Тени Шаттенбурга - Луженский Денис. Страница 52

От язвительного замечания Ойген фон Ройц удержался. Собственно, по нынешним неспокойным временам история была самая обыкновенная. В Чехии и Силезии, на дорогах Богемии, в польских и венгерских деревнях не только пришлых людей, но и своих же соседей непрестанно в чем-нибудь подозревали, хватали и волокли на дыбу, а после – на шибеницу [66]. Убивали гуситов, убивали виклифистов, и с наибольшим рвением убивали тех, кто вовсе не имел никакого сочувствия ни к Виклифу [67], ни к Гусу. Не меньше народу губили и сами гуситы – хватали по пустячным доносам, вешали, забивали цепами, жгли в просмоленных бочках. С обеих сторон на каждого изловленного шпиона приходилось, наверное, по полдюжины невинных жертв. И это, в сущности, мало кого заботило: бей, не жалей, пусть Господь отделяет агнцев от козлищ!

– Отчего же вы прекратили допрос? Он ведь уже заговорил и мог рассказать больше.

– Решил воспользоваться тем советом, что вы дали мне накануне. Определенно, долгие раздумья подействовали на заблудшую овцу благотворно, так почему бы не поощрить ее еще одним днем? Сегодня отступник сказал мне то, что хотел. А завтра скажет и то, чего не хочет.

– Дело ваше, святой отец, дело ваше. Это вам он жаждет кровь пустить, не мне.

Инквизитор будто желчи хлебнул – так его перекосило.

– Пустые угрозы, не более чем. Он знает, что ему не избежать возмездия, вот и пытается напоследок хоть чем-то меня уязвить. Я не боюсь, фрайхерр фон Ройц.

– Ваша отвага делает вам честь. Все же не теряйте осторожности, ибо пленник солгал не во всем. На постоялый двор ваш «гусит» приехал то ли со слугой, то ли с приятелем.

– И где сейчас этот… э-э-э… приятель? – Как ни старался посланник папы скрыть беспокойство, оно тренькнуло в его голосе нервической стрункой.

– Пропал. Стражники землю роют, но парень сгинул бесследно.

Тень озабоченности на лице отца Иоахима сгустилась в мрачную тучу, и барон ощутил что-то вроде удовлетворения. Он почти не сомневался, что сообщник неудавшегося мстителя уже выбрался из города и сейчас либо прячется в лесу, либо старается оставить между собой и Шаттенбургом как можно больше вэгштунде. Но пусть святой отец думает иначе. Чем чаще он станет оглядываться, тем меньше будет путаться под ногами.

3

Ойгена фон Ройца он едва успел перехватить на постоялом дворе. Барон стоял в конюшне у стойла и наблюдал, как Йохан седлает его коня. Обернувшись на звук шагов, он с гневным изумлением поднял брови.

– Экселенц…

– Ну наконец-то! Клянусь распятием, я успел уже пожалеть, что сам не двинулся на проклятый монастырь! И если бы ты заставил меня прождать еще час, моя печень истекла бы желчью от нетерпения!

– Ротшлосс наш, – сказал Николас без долгих прелюдий.

– Хвала Господу… – Ойген осекся и подозрительно сощурился. – Что-то не слышу радости в твоем голосе.

– Прошло не слишком гладко, экселенц. Пришлось рубиться с монахами, и… аббат Герман мертв.

– Та-ак… – Глаза рыцаря короны будто подернулись льдом.

– Боюсь, он не оставил нам выбора. Случись иначе, наши жизни стали бы для вас меньшей из потерь.

Несколько мгновений фон Ройц буравил его взглядом, острым, как кинжал. Потом приказал:

– Рассказывай.

– Ты сам это видел?

– Не только я. Дитрих, Гейнц, Оливье и еще три десятка людей – все видели.

– Звучит как сказка какого-нибудь трубадура. Если бы я тебя не знал столько лет…

– Понимаю, экселенц, – Николас замялся. – Я и сам едва верю тому, чему оказался свидетелем.

Барон покачал головой и протянул коню кусок подсоленного хлеба. Тот ткнулся большими губами в хозяйскую ладонь, ухватил краюшку и с удовольствием принялся жевать. Ойген фон Ройц бережно провел рукою по пышной гриве.

