в ничем не огороженную дырку.

Народу в подвале было много – человек пятьдесят. Большинство сидело группками на трубах, завернувшись в какое-то тряпьё. Некоторые бесцельно бродили по щиколотку в грязной воде, выбираясь на трубы лишь для того, чтобы поспать. Бианка относилась к таким бродягам, на месте ей не сиделось, хотя она и заметила, что «шатуны» умирают чаще.

Умереть девушка не боялась. Однажды Бианка подумала, что, если ад действительно существует, он похож на этот подвал, наполненный абсолютной безнадёжностью и трагическим ощущением собственной бесполезности.

Однажды Бианка спросила у Марфы, которая была с ней в подвале, но сидела на трубах вместе со своей свахой, худощавой женщиной с крупными чертами лица и удивительным именем Соломия, и её внучкой, худенькой двенадцатилетней девочкой: зачем их всех здесь держат?

– Неужели те, – Бианка указала пальцем наверх, подразумевая солдат, перехвативших их недалеко от дома Соломии и загнавших в этот подвал, – думают, что они – преступники?

– Та пёс его знает, что они там думают себе, – отмахнулась Марфа, а Соломия, обсасывающая беззубым ртом сухую хлебную корку, добавила:

– Мы для них вообще не люди. А держат они нас тут для того, чтобы наши по дому не стреляли…

– А наши – это кто? – уточнила Бианка.

– Наши – это наши, – отрезала Соломия. – Бандеровцы – вот не наши.

– А чего «наши» будут стрелять по этому дому? – подозрительно прищурилась Бианка.

Соломия посмотрела на неё с каким-то сочувствием, как на слабоумного ребёнка:

– Эта новостройка в Артёмовске – одно из самых высоких зданий. Ясен день, бандеры на неё своих наблюдателей засунули, корректировщиков. Тут все окрестности с верхотуры як на долони, сразу видно, куда наши идут, пали – не хочу. А наши ответки не дадут, пока знают, что мирные в подвале прячутся.

– Почему? – Бианка всё ещё не могла понять. Россия вторглась на Украину – почему же русские войска не уничтожают объекты, даже если там есть мирное местное население?

– Ты, девочка, шо, з Европы приехала? – спросила Соломия. И поправилась: – Ну да… я не знаю, може, у вас там нормально по мирным людям лупить, а мы по-другому воспитанные. Война – это дело солдат, а не гражданских. Враг – тот, кто в чужой форме. Да и потом – тут же по обе стороны фронта одни и те же люди! А родычив сколько – у нас вот родня не только в Донецке, мой двоюродный брат аж в Салерхад забрался, дороги там строит. Был простым монтажником, за три года бригадиром стал. Звал нас до себе, да мы не поехали.

Многого, многого Бианка не понимала. Или не знала; все-таки сильно сказывалось то, что русский не был для нее родным языком.

Например, здесь, в подвале, впервые услышала она незнакомые слова «бандеры, бандеровцы». Впервые за последние дни или недели в ней проснулось журналистское любопытство, интерес к чему-то, кроме примитивных чувств – голода, холода, отчаяния. Радуясь этой вновь вспыхнувшей искре жизни, девушка спросила:

– Что это значит – бандеровцы? Кто это?

– Та чего там, – проворчал в глубине подвала кто-то из мужчин. – Бандеры, они и есть бандеры.

Отозвался другой голос, женский, с чуть заметной хрипотцой:

– Украинские националисты.

– Те, кто воюет с такими, как мы, – хмыкнул первый мужчина и выругался.

– А почему? Откуда такое слово? – полюбопытствовала Бианка.

Снова заговорила женщина; интонации ее и четкость речи невольно напомнили девушке университетских преподавателей. Бианке даже показалось, что женщина поправила очки на переносице:

– После Второй мировой войны так называли последователей Степана Бандеры, одного из лидеров украинского националистического движения. Потом это стало общим названием всех националистов, независимо от их национальности и отношения к самому Бандере. Сейчас же…

– Бандиты, в общем, – перебил третий голос и рявкнул со злостью: – Заткнулись бы вы! И так тошно…

Марфа, сидевшая рядом, тронула Бианку за рукав:

– Не зли людей, дочка. Им и так тяжко.

Бианка вздохнула и послушно умолкла.

Здесь услышала она впервые и то, как называют их охранников и тех, кто наверху, нацистами, нациками. Знавшая это слово только из курса истории, девушка не понимала вначале почему. Потом… потом поняла.

Еще Бианка заметила, что основными темами разговоров в подвале было обсуждение родни и воспоминания о мирной жизни. О войне не говорили совсем, о том, в каком они находятся положении и кто в этом виноват – тем более. Тех, что снаружи, как будто вообще не существовало.

Бианка пыталась было «качать права», как здесь говорили. Вызвала одного из верхних и сказала, что она журналистка из Венгрии. Охранник, пожилой дядька с длинными усами, худой, как щепка, покивал, потом позвал другого:

– Тхiр, йди-но сюди! [4]

Подошёл другой, действительно чем-то похожий на хорька. Мелкие черты лица, плеч как будто вовсе нет. По возрасту, судя по морщинам, лет за пятьдесят.

– Не розумiю, шо вона гуторить [5], – сказал тощий.

– Чого треба, панянко? [6] – поинтересовался «хорёк». Бианка повторила ещё раз. – I шо менi з цим робити? [7]

– Как что? – удивилась Бианка. – Свяжитесь с посольством…