Тени Шаттенбурга - Луженский Денис. Страница 12

Кристиан поежился. Случившееся на площади не шло у него из головы. Нет, ну надо же – ведьма! Конечно, он знал, что в Шаттенбурге можно ожидать всякого: ведь местные жители воззвали к помощи церкви не просто так. Но одно дело знать, что где-то творится малефиций, а совсем другое – самому придерживать плечи бьющейся в судорогах прислужницы темных сил. Едва вернувшись в трактир, юноша попросил нагретой воды и щелока и долго отмывал руки, а потом читал из Псалтыри. Он даже хотел обратиться к отцу Иоахиму, чтобы тот укрепил его дух и дал добрый совет, но инквизитор сейчас на званом ужине. Пригласили туда, конечно же, не всех – только отца Иоахима и барона фон Ройца. Микаэль и этот, как его… Николас – тоже там, а остальные – тут, в трактире. Вон из-за стены – то хохот, то ругань: господа дружинники в кости дуются. Все там сейчас, даже баронский оруженосец Карл и рыцарь Гейнц, с которыми (а еще с Микаэлем) послушник делит тесную, как пенал для перьев, комнатушку.

Все, Кристиан, соберись! Надо отчет побыстрее закончить, а то скоро уж, наверное, отец Иоахим вернется. При мысли о званом ужине в желудке начало бурчать – трапеза у юноши была скудной: немного овсянки да краюшка ячменного хлеба. Просто кусок не лез в горло… Однако ж странно: кусок не лезет, а в брюхе бурчит.

Главное, кляксу не посадить – бумага же, не пергамент, чернил пролитых не соскребешь. Переписывай потом весь лист. Но о том ли он думает?! На площади, прямо перед проповедью, ведьма объявилась; в лесах близ города какое-то чудовище напало на детей, а у него все мысли про кляксу!

Бррр! Не то чтобы холодно – но как-то знобко. И вовсе не от того, что из окна поддувает. Страшно тебе, Кристиан? Ну еще бы не страшно. Это только дети малые, несмышленые любят воображать себя сражающимися с нечистью. А как нос к носу столкнешься…

Огонек светильника горит ровно, чуть слышно потрескивая. Нет, положительно бургомистр местный – человек предупредительный и разумный, и с гостями оказался чрезвычайно обходителен: по его распоряжению во все комнаты, где приезжие разместились, не сальные свечки какие-нибудь залежалые поставили, а светильники с чистым маслом. Они и светят ярче, и запах у масла приятный. Правда, и тени от яркого света получаются резкими, выпуклыми… страшными. Шевельнешься – мечутся по стенам, словно живые.

Кристиан вздохнул. Сидит тут один, как дурак. Может, к остальным пойти, как отчет допишет? Не играть, конечно, а просто так: хоть рядом с людьми…

«Записано послушником Кристианом Дрейером в городе Шаттенбурге, в год от Рождества Господа нашего Иисуса Христа одна тысяча четыреста…, месяца…, дня…».

Скрипнула, провернувшись на массивных кованых петлях, дверь: открылась, закрылась. Вошел Микаэль: стащил перевязь с мечом, поставил клинок близ своего топчана, положил рядом небольшой мешок из плотной ткани, сбросил тяжелую, но не стесняющую движений куртку, в некоторых местах усиленную кольчужными вставками, и опустился на набитый соломой матрас. И все это – словно бы одним длинным, без резких переходов, движением. Да еще успел заглянуть через плечо Кристиану в его отчет.

– Хорошо у тебя письмо выходит. Чисто, гладко. Только в седьмой строке выносную «a» смазал. А так – здорово.

Святые угодники! Телохранитель, смыслящий в каллиграфии?! Да где такое видано?! А значок-то и в самом деле смазан. Ну и глаз у него!

– Ну ты не обижайся. Сам-то я только читаю, а письмо у меня – как курица лапой.

Микаэль этот был какой-то… непроницаемый. Кристиан увидел его впервые почти две недели назад, когда их отправили в Шаттенбург, и с тех пор нюрнбергский мечник вряд ли сказал ему больше полусотни слов. Даже с баронским оруженосцем Кристиан говорил чаще, хотя тот все больше интересовался, неужели послушники совсем не пьют и никогда-никогда «это самое»? Микаэль же в основном помалкивал. А теперь – вон чего: говорит!

Телохранитель вдруг улыбнулся. Чуть заметно, но все-таки.

– Думал, ты на площади испугаешься. Ан ничего, не струхнул. Хорошо ту ведьму придавил.