– Хороший мальчик, Роланд, хороший… Николас, это какой-то трюк. Я много где побывал, повидал немало. На моей памяти ни один чернокнижник, стоя на вязанке хвороста, не сумел всем своим чародейством хотя бы погасить брошенный в костер факел. Но и святые старцы, сказать по совести, могут не больше. Времена Моисея остались в прошлом. Это трюк, иначе и быть не может.

– У Дитриха сломано три ребра, – сказал Николас бесстрастно. – А его лошадь вывернуло наизнанку. Если это трюк, я хотел бы такому обучиться, экселенц.

– Недурно сказано, – барон усмехнулся. – Лошадь наизнанку… Ты прав, конечно, умение стоящее.

Они вышли во двор, где их уже дожидался Карл. Конюх вывел следом Роланда. Легко, будто играючи, фон Ройц поднялся в седло, наклонившись, похлопал коня по шее.

– Едем к ратуше, – распорядился он, когда оруженосец и Николас тоже оказались на лошадях, и тут же приказал министериалу: – Рассказывай дальше.

– Мы обшарили замок. Заглянули в каждый темный угол, нашли еще парочку монахов. Увы, не избранных.

– Это тоже ключник сказал? Меня удивляет, что вы так охотно ему поверили.

– Не в нем дело, – Николас покачал головой. – Укажи он нам на кого-то из уцелевших братьев, я бы усомнился в его честности.

– Вот как. Отчего же?

– Я видел тех. Когда впервые побывал в Ротшлоссе, помните? Та компания, что вернулась в монастырь под утро… Что-то было в них – во взглядах, в движениях. Это трудно объяснить, экселенц. Чем отличается медведь, выросший в зверинце, от медведя, которого ты выманил из собственной берлоги? Избранные сражались с нами точно одержимые, они будто не чувствовали ни боли, ни страха. Людям Девенпорта пришлось убивать, чтобы не погибнуть самим.

– И вы перебили всех?

– Я видел, как несколько монахов скрылись в донжоне, когда умер аббат. И мы их не нашли. Думаю, избранные знали тайный ход из замка.

– Значит, всех, кто мог быть полезен, вы частью перебили, а частью упустили, – подытожил барон холодно. – Как же так, Николас? Раньше ни ты, ни Оливье меня не подводили.

– Девенпорт не виноват, экселенц. Из нас только я мог оценить, с кем предстоит схватиться. И оценил неверно.

Карл громко и насмешливо фыркнул, но тут же окаменел лицом, встретив неодобрительный взгляд фон Ройца.

– Слова благородные, но это лишь слова. Что вы предприняли, дабы поправить дело?

– Обыскали комнату аббата.

– Нашли что-нибудь интересное?

– Да. С дюжину книг, совсем не похожих на Святое Писание. «О знаниях, обретенных во время бдений ночных», «Воззвание к подлинным сущностям», «Verum scientificum» [68], «De Cecidit operibus» [69]…

– Николас, – проворчал барон, – не терзай мой слух латынью. Что у аббата от подштанников мандрагорой попахивает – это, конечно, хорошо, ибо доказывает справедливость наших решений. Но хотелось бы увидеть нечто посущественнее парочки пыльных еретических фолиантов.

Оруженосец снова не удержался, фыркнул.

– Есть и посущественнее, экселенц. Письма.

– Ага, – фон Ройц повернулся к министериалу и выразительно приподнял бровь. – От кого?

– От матушки Агнессы, аббатисы…

– … здешних цистерцианок. Я знаю. Что в них интересного?

– Думаю, аббата и мать настоятельницу связывало какое-то общее дело. Мать Агнесса осторожничала, доверяя слова бумаге. Ничего лишнего, сплошь намеки, иносказания. Но вот это лежало не в ларце, а на столе у аббата. Полагаю, оно было последним.

Николас протянул барону листок желтой бумаги, до половины исписанный крупным, торопливым почерком.

– Читай сам. Терпеть не могу ломать глаза, сидя в седле.

– Да, экселенц. Здесь написано: «Ты старый глупец, Герман, страх совсем лишил тебя разума. С Вороном следовало договориться, а не давать ему повод для ссоры. Но ты поспешил, и теперь получить его расположение будет куда труднее. Нам придется готовиться к худшему. Я немедля добавлю к охране еще трех верных, пошли троих и ты. Впредь будь благоразумен, ибо торопливость воистину ведет к гибели. И боле не спрашивай меня о моих обязательствах, прежде я ни разу не отступала от них. Агнец прибудет в срок. Агнесса».