Юноша только плечами пожал. Похвала воина неожиданно оказалась ему приятна: наверное, потому, что сам он о степени своей отваги был совершенно иного мнения. Но раз Микаэль здесь…

– Святой отец уже вернулся?

– Нет пока. Прислал к тебе с поручением.

– С поручением? – Лицо Кристиана вытянулось.

– Ну да. Надо бумагу написать, что инквизиция объявляет время покаяния. Что у желающих покаяться есть три дня, а кто с повинной не явится, пусть потом на себя пеняет.

– Тут же… – Он вспомнил описание округа Финстер, которое изучил во время поездки. – Тут же восемь деревень в округе. На всю ночь работы.

– Ты одну бумагу сделай: Девенпорт зачитает и поедет дальше. На каждую деревню писать – чернил не напасешься.

– А почему Девенпорт?

– Так святой отец с бароном договорились. Каждый честный католик должен в меру сил помогать церкви. Ты давай пиши быстрее, я мешать не буду.

И Микаэль, не меняя позы, прикрыл глаза.

Разбудил нюрнбержца щелчок пенала.

– Что, закончил?

– Да, – кивнул послушник.

– Хорошо.

Потянувшись, Микаэль поднял с пола мешок. Распустив завязки, достал два свертка.

– Держи, – он протянул Кристиану один из них. – Держи, говорю.

Сверток оказался довольно тяжелым, пах железом и маслом. Развернув ткань, юноша увидел изрядных размеров кинжал в неброских деревянных, обтянутых кожей ножнах. Неуверенно взявшись за рукоять, он вытянул тускло блестящий клинок – широкий, сужающийся к острию.

– Это тебе, – сказал Микаэль, словно отвечая на невысказанный вопрос. – Не ждал, что стоящий клинок найдется, но кузнецы здесь умелые есть. Город этот вовсе не такой тихий, как кажется, так что железо не помешает.

– Да, наверное… – согласился Кристиан. От сказанного бывалым воином по спине у него побежали мурашки, и пальцы невольно сжались на рукоятке. – Вот только я…

– Не умеешь с оружием управляться, – нюрнбержец кивнул. – Не беда, дело поправимое.

Он принял из пальцев послушника собственный подарок, и юноша в тот же миг понял, как должен держать оружие настоящий боец. Клинок блестящей рыбкой резвился в руках Микаэля: и тот не пытался впечатлить молодого писаря – всего лишь знакомился с кинжалом, попутно давая представление о его возможностях.

– Это гольбейн, такие швейцарцы любят. Не слишком изящен, но надежен. Видишь – клинок у основания широкий, а к острию на нет сходит? Удобно: даже толстую куртку проткнет. А на обратном ходе можно зубы проредить.

Воин показал, что рукоять сильно расширяется: когда гольбейн держишь в руке, из сжатого кулака выдается массивное оголовье черена.

В следующее мгновение кинжал вернулся в руки Кристиану – и словно потускнел, как тускнеет чешуя рыбы, вытащенной из реки. Послушник сглотнул: ему уже не терпелось научиться владеть клинком хотя бы вполовину так же ловко.

– Будет время – поупражняемся? – произнес Микаэль и, не дожидаясь ответа, развернул второй сверток. – Ужинал?

Желудок Кристиана предательски забурчал.

– Понятно. Я и сам куска не перехватил, хотя столы там ломятся. Ничего, попросил поваренка, он вынес кое-что.

Поваренок попался нежадный: в свертке обнаружились приличных размеров ломоть оленины, исполинская гусиная нога, несколько крупных, в каплях жира, звенышек рыбы и два больших, с кулак – с кулак Микаэля, не Кристиана, – куска сыра. Да еще из мешка телохранитель выгреб с дюжину печений с орехами и пять яблок.

– Налетай.

Юноша взял рыбу и кусок сыра, нюрнбержец вгрызся в гусиную ногу.

– А что там на ужине?

– Да скучища, – с набитым ртом ответил воин. – Всем не по себе, улыбаются через силу. Музыканты по струнам не попадают, дудят невпопад. Жены ратманов за мужей цепляются, словно без них упадут. Была там, правда, фрау одна…

Микаэль цыкнул зубом.

– Красивая? – рискнул спросить Кристиан.

– Мм? Ну да, красивая, но не в том дело. Говорят, живет одна в имении за городом: ни мужа, ни детей, вовсе родни никакой. Хозяйство у нее чудное: вроде и обустроено, и земли немалые, а хлеба не растит, скота – с гулькин нос, пива не варит, сыра не делает, кож не готовит. Немного меда купцам продает, да и то не каждый год. И все. С каких денег-то живет? Может, наследство? Странное дело.